В три часа Уилл, наплевав на оздоровительные игры с мячиком под присмотром длиннорукого шведа, явился на генеральную репетицию «Рокового ланча» в постановке Клуба Глубокого Дыхания. Он нашел себе местечко в прохладной послеполуденной тени нижней гостиной и, прислушиваясь к ударам собственного сердца, ожидал выхода Элеоноры. Пьеса, созданная Элеонорой в соавторстве с миссис Тиндермарш, посвящалась мучениям человека с загубленным желудком, гибнущего от последствий злоупотребления алкоголем и мясоедения. Миссис Тиндермарш, в мужском комбинезоне, с наведенными сажей усами, исполняла главную роль, сотрясая сцену фразами типа «О горе пищеварительному тракту и не знающему покоя желудку! О если бы я никогда не видал ни отбивной, ни стейка!». Элеонора по сюжету была многострадальной супругой, которая из последних сил стремилась наставить своего заблудшего мужа на светлый путь физиологического образа жизни. При одной мысли об этом Уилл почувствовал спазмы в желудке. Эта пьеса – еще одно звено в бесконечной цепи унижений, которым он подвергается с того самого вечера, как впервые вошел в Санаторий. Уилл откинулся поглубже в тень.
За ходом спектакля следить было сложновато, хотя в нынешнем его состоянии Уилла вряд ли смог бы увлечь даже Уайльд или Ибсен. Прошло с полчаса, и Уилл начал понимать, что роль, предназначавшуюся Элеоноре, играет какая-то другая женщина. Эта дама присутствовала на сцене с самого начала, участвуя в дуэтах с миссис Тиндермарш, однако Уилл полагал, что это прислуга или какая-нибудь дальняя родственница. Теперь он осознал свое заблуждение. Итак, здесь Элеоноры тоже не было.
Резко поднявшись в темноте, Уилл направился к сцене и попытался там расспросить об Элеоноре. На него зашикали. Упав в кресло прямо перед сценой, Уилл нервно считал мгновения до окончания репетиции. Тогда он подошел к миссис Тиндермарш.
– О, мистер Лайтбоди! – вскричала она. – Как мы вам понравились? Мы сумеем завоевать публику?
Вокруг мелькали какие-то лица, неузнаваемые в сценическом гриме. Уилл тревожно огляделся.
– Да, да, разумеется, – выдавил он. – А где же Элеонора? Я думал, она играет роль жены.
Взгляд миссис Тиндермарш метнулся в дальний угол зала. Она машинально погладила усы, испачкав себе пальцы.
– Разве она вам не сказала? – пробормотала она, оглядываясь в поисках салфетки. – Она отказалась от роли две недели назад. Процедуры отнимают у нее слишком много времени. Глория Гепхардт играет вместо нее.
Только поздно вечером Уиллу удалось застать жену в ее комнате. Она и к ужину не выходила, хотя этот тупица Беджер в столовой был и без умолку разглагольствовал о полезной пище, в особенности о корнеплодах, а также о великих людях из числа своих знакомых. Элеонора читала, лежа в постели. Уилл застал ее врасплох (он не стал стучаться). На лице Элеоноры проступило виноватое выражение, и она быстро сунула книгу под подушку.
– Уилл! – пробормотала она томным, притворным голосом, пропитанным ядом измены и обмана. – Как дела? – Она издала легкий смешок. – Что-то мы последнее время редко встречаемся, верно?
Уилл предпочел не отвлекаться на светскую беседу.
– Я говорил с доктором Келлогом, – заявил он. Он навис над кроватью, содрогаясь от гнева, крепко сжимая кулаки.
– Да? И что он тебе сказал? – Ее спокойствие сводило мужа с ума. Она играет с ним, лицемерит, прикидывается. – Лучше поцелуй меня.
Уилл застыл на месте.
– Я не собираюсь тебя целовать. Я хочу знать о докторе Шпицфогеле.
Это имя хлестнуло Элеонору по лицу, словно кнут, но она держалась молодцом.
– Да? А что такое?
Как она осмеливается на подобную дерзость? Этот человек массировал ее матку, об этом уже всем известно!
– Я видел его дом, – вот и все, что он догадался сказать.
– Уилл! – теперь она почти мурлыкала, глаза большие, яркие. Такая дорогая, такая близкая! – О чем речь? Тебя что-то тревожит? Неужели ты ревнуешь меня к врачу? – она снова рассмеялась – легкая, звонкая трель, – ей и впрямь забавно. – Подумать только – ты сделался фанатиком Бэттл-Крик. Стоило мне обратиться к другому врачу, и ты реагируешь на это так, словно наступил конец света.
– К другому врачу! – он швырнул ей в лицо ее же слова. – Он такой же врач, как я!
Глаза Элеоноры сделались колючими, знакомая морщинка пролегла между бровей.
– С чего ты взял?
– Доктор Келлог мне все рассказал. Твой любимый доктор Келлог. И он рассказал мне, что именно этот Шпицфогель проделывает с тобой под видом лечения, и это возмутительно, Элеонора, я… я считаю, ты обязана объясниться. Да, я требую от тебя объяснений, здесь и сейчас, немедленно, сию минуту. Довольно отговорок, довольно ссылок на «биологическое существование». Этот человек массировал тебе матку, так? Отвечай!
Элеонора побледнела, несмотря на загар. Она провинилась, она была поймана с поличным, но она не дрогнула, не опустила глаза.
– Да, массировал. И что в этом такого? Это вполне пристойная и очень эффективная методика лечения моего заболевания. К тому же лечение вовсе не сводится только к этому…
– В самом деле? Что же еще он массировал? Твою грудь? Твой зад?
Элеонора так резко вскочила с кровати, что застала Уилла врасплох. Он неуклюже отступил, чтобы избежать столкновения. На Элеоноре была ночная рубашка – новая, он никогда прежде ее не видел, со свободным воротом, очень соблазнительная, – но Уилл не успел как следует рассмотреть – жена со всей силы врезала ему по лицу открытой ладонью, затем ударила еще раз, еще, пока он не перехватил ее руки.
– Пусти меня, сукин сын, пусти меня! – визжала она, извиваясь в его руках. Ее локоть, острый, как нож, вонзился ему в бок, и она вырвалась. – Убирайся! – заорала она вновь, и Уилл услышал шаги в коридоре.
– Нет! – выдохнул он, чувствуя, как ярость нарастает в нем, сметая доводы разума и способность владеть собой. Он готов был ударить в ответ, сбить Элеонору с ног, причинить ей боль. – Больше так продолжаться не может. Хватит с меня этой ерунды, что Келлога, что Шпицфогеля, что Беджера. Мы возвращаемся домой.
Лицо Элеоноры сделалось хищным, глаза сверкали, зубы обнажились в оскале.
– Ха! – выкрикнула сна, поддаваясь накатывающей истерии. – Ты решил, что я – твоя собственность? Ты вообразил, что ты – хозяин и господин? Ты думаешь, мы живем в средневековье?
Сейчас она утратила все свое очарование. Уилл не узнавал свою жену. Глаза выпучены, вся изогнулась, словно готовящийся к схватке борец, яростно кружит вокруг него. Неистовая, отвратительная. Уилл чувствовал, как умирает в нем любовь к ней.
– Нас рассудит закон, – произнес он.
– Закон! – завизжала она, и в ответ послышался стук в дверь и голос из коридора окликнул: «Миссис Лайтбоди, вы здесь? С вами все в порядке?» – Ты смеешь грозить мне законом, ты, ничтожество! Убирайся! Убирайся вон, пока я не позвала санитаров!
– Не уйду! Я уйду только вместе с тобой. Сегодня. Сейчас.
Громкий стук в дверь: «Миссис Лайтбоди!»
Мгновение она пристально смотрела ему в глаза – и дала себе волю. Голос взмыл вверх, лицо свела гримаса.
– Помогите! – заорала она. – Помогите! Помогите! Помогите!
Кто может упрекнуть мужчину, если в подобных обстоятельствах он начнет искать утешения на стороне?
Уилл принял приглашение сестры Грейвс покататься на лодке накануне Дня памяти погибших, принял, не задумываясь. Он покончил с клизмами и ореховым маслом, покончил с шарлатанами и сумасшедшими, покончил с тиранией вилки, ножа и ложки, и – он покончил с Элеонорой. Пусть хоть все врачи Германии массируют каждую морщинку и складочку на ее теле – ему лично наплевать. И, чтобы утвердиться в этой мысли, Уилл отправился в контору Мичиганской Центральной железной дороги и купил билет в Нью-Йорк – один-единственный.
Стоя возле кассы, Уилл прикрыл глаза, вспоминая знакомый дом на Парсонидж-лейн, все комнаты и коридоры, каждую деталь обстановки: высокую удобную спинку дивана в малой гостиной, и кровать с балдахином в хозяйской спальне – задернешь занавески и укроешься от всего мира, – и книжные полки, и уютную лампу для чтения, и как большая веранда встречает утреннее солнце, принимает его как дар – и нигде на этой картине он не находил места для Элеоноры. Уилл видел терьера Дика и экономку миссис Данфи, он видел садовника, и мальчика-разносчика из магазина Оффенбахера, и – кого же еще? Кого он видел на этой картине? Он видел там сестру Грейвс. Айрин. Вот она на кухне, выглядывает из-за роз, вот она в кладовой, в гостиной, в ванной – в ванной! – и в эту минуту в голове его сам собой сложился готовый план. Он получит развод, вот что он сделает, а потом рядом с ним на этом огромном супружеском ложе будет лежать Айрин. Уилл протянет к ней руки, примет ее в свои объятия, и не понадобятся ему ни пояс, ни диета, ни теория, ни режим…
Это видение стояло перед глазами Уилла, преследовало, вдохновляло его. Остаток недели он бродил как во сне. С Элеонорой он встречался только за столом, и она нисколько его не привлекала, ни капельки. И тем лучше – потому что жена даже не глядела в его сторону и, уж конечно, ни словом с ним не перемолвилась. Она выходила из голодания. Скоро ей можно будет приняться за хлеб, пудинг и за грубоватую, но способствующую очищению желудка овощную массу. Уилл наблюдал за тем, как Элеонора принимает пищу, с объективностью ученого. Лично ему было все равно, безразлично, ест она или морит себя голодом. К ее беседам с Беджером, Харт-Джонсом и прочими он прислушивался, словно к звукам чуждого наречия. На третий день после ссоры Элеонора вернулась за тот стол, где сидела раньше, и Беджер последовал за ней.
