Я провела по верху футляра ладонью, но ни выпуклостей, ни каких-нибудь скрытых кнопочек или крючочков не обнаружила. Ничего подобного не было ни с боков, ни даже на дне. Я попыталась отыскать хотя бы щель между крышкой и футляром, но и ее не существовало. Только ноготь с треском обломила.
Щелк, щелк! – донеслось из футляра вновь.
Да и черт с тобой! – разозлилась я. – Хочешь щелкать – делай это во дворе! Буду я с тобой церемониться!
Я вытолкнула ящик в коридор, затем, открыв входную дверь, столкнула его с крыльца в темноту. Он прокатился по ступеням и скрылся в крыжовенных кустах.
– Вот так! – сказала я с удовлетворением.
А засыпая, подумала, что если в ящике какой-нибудь ценный музыкальный инструмент, то он непременно погибнет под дождем.
Должна сказать вам, Евгений, что у меня особое отношение к музыкальным инструментам. Мой отец, Фридрих Веллер, был гитарных дел мастером, известным во всей Европе, и после него в моей собственности сохранился один инструмент, который я решила никогда не продавать, какие бы жизненные невзгоды ни преследовали меня.
Знаете, Евгений, в чем заключался гений моего отца? Он был самоучкой. Ни его отец, ни дед даже не обладали музыкальным слухом, а уж о том, чтобы смастерить какую-нибудь скрипочку или на худой конец вырезать из орешника дудочку для ребенка, – об этом и речи быть не могло. И дед и прадед мои были обыкновенными немецкими столярами, проживая жизнь на свое нехитрое рукоделие в местечке Менцель, что находилось в русской стороне в двадцати верстах от города Морковина. Их руки были приспособлены для примитивного столярного дела. Казалось, что красные толстые пальцы могут только сжиматься и разжиматься на ручках рубанка, выстругивая кондовые столы и табуреты к ним. Похожие на ветки деревьев, узловатые и распухшие, эти персты вряд ли могли ласкать или даже щекотать, так они были примитивно устроены.
Помимо отца в семье жили еще четверо детей, и все они были младше Фридриха, к тому же произошли девочками, что не предвещало повышения материального благополучия в семье. За девочками нужно будет давать приданое, а где его взять в достатке, когда за любую работу в Менцеле платят сущие гроши.
Когда отцу исполнилось девять лет, город Морковин посетила труппа бродячих гитаристов-венгров, и вечером в балаганном концерте маленький Фридрих впервые услышал музыку. Также он увидел, с помощью чего эта музыка возникает. Мальчика до глубины души поразило, что из обыкновенных деревяшек, хоть и умело составленных, получаются столь божественные, столь созвучные его душе песни. После концерта, которым руководил маленький лысый человек, он долго не мог прийти в себя – слабел на обратном пути, бледнел за ужином, затем раскалялся весь вечер и чуть было даже не заболел нервно, продрожав всю следующую ночь под одеялом и бредя пальцами музыкантов, рождающими музыку. Тряска продолжилась и утром, охватив все тело мальчика, а также челюсти, жутко клацающие зубами и угрожающие перекусить язык.
Дабы не потерять единственного ребенка мужеского пола, мой дед еще засветло решил отвести Фридриха к музыкантам, чтобы те объяснили происхождение нервной трясучки и немедленно предоставили рецепт избавления от нее. На всякий случай дед прихватил с собою ружье, заряженное картечью, – пригодится, если венгерское отребье не вылечит сына от трясуна, – взвалил мальчика на плечи и отправился в Морковин.
Каково же было удивление главы семьи, когда в месте расположения венгерского оркестра в предрассветном тумане он увидел вповалку лежащих музыкантов. Их синюшные лица были в запекшейся крови, а рядом валялись изломанные в щепки гитары.
– Что здесь произошло? – поинтересовался дед у кассирши Гретхен, зевающей в билетной будке.
– Перепились и передрались, – ответила кассирша. – Теперь трое суток будут спать. А, может, кто и того!.. – Гретхен ткнула пальцем в небо. – На том свете уже спит!..
– Мальчика у меня от них трясет, – пожаловался дед.
– От них всех трясет! Стольких девок ночью перемяли! Если бы не лейтенант Штеллер со своими солдатами, то не знаю, чем бы все кончилось.
– Мальчика у меня трясет, – повторил дед. – После их концерта и затрясло. Не знаю, что и делать… Думал, они помогут.
Он указал на пьяных и избитых музыкантов и, расстроившись от этой картины окончательно, просто махнул рукой, поднял сына на плечи и хотел было идти обратно в свой Менцель.
– Эй! – позвала Гретхен. – Подожди!.. Есть тут один… Живой и не пьяный.
Из-за спины кассирши, потупив глаза, выскользнул маленький лысый венгр и, виновато улыбаясь, спросил деда на русском языке, что тому надо.
– Ты вот что!.. – начал дед, опять опуская Фридриха на землю. – После вашей музыки сын у меня заболел. Не вылечишь – застрелю!
Лысый венгр побледнел после таких неожиданных слов, сам затрясся всем телом и залепетал отчаянно, что вовсе не лекарь он, что предназначения он другого – руководитель он оркестра, а лечить не умеет, и в доказательство тому вытащил из-под пиджака малюсенькую гитару и ловко перебрал ее струны пальцами, отчего получилась музыка.
– А верхнюю деку сломали! – пояснил он жалобно и показал на трещину возле грифа.
– Ты мне зубы не заговаривай! – сказал дед властно и снял с плеча ружье. – Будешь лечить мальчика? Последний раз спрашиваю! После вашего концерта заболел он!
– Лечить не умею! – возопил музыкант. – Поговорить попробую!
– Делай что хочешь, но чтобы мальчишку не трясло! – решил дед и поводил для острастки ружейными стволами. – Полчаса даю!
Сопроводив венгра и сына в балаган, в котором проходил накануне концерт, он оставил их наедине в еще наполненном терпким запахом пота помещении.
Музыкант усадил трясущегося Фридриха на лавку и некоторое время смотрел, как стучатся локти о ее спинку, вторя барабанной дроби клацающих зубов.
– Что же с тобой такое приключилось? – с недоумением спросил венгр. – Музыка на тебя так подействовала?
– М-м-му-зыка, – подтвердил мальчик.
– И что, не можешь остановиться?
– Не м-м-могу.
– Тебя как зовут?
– Фрид-д-дрих.
– А меня Геза. – Венгр протянул руку и крепко сжал ею трясущуюся ладонь мальчика. – Будем знакомы. Тебе сколько лет?
– Дев-вять.
– А мне пятьдесят, – грустно сказал венгр и покачал лысой головой. – Все проходит… И оркестра у меня больше нет! – Он протяжно вздохнул. – Ты что же, хочешь музыкантом стать?
– Не-а, – ответил Фридрих.
– Как нет?! – удивился Геза. – А что же тогда?
– Х-х-хочу эти штуки делать, – сказал Фридрих.
– Какие штуки? – не понял Геза.
– Из к-к-которых м-м-музыка происх-х-ходит.
– Гитары, что ли?
– Ага.
– Вот невидаль! – удивился музыкант. – Какое странное желание! – Он почесал в затылке, и неожиданно в глазах у него просветлело. – Если хочешь делать, так делай! – Венгр состроил серьезное лицо, перекрестил мальчика трижды и торжественно произнес:
– Сегодня, третьего числа восьмого месяца, Фридрих… э-э-э… как фамилия твоя?..
– В-в-веллер, – ответил мальчик, разглядывая со вниманием музыканта.
– Итак, третьего числа, восьмого месяца, – продолжил Геза, – Фридрих Веллер, рожденный в…
– В Мен-нцеле.
– Рожденный в Менцеле, производится в гитарных дел мастера! И коим быть ему суждено до гроба!
В тот самый миг, когда лысый венгр закончил произносить свою торжественную речь, произошло великолепное психологическое чудо. Поняв свое предназначение, уверившись в нем, как будто желание зрело долгие годы, а музыкант его лишь озвучил, Фридрих неожиданно перестал трястись и клацать зубами. Он сдержанно поблагодарил своего крестного и предложил отремонтировать его поврежденную гитару.
Геза чуть было не поперхнулся от неожиданности, но удержал себя, счастливый тем, что произошло чудесное исцеление и ему не грозит сегодня пасть от картечного заряда.
Пусть мальчишка чинит гитару, решил он. Все равно инструмент испорчен и придется покупать новый.
– Держи! – опять торжественно произнес лысый венгр и протянул инструмент. – Очень дорогой работы, редкого таланта мастер делал! – соврал он и, подыгрывая себе, поинтересовался: долго ли продлится ремонт?
– Да дня два продлится, – ответил Фридрих. – А может, и все три. Как готово будет, сам принесу.
– Ну-ну, – ответствовал Геза, почувствовав, как от предыдущих переживаний немного ослабели все его члены, как размякли ляжки и холодные ягодицы, и, дабы взять себя в руки и взбодриться, он запредставлял себе, как вернется в билетную будку к Гретхен и помнет ее худосочные телеса, начиная с откляченного зада и кончая впалым передом. – Ну-ну, – повторил он мечтательно. – Так до пятницы, значит…
Последующие два дня Фридрих не выбирался из мастерской. Он укрепил поврежденную гитару в столярные тиски, предварительно обвязав их губы пуховыми подушками, дабы не царапали лакировку, снял металлические струны и осторожно, с помощью острейшей стамески, срезал верхнюю деку. Затем зачистил шкуркой музыкальную фанеру, продвигаясь по конфигурации трещины, отполировал специальной щеточкой края и, совместив дерево в месте поломки, отправился в кухню варить клей.
