— Ну, Дори, в чем дело? Пойди и взгляни на беби, и если Бенци свободен, может быть, он покажет тебе собор Святого Павла, который ты сегодня хотела посетить? Боюсь, что я застряну здесь надолго, а после всего этого мне предстоит еще встретиться с человеком, который отвечает за вечеринку в честь „Общества друзей“.
— А когда же ты сам увидишь ребенка? — оскорбленно поинтересовалась Дори, как если бы подобное мероприятие было из тех, что нельзя пропустить.
Но я, вне себя от радости, что смогу остаться с ней наедине, возможность чего так невероятно легко свалилась на меня, быстро уверил их в разрешимости этой проблемы.
— У вас будет еще множество случаев увидеть малышку, уверяю вас, — убежденно успокаивал я Лазара, который, похоже, вовсе и не горел таким уж энтузиазмом, после чего мы условились, что я доставлю Дори сюда же, в офис сэра Джоффри в течение двух ближайших часов.
И вот так, в результате неожиданного стечения обстоятельств, она неожиданно оказалась в моем распоряжении, пусть даже всего лишь на два часа, но зато в совершенно незнакомом ей месте, одетая в тунику из синего бархата, памятную мне по Индии, которая, похоже, относилась к тому виду одежды, которую можно было носить всюду. На своих высоких каблуках, уверенно отбивавших четкий ритм, она зашагала рядом со мною — холеная, надменная женщина средних лет, которая, к тому времени, пока я достигну ее возраста, не исключено, уже простится с этим миром. И эти новые для меня мысли наполнили меня не только печалью, но и каким-то глубоко нежным чувством. Самым приятельским образом, но не переходя никаких границ, как если бы мы никогда не лежали обнаженные друг возле друга, я начал расспрашивать Дори о ее матери и как у нее идет жизнь в доме для престарелых — о чем, как я знал, она любила поразговаривать, наполняя речь одним нам понятными намеками.
Когда мы вошли в помещение яслей, стараясь ступать как можно тише, и я получил разрешение на минутку взять свою Шиви, я не ограничился тем только, что вынул ее из кроватки, но я разбудил ее и передал Дори в руки, чтобы она могла подержать нечто, являвшееся моей плотью и кровью.
Она приняла ребенка со всей осторожностью, прижав к себе, и испустила возглас, полный восхищения и радости, который сестра, стоявшая рядом с нами, без сомнения, сочла преувеличенно громким, но который — я-то знал — был совершенно искренним. Густые волосики Шиви просто заворожили Дори, и она прижала кудрявую головку девочки к своей груди и не хотела ее отдавать. Пока я не настоял — тактично, но решительно, чтобы мы вернули окончательно проснувшуюся малышку в ее колыбель. Я был так тронут энтузиазмом Дори, что не мог сдержаться, и пока мы шли к боковому выходу, поведал ей всю историю с моим участием в родах в нашей спальне, излагая ее во всех деталях. Автоматическая улыбка в ее глазах перемешалась теперь с неподдельным удивлением. Ее эта история, похоже, очень порадовала. И так она в нее погрузилась, что вместо прогулки к собору Святого Павла или трудно объяснимого досрочного возвращения к офису сэра Джоффри, где ее наверняка ждала встреча с мужем, мы решили, что воспользуемся представившейся нам возможностью и просто двинемся узкими улочками куда понесут нас ноги, так или иначе приближаясь к больнице, наслаждаясь теплом и истинно британским обличием этого района, в котором, тоже совершенно случайно, находилась арендованная моими родителями квартирка. И, не скрою, мне очень вдруг захотелось узнать, что эта оживленная дама, которая заставила нас волочиться от отеля к отелю в Индии до тех пор, пока она не нашла то, что отвечало ее требованиям, да — что она думает и что скажет о домике, который Микаэла отыскала для моих родителей и который она уже облюбовала для нас самих, случись нам еще раз оказаться здесь. И поскольку ключи, как от садовой калитки, так и от дверей квартиры, позвякивали в единой связке с моими собственными с тех пор, как два дня тому назад я простился на перроне с моими родителями, ничто не мешало нам войти внутрь.
* * *
За маленьким домиком, стоявшим посреди хорошо ухоженного сада, находились отдельные ворота, которые, после того, как мы проходили мимо посадок роз, вели в апартаменты моих родителей. На воротах висели маленькие колокольчики, которые, судя по всему, позволяли владельцам особняка осуществлять контроль за приходом и уходом их квартирантов. Но сейчас в этом не было смысла, поскольку владельцы дома сами отдыхали в Италии. После того как колокольчики отзвонили, я открыл дверь, которая вела в очень темную комнату, и пригласил Дори пройти внутрь. Несмотря на то, что шторы и занавески не раздвигались уже несколько дней, в комнате стоял приятный запах половой мастики и застоявшийся аромат постельного белья, на котором они спали. Часть их одежды, как я мог видеть, аккуратно висела в шкафу. Возможно, из-за всех этих запахов Дори поначалу не решалась войти в большую и приятную на вид комнату, но сделала это после моей настоятельной просьбы, ибо мне хотелось не только показать ей все, но и услышать от нее, насколько умеренной была цена всех этих удобств с учетом всех имеющихся достоинств. После чего она, согласившись, проследовала за мною следом в маленькую кухоньку и даже заглянула в совсем уж крохотную ванную, которую, как обычно, моя мать приводила в полный и законченный порядок. Квартира отапливалась платным газом, который я тут же поспешил включить, благо монеты у меня были с собой; решил я также раздвинуть шторы, чтобы она могла полюбоваться маленьким садиком через окна, но она жестом остановила меня, села в кресло и в полумраке, точно так же, как в квартире ее матери, сидела так, скрестив свои стройные ноги. Все, что я при этом чувствовал, — это волну желания, перемешавшуюся с тревогой. Прошел уже целый год, и я не знал, как мне теперь себя вести. Должен ли я был вновь уверять ее в своей любви? Не решив этого вопроса, я предложил ей выпить чаю — чаю потому, что мои родители не пили кофе. Похоже, что Дори была удивлена, но сумела это скрыть и приняла странное мое в этой ситуации предложение — может быть, потому, что она не успела еще разобраться в своих ощущениях.
Но она разобралась. И к тому времени, как я вернулся в комнату, после того как вскипятил воду в электрическом чайнике и опустил в чашки с кипятком пакетики с чаем, она уже поднялась и стояла, проявляя все признаки нетерпения, как если бы только сейчас поняла, насколько странно и, может быть, даже противоестественно незадолго перед предстоявшим нам возвращением в больницу тратить оставшееся время на то, чтобы сидеть в темной зашторенной комнате моих родителей и пить чай. Всем своим видом она выражала желание, которое мне показалось скорее безрассудным и ребяческим. А именно — она жаждала посмотреть остальные комнаты этого дома. Я бросил взгляд на свои часы — у нас оставалось тридцать или сорок минут, что мы могли еще оставаться здесь. Если мы хотели вовремя вернуться к назначенному Лазаром сроку, не дав ему никакого повода для подозрений. Понимает ли она, думал я лихорадочно, что не существует лучшего места в мире, чем это, где бы мы могли заняться любовью столь же анонимно и тайно, — или ее останавливает мысль о том, что делать это придется на постели моих родителей? Вот на этих вплотную сдвинутых кроватях? Я испытывал вожделение такой силы, что у меня свело живот, но я проследовал за нею в длинный и темный коридор, который привел нас в темную, но поразительно большую комнату, в которой вся мебель — кресла, диванчики и книжные шкафы — находились под белыми чехлами. Я хотел включить свет, но оказалось, что в этой части дома электричество было отключено. Мне оставалось только надеяться, что это обстоятельство удержит ее от дальнейших исследований, но я ошибался — ее любопытство не знало границ, и она, продолжая улыбаться и не спрашивая моего разрешения, прошла дальше и открыла деревянную дверь, ведущую в маленькую и прелестную студию, отделанную красным деревом; из нее другой коридор приводил в неожиданно светлую комнату, поскольку в ней шторы почему-то задернуты не были. Скудный свет зимнего дня вливался внутрь через удивительно большие окна — может быть, по контрасту с остальным домом, утонувшим в сумерках. Это была еще одна спальня, всем своим видом разительно отличавшаяся по стилю от остальных комнат особняка, и я сразу почувствовал, как изменилось настроение у моей спутницы, потому что она с нескрываемым интересом стала ее обследовать, а затем неожиданно откинула на кровати покрывало, обнажив красивые, в зеленоватых цветах простыни.
Что ж… это место более годилось для занятия любовью, чем любое из виденных нами до того, — и уж всяко было лучше кровати моих родителей. Все в этой комнате проливало свет на привычки путешествовавших в эту минуту по Италии хозяев, и не подозревавших о моем существовании. Больше всего я боялся, что если я повлеку все же Дори в родительскую спальню, ее порыв пропадет, и к тому времени, когда мои чары снова возбудят ее, нужно будет срочно возвращаться. И тогда, не тратя времени на декларации о любви, и не произнося ни слова, я подошел к ней, обнял и стал целовать, чувствуя, как оседает в моих руках ее тело.
