Основное внимание Питера привлекали портреты в интерьерах. Было, было на что посмотреть у этих русских! На обороте входного билетика он записал фамилии понравившихся ему художников (“для углубленного изучения”):
СЕРОВ
ВРУБЕЛЬ!!! Бакст
КУСТОДИЕВ
u/
Филонов?!
Уже двигаясь к выходу, он вдруг почувствовал некоторое раздражение, которое вызвало неприятное ему сочетание чего-то голубоватого и красного. Слишком много красного. Он подошел поближе и, не глядя на картину, стал читать фамилию художника. “Кузьма Петров-Водкин” — вот что он прочел. Питер ухмыльнулся: “Почти тезка”. Его знаний русского языка (привьет, спасьибо, воудка, тсар Пьетр, Питерсбург) хватило на этот нехитрый вывод. Петров — почти Питер. А Водкин или Бейлис — не очень большая разница, все равно алкоголь. Столь любопытное умозаключение привело к тому, что Питер, преодолевая врожденное отвращение к красно-голубому, все-таки посмотрел на полотно. Там был берег реки, несколько почти нереальных мальчиков, как будто выструганных из деревянных чурочек, что-то еще и гигантский — Питеру показалось, что он вырезан из бумаги, — кроваво-красный конь, перечеркивающий собой все перечисленное. Теперь Питер прочел и название картины: “Купание красного коня”. Кто кого купал, Питеру было совершенно неясно. Скорее конь мог не только выкупать, но и утопить всю компанию.
Все это Питеру категорически не понравилось, хотя название заворожило — в нем была сказка. Еще в детстве он придумал одну игру. Разглядывал какую-нибудь картину, а потом в нее мысленно пристраивал сюжет из другого художника, из другого времени. Получалось занятно. Он отошел подальше — картина была довольно крупной — и, чуть прикрыв глаза, попытался вместо коня представить себе “Девочку на шаре”. Вышло чуть лучше, девочка была занята делом — она удерживала равновесие, стоя на синеватой сфере, — и не таращилась на Питера, в отличие от одного из мальчишек. Но девочка была такая хрупкая, а конь такой мощный, он выталкивал девочку из сюжета, она могла упасть… Питер открыл глаза — красный конь рвался к реке. А Питер направился к выходу.
Оказавшись на улице, он пошел было в сторону метро, но свернул налево и очень быстро вышел на площадь перед Русским музеем. Тут его внимание привлекла вывеска над входом в угловой подвальчик. На двух языках было написано — “„ДЕНЬ ‘БЕЙЛИСА‘”. Только у нас. Почти бесплатно”. И чуть ниже: “Мы варим кофе лучше всех”. Первая надпись приятно удивила Питера ван Бейлиса-младшего. А вторая увлекла в недра гостеприимного заведения.
Место, где оказался Питер, нельзя было назвать маленьким кафе, но один из залов — сводчатые потолки из старого некрашеного кирпича, стены с изразцовыми нишами — понравился Питеру. Там было всего четыре крошечных столика со столешницами из толстого черного стекла. В ожидании официанта он стал рассматривать зал. Из соседнего помещения раздавался смех и доносились звуки какой-то знакомой мелодии в ритме самбы. Питер даже захотел потанцевать, но в зале, кроме него, никого не было, и он занялся делом.
Он достал краски, одну из приготовленных плиток и стал набрасывать фон, тем более что и канонический изразец в интерьере, как уже было сказано, присутствовал. А стоило слегка вывернуть изразцовое пространство ниши — и получалась замечательная печка. Или камин. Еще раз цепким профессиональным взглядом он охватил небольшое помещение и заметил, что один из столиков хранит следы чьего-то присутствия. В центре стола стоял большой, сиреневого стекла толстостенный бокал на низкой ножке. В бокал на треть была налита кремовая непрозрачная жидкость, которая туманила его стенки, отчего они мягко светились в лучах старинного фонарика.
Вообще соседний столик был очень удачно, с точки зрения Питера, освещен — как маленькая сцена. Оставалось дождаться появления действующих лиц. Времени у Питера было предостаточно, кофе уже принесли, и восхитительный к тому же. Пьеса должна была начаться с минуты на минуту. “Интересно, какая она будет”, — подумал Питер. Послышался звук открывающейся где-то двери, по залу пронеслась прохладная волна, и Питер уловил знакомый аромат. Запах явно шел из сиреневого бокала. “Так это „Бейлис”, — сообразил Питер, — как же я раньше не подумал. Но тем лучше, тем лучше”. Питер обожал знаки, которые подкидывала иногда жизнь. Сегодняшний день был щедр на них. Сначала его тезка — Петров-Водкин, а теперь еще и одноименный с ним, Питером, ликер.
Питер мазок за мазком наносил краску, и ему удалось, несомненно удалось, передать волшебную полупрозрачность сиреневого стекла, омытого волнами сливочного ликера “Бейлис”.
Завибрировала и растаяла самба. Смех приблизился и замер где-то за поворотом, а в зал, продолжая еще танцевать, вошли, вплыли, нет — плавно влетели две девушки. “Так могут двигаться только эльфы”. Эльфы аккуратно приземлились за столиком, который уже был частично изображен Питером на плитке. Ах, как хороши были вновь прибывшие! Их походка, которая показалась Питеру полетом, была легка и весела. Питер даже перестал рисовать и замер, чтобы не помешать неловким движением играм эльфов. Он судорожно стал придумывать название для рождающегося шедевра (“никак не меньше”) — “Самба эльфов” или “Эльфы с бокалом „Бейлиса””…
Не только глаза его, но и фибры души широко раскрылись при виде этих созданий. Оторвать взгляд от происходящего за соседним столиком, несмотря на хорошее воспитание, полученное в детстве (“не показывай пальцем, Пити, для этого есть слова”, “не рассматривай в упор людей без предварительной договоренности, малыш”), Питер при всем своем желании не мог.
Если человек, а тем более эльф совершенен, то уж во всем. Теперь, когда эльфы уселись, продолжая смеяться (“Боже, как звучат их голоса”) и быстро переговариваясь на чужом для Питера, но очень мелодичном языке, оказалось, что они точно вписались в композицию, образовав симметричную группу. Центром симметрии был бокал с “Бейлисом”, по бокам от него — в профиль к Питеру и лицом друг к другу — сидели юные волшебницы.
Были ли они похожи? Пожалуй, нет. Одна была черноволоса и кудрява, с глазами как самый темный гречишный мед. Ее щеки были нежно румяны. Волосы другой цветом напоминали осенние дубовые листья и тяжелой волной накатывались на плечи. Глаза же у нее… “Господи, — подумал Питер, — как описать цвет ее глаз? Думай, Пити, думай! Ты же художник. Ах да! Я видел этот удивительный оттенок — зеленовато-золотистый — крыжовник в конце июля”. Она была чуть бледнее своей подруги, но кожа ее, казалось, излучала свет. Да, они были разными, но невесомостью и нежностью черт походили на родных сестер.
Питер разволновался, потому что в голове его колотились три желания — одно главное и два сопутствующих:
ТОЛЬКО БЫ УСПЕТЬ ВСЕ ПЕРЕНЕСТИ НА ПЛИТКУ (это было главное желание),
а два сопутствующих были такими:
1) ТОЛЬКО БЫ ОНИ НЕ УШЛИ;
2) ТОЛЬКО БЫ ОНИ МЕНЯ НЕ ЗАМЕТИЛИ.
Впрочем, эльфы уходить, судя по всему, не собирались и в сторону Питера не смотрели.
А Питер ван Бейлис, художник, стюард и совсем не мистик, вроде как услышал обращение верховного божества всех художников, которое почему-то голосом его отца произнесло: “Ну что ты дергаешься, Пити-поросенок! Дали тебе возможность увидеть, как живут и развлекаются эльфы в центре большого города, так воспользуйся ею! Второго такого раза не будет. Смотри и рисуй. Они здесь живут. Здесь и сейчас. Сегодня так построились звезды — судьба подкинула тебе белый шар в урну для голосования. И не волнуйся, у тебя масса времени. Рейс будет задержан из-за густого тумана в районе взлетной полосы. Удачи тебе, малыш. С надеждой на взаимовыгодное сотрудничество”. Последнюю фразу Питер не очень-то понял или не дослушал, потому что быстро и точно бросал кусочки света и тени на поверхность плитки, где все явственней проступали черты эльфов. Он не заботился о том, чтобы попасть кисточкой в нужную точку. В эти минуты он находился под высоким патронажем — боги водили его рукой. От чего он не отрывал взгляд, так это от парочки живых эльфов, склонившихся к бокалу со сливочным ликером “Бейлис”, стоящему в центре маленького круглого столика.
Между тем на крошечной сцене готовилось некое действо. Эльфы обменялись короткими фразами, после чего темноволосая достала сумочку и запустила в нее руку, пытаясь выудить что-то. А другая, с глазами цвета золотистого крыжовника, вспорхнула со своего места и несколько раз облетела вокруг столика. Обе засмеялись, а Питер вдруг понял, что давно улыбается, пожалуй, с тех пор, как эльфы явили ему себя. И тут из недр сумочки — ах, как глубоки и богаты бывают эти недра — был извлечен пупс. Обыкновенный пластмассовый — он слегка блестел — пупс-голыш. Стройная его фигурка была высотой примерно в два дюйма. “Какой день, — пронеслось в голове у Питера, — эльфы, дюймовочка-переросток…”
