Водитель, тощий старичок с седыми усами и волосами, пытался вытащить корзину с переднего сиденья.
– Я сам понесу ее, – заявил Уилл, невзирая на протесты шофера. – Меня нисколько не затруднит, благодарю вас.
Уилл стоял наготове, прижимая корзину к груди, пока Айрин объясняла водителю, что тот должен вернуться за ними в половине шестого. Подмигнув Уиллу, она добавила, что не допустит, чтобы ее лучший пациент остался без ужина. Наконец они двинулись в путь, вниз по тропинке к причалу, где выдававшиеся напрокат лодочки покачивались на воде, как живые, натягивая удерживавшие их веревки, а волны, подгоняемые ветром, выплевывали пену на берег. Прекрасный, интимный мир, такой домашний. Уилл хотел обнять Айрин, это казалось так естественно, но у него не было свободной руки – в одной он нес корзину, другой придерживал шляпу. Жаль, упустил момент.
Швартовщик велел Уиллу спускаться в лодку первым – он-де послужит противовесом для леди. Уилл, слегка озадаченный, низко склонился над краем причала и опустил стопу в недра лодки, вздымающиеся ему навстречу. Едва он коснулся ногой этого суденышка, коварный кораблик ухнул вниз, а секунду спустя, когда Уилл, опираясь на эту ногу, оторвал от твердой земли вторую стопу, лодочка подскочила вверх. Это был опасный момент зависания между сушей и морем, и только Уилл решил, что ему удастся сохранить равновесие, как вдруг запрокинулся назад, раскинул обе руки, словно канатоходец. Каким-то чудом ему удалось удержаться, и он тяжело плюхнулся на сиденье, а волны, некрасивые, черногубые, с рычанием шныряли вокруг. Уилл остался сухим, не ушибся, ему удалось избежать незапланированного купания, но, к сожалению, соломенная шляпа улучила момент и навсегда рассталась с его головой, перелетев через борт как снаряд дискобола и угодив в сток примерно в ста ярдах от него. Уилл даже бровью не повел. Голова его была теперь обнажена, ветер весело играл волосами, но Уилл решительно схватился за весла, желая удержать лодку на месте, чтобы Айрин было удобнее спуститься. Быть может, ему бы удалось осуществить это намерение, но, к несчастью, Уилл развернулся лицом не в ту сторону.
По приказу швартовщика Уилл сменил позу и столкнулся лицом к лицу с Айрин – она уже спустилась в лодку и заняла свое место, не вызвав даже легчайшей зыби. Они почти соприкасались коленями – Уиллу это казалось романтичным и в то же время правильным с точки зрения моряцкого искусства.
– Бодрит, а? – сказал он, улыбаясь во весь рот. И тут швартовщик бамбуковым шестом оттолкнул их от причала, и они поплыли по озеру.
Сначала все пошло наперекосяк, совсем не так, как виделось Уиллу в мечтах. Он сражался с веслами, которые непостижимым образом до нелепости удлинились с той минуты, как лодка отплыла от причала. Неуклюжие, противящиеся его рукам деревяшки то проваливались в пучину, то совершенно неожиданно выскакивали из глубины, окатывая бедную сестру Грейвс пеной и мелкими водорослями. Не удавалось Уиллу и синхронизировать движения правой и левой руки – стоило потянуть за одно весло, как другое начинало бессильно волочиться по воде, когда же он пытался ухватить второе, лодка злонамеренно разворачивалась в противоположную сторону, вырывая первое весло у него из руки. Минут пятнадцать они кружились на одном месте, пока Уилл, с помощью Айрин и руководствуясь ее указаниями, не разобрался со своими орудиями. К тому времени ветер успел довольно далеко отнести их от берега.
Но Айрин оказалась прекрасным напарником. Просто безукоризненным. Внимательная, всем довольная, полная какой-то глубокой внутренней радости, которая и в Уилла вселяла надежду. Неужели она так счастлива только оттого, что находится рядом с ним?
– У вас сегодня счастливый вид, – заметил он наконец, бросая весла и предоставляя ветру гнать лодку, куда захочет. – То есть – более счастливый, чем обычно. Вы, наверное, всегда счастливы, вы обычно выглядите счастливой, но я хотел сказать, что сегодня вы… э… ну вот… – он пожал плечами и капитулировал. – Вы знаете, что я имею в виду.
Айрин продолжала улыбаться, поля шляпы окаймляли идеальный овал ее лица, прядь волос на миг коснулась уголка ее губ.
– Да, – призналась она наконец своим тихим голоском, сопровождая свои слова легким вздохом удовлетворения. – Вы очень наблюдательны, мистер Лайтбоди – или мне следует называть вас «Уилл»? Все эти формальности кажутся такими нелепыми. Конечно, вы мой пациент, вы всегда им будете, но вы и мой друг. Я давно уже это чувствую. Я обращаюсь к вам как к мистеру Лайтбоди, но в своем сердце, – тут она потупила взгляд, – я зову вас «Уилл».
Уилл не мог более сдерживаться. От ее слов кровь быстрее побежала по его жилам, и он понял, что, как только ему удастся добиться благосклонности Айрин, ему не придется никогда больше пользоваться Гейдельбергским поясом или униженно молить о близости, как было с Элеонорой.
– Как прекрасно, что вы это сказали, Айрин, – это так много значит для меня, – заговорил Уилл, прислушиваясь к толчкам своего сердца. Вот оно, то мгновение, которого он так долго ждал. – Вы очень милы, очень, вы знаете, какое чувство я испытываю по отношению к вам, какое чувство я испытывал с самого начала…
Она прервала его движением руки. Их колени соприкасались. Глаза Айрин светились. Уилл припомнил тот день, когда они поспорили из-за доктора Келлога и его методов, и как при одном упоминании имени великого человека в глазах Айрин отразились преклонение и томный восторг. Так же смотрела она и теперь, но на этот раз ее взор предназначался отнюдь не доктору Келлогу. Согласится ли она покинуть Санаторий, даст ли себя убедить? Об этом препятствии Уилл прежде не задумывался, но он был уверен, что сумеет все превозмочь, знал это…
Что она говорит?
– Я хотела, чтобы бы первым узнали об этом.
Волны били в борт. Что-то оборвалось в душе Уилла.
– О чем?
Она секунду помедлила. Все вокруг – солнце, ветер, сияние синего неба – служило лишь рамкой, лишь фоном для нее, выделяло, подчеркивало красоту Айрин и горечь этой минуты.
– Я выхожу замуж.
– Замуж?! – Это слово сорвалось с его губ как невольное восклицание, почти неразборчивое. – То есть как это? – оторопело продолжал он.
Айрин протянула ему свою левую руку, чуть оттопырив безымянный палец, и он увидел кольцо на том самом месте, где ему и полагалось быть. Крошечное колечко, едва заметный камушек, его почти и не видно – но как же он мог упустить? Как мог он быть таким слепым, таким глупым, столь упоенным собственными мыслями? Внезапно, в одно мгновение он увидел все с такой отчетливостью, словно на иллюстрации в книге: друг детства, неуклюжий фермер, цыплята скребутся в пыли, ее груди отвисли, наполнившись молоком, ноги искривились, фигура расплылась, лицо изборождено морщинами, складками, напоминающими трещины на поверхности засохшей лужи… Где были его глаза?
Айрин сложила губки, сделала милую гримаску.
– Его зовут Томми Рирдон.
Уилл не мог выдавить ни слова. Томми Рирдон. О чем он только думал, как мог впасть в такое заблуждение?! Она выходит замуж! А он ни разу не заподозрил, ему и в голову не пришло, что у девушки может быть своя жизнь за пределами Санатория. Все впустую, все впустую!
Лодка качалась, дул ветерок. «А как же я?! – хотелось ему возопить. – Что будет со мной, с Петерскиллом, с моим отцом, моим желудком и с терьером Диком?» Она безжалостна, она ни о чем не думает, она с самого начала просто забавлялась, играла им. Уилл злобно уставился на девушку. Да и что она из себя представляет? Невежественная девица с фермы, широкозадая, с большой грудью, верная поклонница маленького шарлатана, который разрушил его жизнь. О чем это говорит, а? Она – из числа ближайших приверженцев Шефа, фанатичка. И все же он любил ее, о, как он ее любил! Горечь разочарования терзала Уилла. Он зарылся лицом в носовой платок.
– Уилл? – ласково окликнула она, и он содрогнулся, услышав, как она произносит его имя. Пусть бы называла его «мистер Лайтбоди». Он ведь пациент, он платит ей деньги – разве не так?
– Неужели вы не поздравите меня, Уилл?
Этот вопрос повис в воздухе, раздувшийся, большой, как воздушный шар. Уилл так и не ответил. Он думал об Элеоноре и ее шарлатане-враче, Беджере, Вирджинии Крейнхилл, обо всей этой компании приверженцев нудизма, свободной любви и вегетарианских восторгов. Внезапно Уилла охватила паника, в глубине его кишечника вновь вспыхнул огонь. В этот миг, в миг крушения всех надежд, колеблемый волнами, утирая слезящиеся глаза, Уилл осознал: он любит Элеонору больше всех женщин на свете. Элеонору, ее одну.
Глава восьмая
Роковой ланч
Как странно в половине двенадцатого утра сидеть в затемненной комнате и смотреть, как группка почтенных дам, размахивая плакатами, марширует по сцене во славу здоровой пищи. Чертовски странно. Для Чарли Оссининга это было пыткой, сравниться с которой могло лишь прижигание пяток раскаленным утюгом. Неужели во всем Санатории не нашлось никого попривлекательнее? Или хотя бы моложе шестидесяти лет? Куда подевалась Элеонора Лайтбоди? Он был бы не прочь посмотреть, как она плавно движется по сцене, освещенная яркими прожекторами, и пусть уж она выкликает лозунги о ядовитом мясе и демоническом алкоголе, раз она в них верит. А тут и смотреть-то не на что.
