Это видение стояло перед глазами Уилла, преследовало, вдохновляло его. Остаток недели он бродил как во сне. С Элеонорой он встречался только за столом, и она нисколько его не привлекала, ни капельки. И тем лучше – потому что жена даже не глядела в его сторону и, уж конечно, ни словом с ним не перемолвилась. Она выходила из голодания. Скоро ей можно будет приняться за хлеб, пудинг и за грубоватую, но способствующую очищению желудка овощную массу. Уилл наблюдал за тем, как Элеонора принимает пищу, с объективностью ученого. Лично ему было все равно, безразлично, ест она или морит себя голодом. К ее беседам с Беджером, Харт-Джонсом и прочими он прислушивался, словно к звукам чуждого наречия. На третий день после ссоры Элеонора вернулась за тот стол, где сидела раньше, и Беджер последовал за ней.
Но дело было не в Элеоноре, Элеонора больше не интересовала Уилла. Его мысли занимала Айрин, и только она, ее нежный голосок и ласковые руки. Фермерская дочка, сестра, ангел во плоти. Айрин! Подарки она не принимала – это против правил, а вот цветы – совсем другое дело. «Будто маленькие осколочки солнца, – ворковала она над ними, – словно подарок Божий». От цветов Айрин отказаться не могла. Каждое утро Уилл начинал с прогулки на птицеводческую ферму в конце Вашингтон-авеню, отважно бросая вызов сенной лихорадке, мошкаре, вони птичьего помета и палившему солнцу – все ради того, чтобы купить букет для Айрин. Лилии, золотистые смирнии, флоксы. Он просил жену фермера отобрать для него цветы, каждый день новые, и когда Айрин приходила позвать своего пациента на одиннадцатичасовой сеанс вибротерапии, букет уже поджидал ее в вазе на тумбочке. Он пока ничего не говорил о лежавшем в его бумажнике билете и о наметившемся разрыве с Элеонорой, не говорил и о том, что ему необходима сестра, подруга, спутница, возлюбленная, вторая половина души, которая должна последовать за ним в Нью-Йорк и там остаться с ним навсегда. Он расточал улыбки, обхаживал Айрин, уверял, что она прекрасней любого цветка, а она опускала глаза, рассматривая свои ладони, и краснела. Все объяснения Уилл приберегал до воскресенья. Они заскользят по глади озера Гогуок, весенний бриз погонит их прочь от берега, лебеди будут кружиться поблизости, будто соучастники их тайны. И не надо спешить – нет больше никаких назначений, никакого режима, нет врачей и санитаров, нет наблюдающего за ними ока.
К несчастью, в четверг обнаружилось, что на прогулку собираются также графиня Тетранова и миссис Соломон Тейтельбаум – та же компания, что принимала участие и в рождественской поездке к родителям Айрин Грейвс. Паруса Уилла слегка обвисли – или, для точности метафоры, весла выпали у него из рук. Эта новость, небрежно сообщенная Айрин в тот момент, когда она перестилала Уиллу постель, ошеломила его, повергла в растерянность. Обиженный, огорченный, оскорбленный до глубины души, Уилл целый вечер переживал это разочарование, крушение всех замыслов. Неужели она так и не поняла, как он к ней относится? Она слепа? Играет с ним? Или все дело в застенчивости?
Но, как бы то ни было, Уилл не хотел отступать. Перед обедом он сумел даже переговорить с миссис Тейтельбаум. Он обнаружил ее в пальмовом саду. Бледная, как облупленное яйцо, она читала книгу, тщетно пытаясь поудобнее устроиться в ортопедическом кресле. Примерно сто двадцать секунд Уилл потратил на светскую болтовню, а затем упомянул о насекомых, которые водятся в районе озера Гогуок. Сперва речь зашла о миссис Тиндермарш в роли злополучного супруга в «Роковом ланче», но Уилл сумел повернуть разговор в нужное русло:
– Вы знаете, ее ведь укусили во время репетиции, – вставил он.
– Укусили? – удивилась миссис Тейтельбаум.
– Еще как! – нагнетал напряжение Уилл, качая головой. – Чуть пониже уха. Такая боль – она едва дотянула до конца спектакля. Одна из этих гадких кусачих мух с озера Гогуок – кажется, они называются шпанскими. Я слышал, в это время года они прямо-таки кишат на озере, целые тучи, за ними воды не видно.
Для графини он избрал прямой путь.
– Я хочу побыть с ней наедине, – заявил он.
Они стояли в коридоре возле дамской парильни, мимо медленной походкой проходили возвращавшиеся после этой процедуры пациентки, из-за двери слышалось шипение пара. Графиня изогнула брови. Уилл видел, как искорка разгорающейся сплетни мелькнула в ее глазах – к воскресенью весь Санаторий будет в курсе. Ну и какая разница? К этому времени его уже здесь не будет.
– Наедине с вашей сестрой?
Ему не хотелось углубляться в подробности. Уилл принял ухарский вид.
– У мужчины свои потребности, – сказал он.
Графиня покачала маленьким фарфоровым личиком дорогой куклы.
– Тем более если его жена тяжело больна, верно? А вот вы совершенно внезапно выздоровели, да, Уилл? – промурлыкала она, касаясь его руки своей изящной ладонью.
Уилл готов был рвануться прочь, но подавил это желание. Он разыгрывал из себя донжуана, светского щеголя, распутника. Графиня получила в ответ похотливую ухмылку.
– Все ясно, – произнесла она, легонько пожимая руку собеседника. – Знаете, я только что вспомнила: я обещала Амелии Хукстраттен помочь ей организовать небольшой прием. Как у меня плохо с памятью!
* * *
Прекрасный был день, высокое, сияющее небо, ни одна тучка не затуманивала солнце. Тепло, но не жарко. Легкий ветерок. Уилл, надежно придерживая соломенную шляпу, которая постоянно норовила слететь, одной рукой у себя на голове, другую руку протянул Айрин, чтобы помочь ей сесть в автомобиль. Итальянская модель, подарок Санаторию от одного из жертвователей. К сожалению, с открытым верхом. Борьба со стихией продолжалась всю дорогу. Уилл до самого озера не отпускал свою шляпу, и это небольшое неудобство отвлекало его, не давая насладиться пейзажем или перейти к шутливой беседе и той романтической прелюдии, о которой он так мечтал. Айрин же, в широкополой панаме, отделанной искусственными цветами и шелковыми бабочками, чувствовала себя как нельзя лучше. Ей ни разу не пришлось хвататься за шляпу, как бы сильны ни были порывы ветра. «О, великие женские тайны! – думал Уилл, ощущая, как его рука уже цепенеет от однообразной позы. – Или шляпа держится на булавках?»
Увидев озеро, он приободрился. Покружив между деревьями, они выбрались на общественный пляж, где на подстилках расселись десятки людей, приехавших на пикник, а вокруг с веселыми криками бегали дети. Озеро причудливо отражало солнечные лучи, блестя и переливаясь, а порой отбрасывая яркие искры; оно с плеском обрушивалось на берег, словно испытывая свои силы. Несмотря на ветер, на глади озера виднелись лодки. Уилл заметил несколько яликов и шлюпок, с полдюжины яхт, а вдали – пароходик. Он испытал прилив отваги и вдохновения. Он все-таки возьмется за весла.
К несчастью, ветер, все утро носившийся по полям, бросал в лицо Уиллу пригоршни пыли, и это ему сильно мешало. Веки набрякли, он непрерывно чихал, и одно местечко на переносице, точно между глазами, пульсировало от боли так, словно по нему молотком ударили. Ощущал Уилл и некоторую затрудненность дыхания – небольшой спазм в бронхах, но это были хорошо знакомые симптомы, преследовавшие его весной и осенью с детских лет. Ну и что с того, если он страдает плоскостопием, сенной лихорадкой, непонятным заболеванием желудка? Разве это остановило бы Рузвельта, Пири, Гарри К. Toy? Это был единственный шанс, и Уилл не собирается лишиться его из-за насморка или зудящих век. Разумеется, беспокоила Уилла и лодка. Полночи он пролежал без сна, припоминая, как садятся за весла – на заднюю скамью лицом вперед или на переднюю скамью лицом назад?
Уилл испытывал массу затруднений, зато Айрин не знала никаких проблем. Нежная улыбка на губах, прекрасное, умиротворенное лицо; она с готовностью примет все, что принесет ей следующий миг, свободная, искренняя, естественная – и здесь, на озере Гогуок, и там, в Петерскилле. Какая женщина! Подлинное сокровище. Однако она что-то сказала в тот момент, когда Уилл помогал ей выйти из машины и даже пытался подхватить ее зонтик, не упустив при этом свою шляпу. Ветер унес ее слова прочь. Айрин пришлось повторить:
– Будьте так добры, захватите с собой корзину, мистер Лайтбоди.
Корзину. Разумеется. Она еще и практична к тому же. Разве она может отправиться на прогулку, не прихватив с собой плетеную корзину, доверху набитую едой из Санатория – сэндвичи с бобовой пастой, салат из листьев эндивия, пирожки из муки грубого помола, а запивать все это предстоит великолепным пенящимся кумысом и виноградным соком. Зато какое красивое на ней платье, как пригнано по фигуре! Надо будет непременно сказать ей об этом.
Водитель, тощий старичок с седыми усами и волосами, пытался вытащить корзину с переднего сиденья.
– Я сам понесу ее, – заявил Уилл, невзирая на протесты шофера. – Меня нисколько не затруднит, благодарю вас.
