Жаловаться любит, а на себя бы посмотрела. Настоящий черт в юбке. Что правда, то правда. В будни еще ничего. Ее уводят в детский сад, и там она за день выдыхается, а по воскресеньям, как бабушка говорит, «хоть святых выноси». Что Женька выделывает — даже мне, мальчишке, удивительно!
Обычно Сережка брал учебники и приходил ко мне. А когда домашняя задача попадалась трудная, поминутно звонил телефон и я объяснял ребятам, как решать. При этом Сережка вздыхал с завистью:
— Тебе что не решать… У тебя мама работает на заводе математических машин.
Вот уж нашел, чем упрекнуть. При чем тут математические машины? Я и не видел ни одной. И мама — хоть на математическом заводе, всю математику забыла. Папа — другое дело. Он разбирается, но его я никогда не прошу помочь. Просто я люблю решать. Это для меня одно удовольствие.
Хуже дело обстоит с сочинениями. Павел Александрович учит нас писать сначала на черновик. Даже фотографию рукописей Пушкина показывал. Оказывается, у великого поэта все черкано и перечеркано. Я тоже пробовал, но ничего из этого не получилось. Зачеркнешь какое-нибудь слово, потом сидишь, думаешь-думаешь да опять его же и напишешь. Так зачем, спрашивается, зачеркивал?
Во-вторых, Павел Александрович требует сначала составлять план — это еще труднее, но тут я исхитрился, как делать. Здорово получается и совсем не трудно.
Еще Павел Александрович пояснил: если мальчик дружит с девочкой, то и про это можно писать. Стесняться не надо. Вот это уже ни к чему — у нас в 6 «А» этого не было и не будет. Еще чего не хватало — с девчонками дружить. Как будто мальчишек не хватает!
Павел Александрович работает первый год, но учитель что надо! Мы его любим за справедливость и за то, что у него самого голова варит. И рассказывает всегда что-нибудь новое. Вот про Гайдара, например, как Аркадий Петрович ходил на разведку в Киев узнать, занят он там или нет. И в последнюю минуту жизни он думал о спасении товарищей и предупредил их об опасности.
И, вместе с тем, Павел Александрович требует здорово. Требует, но не нудит и не распекает. Сказал, что надо, коротко и ясно, и точка. Не то, что Нина Максимовна. Та как заведет, остановиться не может. Костю Зотова на классном собрании так песочила, что он, бедняга, икать стал, остановиться не мог. Нина Максимовна даже испугалась, и сама за водой бегала…
Задавая последнее сочинение, Павел Александрович нам посоветовал: не разменивайтесь на мелочи! Постарайтесь схватить характер вашего друга! Вот я и схватывал весь субботний вечер, даже телевизор не смотрел. Работал. А Женька, как могла, мне мешала. Я занимался в папином кабинете, за столом, а Женька из-за портьеры стреляла мне в затылок горохом. Из детского пистолета. Из того самого, который я купил ей на день рождения. Купил, дурак, на свою голову! А когда я отобрал пистолет, Женька облила меня водой из детской клизмочки. И ведь попробуй — тронь ее! Нельзя… Ребенок!..
Но сочинение я написал. Папа прочел, даже по коленке меня хлопнул:
— Здорово. Прямо как у Льва Толстого.
Но я и сам чувствовал, что здорово.
А в воскресенье, после завтрака, меня отправили в парикмахерскую. Там была большая очередь, и я попал домой только к обеду. Да еще в глаз мне набрызгали одеколон. Шел и на один глаз плакал… Впрочем, это еще что. Пашка Дриго из нашего класса попал однажды к ученице. Она стригла его, стригла, чуть не полдня, все старалась как лучше, а потом говорит: «Нет, ничего не получается». Взяла машинку и сняла наголо все, что осталось. Да с расстройства еще цветок на него уронила с высокой этажерки. Но, надо сказать, денег она не взяла, но это слабое утешение. Вот почему я теперь опасаюсь ходить в парикмахерскую.
Остриженный и наодеколоненный, я благополучно вернулся домой. Мама слегка посердилась, что я долго ходил, и отправила меня обратно на улицу:
— Не стой над душой. Жди нас во дворе. Мы сейчас.
«Мы сейчас», — это только так говорится. Что касается папы, так он, правда, раз-два — и готов. А вот женщины… Женьку одеть — целое происшествие. Из вредности она падает на пол и дрыгает ногами. А когда папа выведет зареванную Женьку, мы втроем еще целый час будем ждать маму. Ей всегда «нечего надеть», поэтому она примеряет то одно, то другое, а потом начнет искать свою парадную брошку с красными камушками, которую Женька давно приколола на платье своей кукле Ниночке.
С такими мыслями я снова вышел на улицу и тут увидел Сережку. В руках он держал пихло, но ничего им не расчищал, а стоял с мокрым, обиженным лицом, обсыпанный снегом и, судя по всему, собирался заплакать. Шагах в десяти от него стоял длинный незнакомый мальчишка. Картина была ясна.
— Это он тебя?
Сережка кивнул.
— Ты чего задираешься? — крикнул я длинному. Он сощурил глаза, как кошка, и кинул в меня снежком. Я успел нагнуться, и снаряд попал Сережке в лоб. Вот невезучий!
Тогда я скомандовал:
— Прицел ноль семь! Одиночными пли!
И мы так дружно атаковали противника, что обратили его в бегство. Удирал — только пятки сверкали, а мы преследовали. Завернул за угол. Мы тоже. И вдруг их оказалось трое.
То ли они шли нам навстречу, то ли ждали длинного за углом. На бегу я крикнул:
— Сережка, не тушуйся!
Двое против троих — не так уж плохо. Неужели же отступать без боя?
Вражеский снежок сбил шапку. Я наклонился поднять ее, но не успел. Они налетели на меня все сразу. Получилась не игра, а обыкновенная драка.
— Сережка, заходи с тыла, — звал я друга, но он куда-то исчез. Одному мне пришлось ой как туго. Удары сыпались на меня как град. Все же длинного я сбил с ног хорошим ударом, но те двое повалили меня.
В этот миг чья-то сильная рука схватила меня за шиворот и приподняла.
— Что здесь происходит? — услышал я громкий голос.
Обернулся и увидел дружинника. Он был без красной повязки, но я знал его в лицо. Раза два он встречался мне у кассы детского кино. Я вспомнил даже, что он работает на том же заводе, что и папа.
Дружинник поставил меня на ноги и спросил:
— Где твоя шапка?
— Тут где-то.
Пока мы искали шапку, я огляделся. Ни моих врагов, ни моего друга нигде не было. В конце концов, шапку, затоптанную в снег, мы нашли, а вот правая рукавичка так и потерялась.
— Ты не плачь, — подбодрил меня дружинник.
Но я не собирался плакать, а только делал несчастный вид, чтобы он не вздумал вести меня в детскую комнату милиции.
— Дяденька, — взмолился я. — Мне вот так домой надо…
— Беги-беги, — милостиво разрешил он.
И я побежал. Сгоряча я еще торопился в фотографию.
Когда я прибежал к нашему дому, папа, мама и Женька уже стояли у ворот. Сегодня они управились удивительно быстро.
— Вот он, пропадущий, — обрадовался папа. — Мы за…
Он, видимо, собирался сказать «заждались», но внезапно умолк на полуслове.
— Разве ты… — начала было распекать меня мама, но, подняв глаза, осталась с открытым ртом. Так я никогда и не узнаю, что она хотела сказать. Но Женьке мой вид доставил неподдельную радость. Она захлопала в ладоши и закричала:
— Ага, вот и у тебя теперь болячка под носом.
Короче, мы печально и неторопливо отправились домой, так как для фотографии я был уже непригоден.
Должно быть, мамы всегда все преувеличивают, а моя в особенности. Она считала, что меня чуть не убили, и даже хотела позвонить в милицию. Хорошо, папа ее отговорил. В ход пошла домашняя медицина. Из носа у меня немного капала кровь. Поэтому в каждую ноздрю мама запихала по большущему куску ваты. От этого мой нос увеличил свой объем вдвое. К шишке на лбу мама приложила стебель алоэ и укрепила его двумя ленточками лейкопластыря. Оказывая мне первую помощь, она одновременно вела следствие:
— Опять задирался?
— И не думал, — возмутился я. — Но не мог же я не заступиться за Сергея!
— Никакого Сергея мы не видели, — возразила мама. — Вечно ты выдумываешь и выкручиваешься.
Слышать это спокойно я не мог. Меня обвиняют во лжи! Мама не знала, что уже год, как я дал себе слово всегда и всюду говорить только правду. И ни разу от этого своего обещания не отступил. Поэтому я кинулся к Сергею, чтоб он явился самолично и объяснил, как было дело, Открыла мне, как всегда, Тося.
— Вам кого?
По ее лицу я понял, что она не узнала меня, а узнав, зажала рот ладонью и убежала. А что она во мне нашла такого смешного? Не смеюсь же я, когда вижу ее с накрашенными глазами. А ее тоже бывает трудно узнать.
Тося не предложила мне пройти в комнаты, поэтому я топтался в прихожей и не знал, что делать.
— Передай Сереже, чтоб он сейчас пришел ко мне. Очень надо поговорить, — сказал я громко и ушел.
Дома я прождал его целый час, но напрасно. Тогда я отправился к нему еще раз. Опять дверь открыла Тося. На этот раз она не смеялась, а сообщила мне сухо и вежливо, совсем как взрослая:
