— Хелло, мадам, развлекаетесь с белым мужчиной?
Она с ужасом взглянула на двух незнакомцев и стала торопливо застегивать блузку.
— Здорово мы их накрыли. Собирайся, у тебя свидание с нами.
— Прошу вас, баас.
— Вставай!
Она поднялась, шатаясь. Потом неожиданно подскочила к старшему из полицейских и заколотила ему в грудь кулачками. Он без особых усилий скрутил ей руки за спиной.
— Черная сука!
— Отпустите меня, баас.
Она продолжала вырываться, и сыщик крепко обхватил руками ее грудь. Она повернула к нему голову и стыдливо захихикала. Жар ее тела обжигал сыщика. На лице у нее мелькнула улыбка, и он смущенно отвел глаза.
— Пошли! Веди этого белого негодяя и его готтентотку.
Арестованных вывели на улицу и посадили в полицейский автомобиль.
После споров с Эйбом Джастин всегда испытывал легкое замешательство. Так было каждый раз. После окончания средней школы их пути разошлись. Эйб поступил в университет, а Джастин устроился клерком в контору с окладом два фунта пятнадцать шиллингов в неделю. Но несмотря на это, они не порывали окончательно. В течение четырех лет, которые он отсидел по обвинению в государственной измене, они виделись очень редко. За это время Джастин утратил связь со многими людьми, да и с Флоренс у него стали прохладные отношения. Когда он вернулся, она была уже совсем другим человеком. Ведь прошло четыре года. Полицейские на рассвете. Разве он сможет когда-нибудь забыть громкий стук в дверь? 5 декабря 1956 года. Да, это случилось 5 декабря. В среду утром. Почему-то все неприятное случается обязательно в среду утром. Приговорен к тюремному заключению за участие в кампании неповиновения в среду утром. Стук в четыре часа. Холодным декабрьским утром, задолго до рассвета. Затем в полицейском фургоне его везут на Каледон-сквер. Предварительный допрос по обвинению в государственной измене. Флоренс остается дома, потрясенная и безмолвная. Затем рано утром на военном самолете «дакота» его отправляют в Йоханнесбург. Его заточают в Форт, и он поет вместе со всеми узниками «Nkosi Sikelel’i Africa» — «Боже, благослови Африку». Какое удивительное чувство овладело им, когда он ощутил свою неразрывную связь с Африкой. С будущей Африкой. Изумительно прекрасные мечты. Более чем мечты, уверенность в их осуществлении. А потом суд в Дрил-Холл. На улице, у здания, растет толпа сочувствующих, и все поют. Мы верны своим вождям. Поют «Mayibuye Africa» — «Вернем Африку нашему народу»[41]. Полиция открывает огонь. Резкое стаккато выстрелов. Бог мой, неужели они стреляют в людей? Женщина, сидящая с ним рядом на скамье подсудимых, падает в обморок. А обвинитель все бубнит и бубнит что-то. Излагается существо дела. Препирательства, перекрестный допрос, процессуальные споры, улики, вороха бумаги, листовки, книги. Четыре года потеряны впустую, и оказывается, что Флоренс совершенно изменилась.
Не успел Джастин попрощаться с Браамом, как подошел автобус. Джастин прыгнул в него и сел на свободное место. Неужели жизнь всегда будет такой? Он отнюдь не политический мазохист. Тюрьма не шуточка. Неудивительно, что Флоренс не желает больше мириться со всем этим. Она становится откровенно непримиримой, открыто враждебной. Она проявляла подчеркнутое безразличие к его участию в организации забастовки и искала утешения в рекламных радиопередачах и в дружбе с миссис Хэнсло. С этим Джастин не мог ничего поделать. Иногда она проявляла искреннюю заботу, но это случалось редко и по мелочам. Он был бессилен изменить что-нибудь в их отношениях. Может быть, все объясняется отсутствием детей. Провести четыре года в одиночестве. Если бы только у них был мальчуган со светло-каштановыми волосами и глазами, как у Флоренс. Ну хоть что-нибудь, что скрасило бы ее одиночество. У нее только одна подруга — мать Эйба. И та намного старше ее. Конечно, ей было нелегко ждать ночами, когда он вернется с собраний. Не раз брать его на поруки и носить передачи на Руленд-стрит. «Что ж, такова жизнь», — подумал он философски. Четыре года без работы. Преследования особого отделения. Ей пришлось оставить дом на Иден-роуд, потому что нечем было платить. И переехать в маленькую квартиру (из двух комнат и кухни) на Арундель-стрит, в самом центре Шестого квартала. Джастин отнесся к переезду просто, а Флоренс глубоко переживала. Они женаты уже целых пять лет, а он все еще не научился понимать ее. А все-таки хорошо, что он снова встретился с Эндрю. Они виделись редко с тех пор, как Эндрю поселился в Грасси-Парк Или в Саутфилд? Не важно, в каком-то из этих районов.
У кинотеатра «Стар биоскоп» Джастин сошел с автобуса и зашагал по опустевшей Гановер-стрит. У аптеки он свернул в темный переулок и отворил калитку. В соседнем дворе залаяла собака. В кухне у них горел свет. Дверь скрипнула, но он надеялся, что не побеспокоил Флоренс. Но, по-:видимому, она не спала, так как играло радио.
— Это ты, Джастин? — донесся ее голос из спальни.
— Да, дорогая.
Он отчаянно хотел быть добрым к ней. Надо было принести какой-нибудь подарок. Когда он вошел в спальню, Флоренс сидела на постели и расчесывала волосы. Нельзя сказать, что она непривлекательна — светлолицая и пышная. Когда она бывала в хорошем настроении, он называл ее «моя фройляйн».
— Ну как моя женушка сегодня себя чувствует? — весело спросил он.
— Тебя в самом деле это интересует?
— Ну, ну, маленькая фройляйн. Не будь суровой.
Она тщательно расчесывала густые волосы, любуясь собой в зеркальце.
— Ни за что не угадаешь, кого я сегодня встретил.
— Мне это неинтересно.
— Угадай.
— У меня нет никакого желания угадывать.
— Ты этого человека знаешь.
Она продолжала расчесывать волосы, не глядя в его сторону.
— Ну, как ты думаешь? — не отставал он.
— Одного из своих политических сообщников?
— Это был не кто иной, как Эндрю Дрейер.
— Я его не помню.
Джастин знал, что она говорит неправду.
— Тот самый, с которым ты училась в школе, друг Эйба.
— А, он.
— Сейчас он учитель в стеенбергской средней школе.
— Знаю. Миссис Хэнсло мне говорила.
— Значит, ты все-таки помнишь его?
— Прошу тебя, Джастин, я не намерена спорить.
Он был полон решимости не дать ей испортить ему настроение.
— Эйба я тоже сегодня видел.
— Как удивительно интересно!
— Мы слегка поспорили.
— И ты, конечно, одержал верх.
— Как ты догадалась? — рассмеялся он.
— Ты же непогрешим. Разве тебя может кто-нибудь переспорить?
— Ну, не сердись.
Она принялась проворно заплетать волосы.
— Какая ты сегодня красивая!
— Ты впервые это заметил?
— Нет, я заметил это, когда увидел тебя в первый раз.
— Это был первый и последний раз.
— Послушай, дорогая. Сиди так. Ты очень похожа на молодую немку. Соломенные волосы, голубые глаза и румяные, как яблоки, щеки. Кажется, вот-вот ты запоешь немецкую песенку под аккомпанемент аккордеона в Шварцвальде.
— Не мели чепуху. Ложись спать.
— Ты стоишь, а за спиной у тебя низвергается горный водопад. Когда-то у меня была немецкая губная гармошка в картонной коробочке, а на крышке был нарисован деревенский парень в кожаных штанах, в ярких подтяжках и с мешком за плечами. Вот бы тебе стоять рядом с ним и смеяться.
— Ты здорово выпил?
— Несколько бокалов вина у Браама.
— О, ты был с этим грязнулей! Почему твои политические сообщники не моются?
— Мои политические сообщники очень нужны мне.
— Да, так нужны, что мне всегда приходится играть вторую скрипку. Я должна сидеть и ждать тебя до поздней ночи. Ждать и ждать. Ждать в этих убогих комнатушках в Шестом квартале. Неудивительно, что миссис Хэнсло не приходит сюда. А когда ты в тюрьме, кто должен хлопотать? Я. Кто должен носить тебе передачи? Я. Кто должен работать? Я. Кого вышвырнули с Иден-роуд, потому что нечем было платить за квартиру? Меня. Ты только и знаешь, что рассуждать о политике, а все тяготы ложатся на мои плечи.
— Флоренс!
— С меня хватит всей этой чепухи. — Она повернулась на бок и натянула на голову одеяло. — Когда будешь ложиться, погаси свет и выключи радио.
Он собирался что-то сказать, но решил, что это бесполезно. Медленно разделся, погасил свет, выключил радио и лег возле нее. Он изо всех сил старался не обострять отношения.
— Завтра мне предстоит распространять листовки в Ланге. — Он помолчал, ожидая, что она скажет, но она ничего не сказала. — Эндрю обещал мне помочь. Если ты против, я не пойду.
Она легла на живот, отвернув от него лицо.
— Листовки спрятаны под печкой.
— Это меня не касается.
— Я прошу тебя, Флори.
— Мне хочется спать.
