Томас Пинчон - Внутренний порок

Нынче они репетировали — вернее, сегодня как раз пытались точно выучить ноты к музыкальной теме из телевизионного вестерна «Широкий дол», который недавно начали гонять повторно. Все гаражные стены были в полках, заставленных банками с пурпурными беконными корками — верной наживкой для развращённого прудового окуня, за которым тётка Рит периодически ездила в Мексику и с полным багажником его же возвращалась. Наверняка Док бы утверждать не мог, но ему всегда казалось, что в сумраке эта дрянь светится.

Солист «Пива» Хьюи пел, а ритм-гитара и бас заполняли паузы:

— Это у меня типа корни, — пояснил Скотт, — мамаша моя терпеть не может Сан-Хоакин, а я вот не знаю, чувак, я как туда ни приеду — играем у «киванисов» в Чаучилле или ещё где, и у меня такое странное чувство, будто раньше я там жил…

— Ты и так там жил, — заметил Док.

— Нет, типа в другой жизни, чувак?

Док предусмотрительно приволок целый карман уже свёрнутых панамских, и вскоре все уже бродили вокруг, пили супермаркетовую газировку из банок и ели домашние печеньки с арахисовым маслом.

— Что-нибудь рокенролльная сорока на хвосте приносила, — поинтересовался Док, — про сёрфового саксофониста по имени Дик Харлинген, он ещё в «Досках» раньше лабал?

— Передознулся что ли который? — уточнил басист Левшак.

— Якобы передознулся, — поправил Скотт, — но ходил странный слух, что он вроде как выжил? его привезли в неотложку где-то в Беверли-Хиллз, но всё тишком, кое-кто говорил, ему забашляли, чтоб и дальше делал вид, будто умер, а он сейчас где-то ходит среди нас замаскированный весь, типа волосы другие и всё такое…

— Зачем так напрягаться? — спросил Док.

— Ну, — подхватил Левшак, — он же не певец смазливый, которого всем цыпам невпадлу завалить, не гитараст невъебенный, от которого весь музон изменится навсегда, он же просто сёрфовый сквозняк, такого заменить легко. — С Диком всё ясно. Касаемо же «Досок», то они в последнее время капусту гребли лопатами, жили все вместе в доме в каньоне Топанга со своей обычной свитой — фанатками, продюсерами, свойственниками, странниками, с таким трудом пришедшими из такого далека, что их взяли в дворню. Смутно намекали, что возродившийся Дик где-то среди них, хотя таких, кто мог бы им быть, никто не признавал. Может, некоторым и казалось, но всё плыло, словно в тумане дури.

Погодя, когда Док уже садился в машину, из окошка бунгало высунула голову тётка Рит — и завопила:

— Вот надо было тебе ходить к Мики Волкманну беседовать. Отлично ты подгадал. Я тебе что говорила, умник хренов? Права я была?

— Я забыл, — ответил Док.

Легавый, звонивший Наде Харлинген с известием о передозе Дика, стал главной кахуной в участке Гордита-Бич. У себя за ухом Док опознал гнутый «Холодок», подорвал его и рассмотрел аспекты ситуации. Пэт с Йети возникли примерно в одно время, карьеры свои оба начали в Южной бухте, практически у Дока на пляже, ещё в эпоху Войн Сёрферов и Стелющихся. Пэт остался там, а Йети, быстро заработав себе репутацию палочного умиротворителя, до того крепкую, что публика в центре сочла его очевидным кандидатом на призыв, двинулся дальше. Док на своём веку повидал не одного и не двух таких сорвиголов, они приходили и уходили, и Док замечал, что по каждому оставался какой-то исторический осадок. К тому же он знал, что Пэт уже не первый год Йети более-менее, блядь, ненавидит.

«Пора в гости, — решил он, — в Столицу Хиппифобии».

Он проехал мимо участка Гордита-Бич дважды, только потом его признал. Здесь всё радикально преобразилось — благодаря федеральным средствам на борьбу с наркотиками: от обычного стола для регистрации приводов возле пирса, где лишь плитка на две спирали да банка растворимого кофе, до дворца с полицейским раем внутри — кофейные автоматы размером с паровоз, собственная мини-тюрьма, гараж, где полно самоходного оружия, иначе оказавшегося бы во Вьетнаме, и кухня, на которой круглосуточно вкалывает целая бригада пекарей.

Проложив себе путь в толпе стажёров, что чирикали по всему околотку, прыская водой на карликовые пальмы, традесканции и диффенбахии, Док засёк Пэта Дюбонне в кабинете и, сунув руку в наплечную сумку с бахромой, извлёк оттуда обёрнутый фольгой предмет где-то в фут длиной.

— Вот, Пэт, только для тебя. — Он глазом не успел моргнуть, как детектив схватил, развернул и каким-то образом поглотил как минимум половину длинной сосиски с булочкой, содержавшейся внутри, к тому же — Со Всем Сверху.

— В яблочко. Удивительно, что аппетит ещё есть. Тебя, кстати, кто впустил?

— Духарем прикинулся, они каждый раз ведутся — рожи у новичков аж светятся, наверно, до сих пор ещё наивные.

— Не до того, чтобы задержаться тут дольше, чем надо. — Док не сводил глаз, но и остаток хотдога неким манером исчез. — Погляди на эту дыру. Это ж Нескончаемый Облом. Прочие двинутся дальше, а угадай, кто за все свои грехи застрянет навсегда в этой Гордите — сплошь грошовые приводы, детки под пирсом сбывают мамочкины сонники, — а должен быть в Западном Л.А. или, накрайняк, на Голливудском участке.

— Это уж точно самый центр легавой вселенной, — сочувственно кивал Док, — но не всем же нам быть Йети Бьёрнсенами, правда — ёй, хотел сказать, очень нам надо им быть, так? — рассчитывая, что не слишком давит, учитывая состояние душевного здоровья Пэта, даже в лучшие дни — хрупкого.

— В данный момент, — мрачно ответил Пэт, подрожав нижней губой, — я бы обменялся жизнью даже с ним — да, обменялся бы тем, что у меня, с тем, что за дверью, у которой Кэрол, можно сказать, стоит, даже если там бздям, — по разряду Йети насколько такая сделка может быть невыгодна?

— Чудные дела, Пэт, скока я слышал, ему нынче туговато. Тебе-то, конечно, лучше знать.

Пэт сощурился.

— Ты сегодня что-то ужасно любопытен, Спортелло. Я б и раньше заметил, не будь так расстроен карьерными проблемами, которых ты, несомненно, понять не в силах. Йети опять тебе досаждает? Набери горячую линию Отдела служебных расследований, звонок бесплатный — 800-ПЛУТКОП.

— Не то чтоб я когда жалобы писал, лейтенант, или как-то, поймите, но до чего отчаяться надо, чувак, хоть кол на голове тёши, даже самому занюханному попрошайке с Голливудского бульвара нынче тяму хватает обходить меня десятой дорогой, а вот Йети — никак.

В мозгу Пэта боролись, это было видно, два легавых рефлекса — зависть к карьере другого лягаша против ненависти к хиппи. Зависть победила.

— Он же не сумму тебе припаял, нет?

— Перечислил кое-какие расходы, — пошёл импровизировать Док — и заметил, как уши Пэта определённо изменили угол торчка. — Личные, ведомственные. Я ему говорю: всегда считал, что у тебя блат-то получше будет. Он в философию ударился. «Люди забывают, — вот как сказал. — Что бы ты им в прошлом ни сделал, на них никогда нельзя рассчитывать, если понадобятся».

Пэт покачал головой.

— А ещё так рисковал… Урок нам всем. На такой работе по-настоящему неблагодарные мудаки попадаются, а? — На себя он при этом напустил вид Арта Флеминга — вроде как Доку надлежит теперь угадать, на какой-такой работе.

В свою очередь, Док удовольствовался пустым взглядом хипана, который мог означать что угодно, и если держать его достаточно длительно, он начинал нервировать любого четырёхсторонника в мундире; наконец Пэт отвёл глаза и пробормотал:

— А. Да, врубаюсь. Ништяк. Сам-собой, — добавил он по некотором размышлении, — ему все эти гонорары с повторных показов капают.

К этому моменту Док уже слабо понимал, о чём они говорят.

— Я к повторам этим стараюсь не заснуть, — наугад высказался он, — но почему-то всегда падаю, не успеет Йети возникнуть на экране.

— Что ж, мистер Новости-в-Десять теперь заполучил себе ещё одно дело века, раз грохнули гориллу Мики Волкманна… Пусть кто-нибудь другой занимается каньоном Бенедикт и Шэрон Тейт со всеми прочими, а для правильного следователя это дело может оказаться бездонным источником налички.

— Ты в смысле…

— Тут наверняка телефильм снимут, нет, как бы оно ни обернулось. Йети в конце могут перепасть доли и сценария, и производства, того и гляди самого себя сыграет, козёл, да только ёй, одиннадцатая заповедь, я этого не говорил.

— А кроме того, если он вернёт Мики — станет видным героем общества.

— Ну, если. А если он стоит слишком близко? За какой-то чертой это тебе весь здравый смысл переёбывает — врачам же запрещено оперировать родственников, например.