— Это не я!
— Всё в порядке.
— Но я не…
— Никто и не говорил, что это вы, они вообще-то некоторое время считали, что это я. Чувак, мне очень жалко, что с Гленом так вышло.
Тарик затих так надолго, что Доку показалось — трубку повесил.
— Мне тоже будет жалко, — наконец произнёс он, — когда выпадет минутка об этом подумать. А сейчас я переправляю свою жопу отсюда подальше. Если метили в Глена, в меня метят — я бы сказал, вчерняк, да только вы так легко обижаетесь.
— Я могу с вами где-то…
— Лучше нам не контактировать. Это вам не кучка дурачья, вроде ПУЛА, это вам засранцы покруче. И если не против, могу совет бесплатно дать…
— Ага, двигайтесь бережно, как Сидни Омарр всегда в газете грит. Ну и вы тоже.
— Hasta luego,[10] белый.
Док свернул себе кропаль и собрался уже было раскуриться, когда телефон зазвонил опять. На сей раз — Йети.
— В общем, отправили мы живчика из Полицейской академии по последнему известному адресу Шасты Фей Хепчест, рядовая проверка, и угадай, что.
Ай, блядь, нет. Только не это.
— Ох, ты меня извини, я тебя расстроил? Расслабься, в данный момент нам известно только, что она тоже исчезла, как и дружок её Мики. Не странно ли? Как считаешь, тут связь может быть? Типа, вместе сбежали?
— Йети, мы хоть чуточку профессионально тут можем? Чтоб я не начал обзываться, ну, не знаю, подлым говнюком, чем-нибудь типа?
— Ты прав — на самом деле, я злюсь на федералов, а на тебе вымещаю.
— Что ли извиняешься, Йети?
— Я когда это делал?
— Эм-м…
— Но если тебе придёт в голову, куда они — ох, прости, она — могла отвалить, ты же поделишься, верно?
На пляже бытовало древнее суеверие — вроде сёрферского верования, дескать, сожжёшь доску — быть невъебенным волнам, — и гласило оно вот что: берёшь бумажку «Зиг-Заг» и пишешь на ней самое заветное желание, потом сворачиваешь из неё косяк наилучшей дури, которую можешь найти, всё выдуваешь — и желание твоё исполнится. Говорили, что внимание и сосредоточенность здесь тоже важны, но большинство знакомых торчков Дока на эту часть забивали.
Желание было простым — чтобы с Шастой Фей ничего не случилось. Дурь была неким гавайским продуктом, который Док приберегал, хотя в данный момент он не смог бы вспомнить, для чего. Он взорвал. Примерно когда уже собрался переместить пяточку в защепку, телефон зазвонил снова, и у Дока случился такой краткий провал, когда забываешь, как трубка снимается.
— Алло? — немного погодя произнёс женский голос.
— О. Я что, забыл это сказать первым? Извините. Это не… нет, конечно, с чего бы.
— Мне ваш номер дал Энсенадский Дылда, в той мозговой лавочке, в Гордита-Бич? Я про мужа своего звоню. Он раньше был вашим близким другом, и Шасты Фей Хепчест?
Нормально.
— А вы…
— Надя Харлинген. Хотела уточнить, как у вас сейчас с загрузкой.
— У меня с… а-а. — Профессиональный термин. — Конечно, а вы где?
Адрес оказался во внешнем Торрансе между Уолтерией и лётным полем — дом с полуэтажами, у подъездной дорожки перечное дерево, на задворках эвкалипт и панорама тысяч маленьких японских седанов, что выплеснулись с главной стоянки на острове Терминал и маниакально выстроились вширь и вдаль по асфальту перед отправкой в автоагентства за пустынями Юго-Запада. По всей улице разговаривали телевизоры и проигрыватели. Деревья в этом районе просеивали свет до зелени. Над головой урчали аэропланы. На кухне в пластиковом горшке висел карликовый ползучий фикус, на плите варился овощной бульон, в патио, засунув клювики в цветки бугенвиллии и жимолости, в воздухе вибрировали колибри.
У Дока имелась хроническая проблема — одну калифорнийскую блондинку он не мог отличить от другой, — и тут он обнаружил на все сто процентов классический экземпляр: волосы, загар, спортивная грация — всё, кроме знаменитой на весь мир неискренней улыбки, коя, благодаря комплекту покупных резцов, говоря технически — «фальшивых», — побуждала тех, кому их хозяйка всё-таки улыбалась, задуматься, что за реальная и скучная история их там разместила.
Заметив пристальный взгляд Дока:
— Героин, — симулировала объяснение она. — Высасывает из организма кальций, как вампир, — посидишь на нём сколько угодно времени, и зубы пойдут к чёрту. От дитяти цветов до заширенной шкварки — чпок, как по волшебству. И это самое приятное. А если подольше… ну, в общем.
Она встала и заходила. Не плачет — ходит, за это Док был благодарен: информация продолжает поступать, да ещё и ритмично. По словам Нади, несколько месяцев назад её муж Дик Харлинген передознулся героином. Насколько позволила торчковая память, Док припомнил это имя — даже в газетах про него что-то было. Дик играл с «Досками» — сёрф-группой, собравшейся ещё в начале шестидесятых, теперь они считались пионерами электрической сёрф-музыки, а в последнее время занялись поджанром, который им нравилось называть «сёрфаделикой»: диссонирующий строй гитар, специфические модальности, вроде «хиджаз-кара» после Дика Дейла, невнятные вопли о спорте и радикальные звуковые эффекты, которыми всегда была знаменита сёрф-музыка: как вокальные шумы, так и самозаводка гитар и духовых. «Роллинг Стоун» отмечал: «После нового альбома «Досок» Джими Хендриксу придётся снова захотеть слушать сёрф».
Вклад лично Дика в то, что продюсеры «Досок» скромно прозвали «Макахой звука», сводился к мычанию через мундштук тенора, иногда альт-саксофона, в тон играемой мелодии, словно инструмент его был неким гигантским казу, что ещё более подчёркивалось звукоснимателями и усилителями «Баркус-Берри». По словам приметливых рок-критиков, на него повлияли Эрл Бостик, Стэн Гец и легендарный новоорлеанский студийный тенор-саксофонист Ли Эллен.
— Среди саксофонистов сёрфа, — пожала плечами Надя, — Дик считался фигурой внушительной, ибо время от времени импровизировал там, где второй и даже третий рефрены обычно повторяются нота в ноту?
Док стеснённо кивнул.
— Не поймите меня неправильно, я люблю сёрф-музыку, сам с её родины, у меня до сих пор старые коцаные синглы дома лежат — «Песнопевцы», «Мусорщики», «Палтусы», — но вы правы, из худшего блюза кое-что сочиняли сёрф-саксофонисты, им и предъявят.
— Я не работу его любила. — Она произнесла это до того обыденно, что Док рискнул по-быстрому высмотреть, не блестит ли в глазу, но дамочка не собиралась на всю катушку отворачивать краны вдовства — пока, во всяком случае. Меж тем она излагала некую историю: — Нам с Диком полагалось бы встретиться пикантно, в те времена пикантность ещё была во всём и вся на продажу, а на самом деле мы познакомились убого, у «Оскара» в Сан-Исидро…
— Ох, ёж. — Разок-другой Док там бывал — и, по милости божьей, благополучно оттуда выбывал: пресловутый «Оскар», сразу через границу от Тихуаны, где туалеты круглосуточно кишели торчками, старыми и новыми, кои только что срастили себе в Мексике срощ, сунули продукт в резиновый шарик и проглотили, а потом вернулись обратно в Штаты и теперь выблёвывали.
— Я только забежала в одну кабинку, сперва не проверив, два пальца в рот уже сунула — а там Дик сидит, со своим пищеварением гринго, собирается массивно просраться. И мечем мы примерно в один миг, везде говно и блевотина, я лицом ему в колени, а усугубляет положение то, что у него при этом стояк.
Ну, в общем.
Ещё не доехав до Сан-Диего, мы вместе уже ширяемся у кого-то в фургоне, а и двух недель не проходит, следуя интересной теории, что двоим сращивать дешевле, чем поодиночке, — мы женимся, оглянуться не успеваем — у нас уже Аметист, и уже совсем скоро вот как она у нас выглядит.
Она протянула Доку пару детских «полароидов». Видом своим девочка путала — распухшая, краснолицая, взгляд пустой. Поди угадай, в каком она сейчас состоянии, у Дока аж вся кожа заболела от тревоги.
— Все знакомые любезно отмечали, как героин выходил у меня через молоко, а сухая смесь кому по карману? Мои родители считали, что мы завязли в гнетущем рабстве, а мы с Диком — мы только свободу видели, от этого нескончаемого мещанского цикла выбора, в котором и выбора-то нет на самом деле, — весь мир напряга свёлся к одному простому делу, срощу. «Вот мы ширяемся, и чем это вообще отличается от обеденных коктейлей старичья?» — думали мы.
Хотя когда это всё до такой драмы доходило? Героин в Калифорнии? да бог ты мой. Его ж тут как грязи, хоть на каждый пакет коврик стели с надписью «Добро пожаловать». Мы там были такие счастливые и глупые, ни дать ни взять пьянчуги, хихикали себе туда-сюда в окнах спален, бродили по районам приличного мира, заходили в случайные дома, просились в туалет, запирались и двигались. Теперь-то, конечно, так уже не получится, всё Чарли Мэнсон с бандой всем обосрали. Некая невинность закончилась — та штука в приличной публике, что не давала совсем уж их ненавидеть, иногда по-настоящему хотелось им помочь. Такого, наверно, больше нет. Ещё одна традиция Западного побережья нынче утекла в канализацию вместе с трёхпроцентным продуктом.
