В чулане за канцелярией вахмистр Цаудерер вытащил колоду карт. Пусть Станислаус скажет ему что-нибудь о будущем в смысле отпуска, понятно?
Станислаус уклонился.
— Мне не дано заглядывать в будущее. Если человек ведет себя хорошо, то и будущее у него должно быть хорошее! Так оно бывает и иначе быть не может. — У вахмистра Цаудерера не было больше времени разочаровываться или возмущаться вожатым вьючных лошадей и предсказателем Бюднером. Разрывы ручных гранат сотрясали лагерь. Пулемет, эта пишущая машинка смерти, безостановочно трещал. Цаудерер побледнел. Будущее уже наступило.
Шофер затормозил огромный грузовик и ткнул в бок спящего Вайсблата.
— Сто семьдесят пятый километр. Вылезай, дуралей!
Вайсблат проснулся и сразу пришел в себя.
— Я рядовой, не награждай меня офицерским чином.
Он дал шоферу пачку французских сигарет. Шофер стал любезнее и, так и быть, показал Вайсблату приблизительное направление, где находится лагерь. В том, что этот хлюпик, с которым он трясся по ухабистой дороге, — фантазер, шофер ни секунды не сомневался.
— С каких пор «дуралей» — военный чин?
Вайсблат боязливо шел по лесу, пока не наткнулся на дорогу в лагерь. Он кряхтел под тяжестью ранца и через каждые двадцать шагов останавливался. Потом он лег на мшистую землю и начал разглядывать тусклые скупые звезды летней полярной ночи. Боже мой, боже мой! Этот путь похож на дорогу в ад. Он, человек, который не мог дышать вне условий цивилизации, попал в непроходимые леса! Сколько понадобится времени, пока сюда дойдут сигареты «Амарилла», посылаемые его почтенной матушкой? Война! На мгновение она показала себя с наиприятнейшей стороны, занесла его в Париж, в этот центр мировой культуры и цивилизации, чтобы потом отнять у него все, все до конца. Нет сомнения, что его хрупкие, сверхчувствительные нервы, как любил выражаться домашний доктор Вайсблатов, здесь окончательно развинтятся, а мозг его неизлечимо заболеет. Вайсблат немного поскулил над собой и тут же вскочил, так как его штаны промокли на сыром мху. Пожалуй, в этих непроходимых лесах ползают змеи и другие пресмыкающиеся.
В лагере начали стрелять. Вайсблат сразу попал в перестрелку. Тяжелый ранец налез на самый затылок. «Вот и конец тебе», — подумал Вайсблат. Когда прошли первые полчаса и еще какое-то время, а стрельба все не прекращалась, Вайсблат попытался освободить от тяжести ранца хотя бы голову, но над ним что-то засвистело; именно так — он знал это по книгам — свистят пули. До рассвета он ждал, что и его не минет пуля. И в тот момент, когда запели птицы, Вайсблат понял, что теперь его нервы окончательно сдали.
Выяснилось, что война, которой они дожидались изо дня в день, слегка, кончиком мизинца оцарапала лагерь.
Когда наутро пивовар-ротмистр поднял люк главного бункера, чтобы краешком глаза взглянуть на войну, ее и след простыл. Вместо нее пришлепал Роллинг с двумя крупными щуками в сетке, переброшенной через плечо, и винтовкой, которую он нес дулом вниз. Ротмистр Бетц швырнул Роллингу из люка три дня ареста:
— Как носят винтовку, вы, задира, карнавальный скоморох, рейнский лодырь, вы…
В канцелярии у Роллинга отобрали щук. К обеду они появились на столе в офицерском бараке.
Начались поиски виновных в ночной передряге. Поиски прошли безрезультатно. Никто ничего не видел. Все караульные посты поддержали огонь соседнего поста. Август Богдан боялся насмешек товарищей и не сознался, что выстрелил первым. Ему было ясно, что он прикончил самое меньшее двух или трех ведьм.
— Все к лучшему! — сказал Вонниг, когда Роллинг огрызнулся на него. — Теперь я по крайней мере знаю, как звучит война.
Станислаус навестил Вайсблата. Поэта снова сунули в его прежнее отделение к Крафтчеку и Богдану. Вайсблат лежал бледный и изнуренный на мху и курил одну из последних «Амарилл». Лицо его не оживилось, когда друг Бюднер протянул ему руку.
— Ты болен, Вайсблат?
Вайсблат взял сигарету, как берут кусок мела — большим и указательным пальцами — и сделал несколько движений в воздухе, будто писал ею.
— Знаком вам этот знак, господин палач?
— Тебе нехорошо, Вайсблат?
— Очень хорошо. В ближайшем времени я получу из армейской кухни крылья. Крылья пропеллера.
Станислаус испытующе посмотрел на своего друга. У Вайсблата был бессмысленный взгляд. Но когда он почувствовал, что его как бы оценивают, поэт захлопал веками и засопел, как рыщущая собака.
— От вас, сударь, чем-то несет. Вы пахнете, как парижский палач.
Вайсблат отвернулся к стене. Крафтчек дернул Станислауса за рукав:
— Не слишком его расспрашивай, не то он снова захочет взлететь, как в прошлую ночь. Он вообразил, что у него утиные крылья, но их зажарили, и он все время падает, стоит ему только подняться ввысь.
— Он заколдован, — сказал Богдан.
Станислаус доложил по начальству о болезни своего дружка Вайсблата.
— Он поэт и фантазер, — сказал унтер-офицер санитарной службы. — Понаблюдаю за ним на работе.
20
Станислаус проникается почтением к еще не написанной книге; его посвящают в тайну и ввергают в сомнения.
В воскресенье Станислаус и Вайсблат сидели под толстенной сосной где-то вне лагеря. Тишина. Время птичьего пения и гомона прошло. Крупные лесные муравьи ползали по своим стратегическим дорогам, таща веточки, сосновые иглы, гусениц; муравьи ощупывали друг друга, когда в слепом рвении натыкались один на другого. Вайсблат рисовал березовой веткой фигурки на песке.
— Я вроде действительно спятил. Нервы расстроены.
— Ты ведешь плохую игру. Это заметно.
— Это заметил только ты.
— Они тебя обследуют и поставят к стенке.
— Постараюсь играть лучше. Это достижимо. В Париже я читал кое-какие книги по психологии. Интересно!
Что-то затрещало в листве. Они пригнулись друг к другу. Взлетел дятел. Оба выпрямились и засмеялись.
— Вот видишь, — сказал Станислаус. — На таких мелочах они тебя и поймают.
Вайсблат нацарапал на песке дом, крышу под ним. Затем нарисовал дым, валивший из трубы.
— Но здесь, в этом дремучем лесу, я сойду с ума.
— В таком случае я ничем не могу тебе помочь.
Станислаус встал. Стая черных ворон пронеслась в наступивших сумерках.
Двенадцать воронов на Нотр-Дам… —
тихонько напевал Вайсблат. — Думал ли ты когда-нибудь об Элен?
— Мне кажется, я думал о ней больше, чем ты.
Вайсблат нарисовал большое облако вокруг своего опрокинутого дома.
— Никогда и никого я так не любил, как Элен.
— А ты уверен, что и она тебя любила?
— Она кивнула мне перед смертью, ты это видел. — Вайсблат поднял указательный палец. — Скажи, ты тоже слышишь звук, будто кто-то гложет кость, или только у меня он сверлит в мозгу?
— Это крольчиха.
Вайсблат перечеркнул свою мазню, стал на это место ногой и все стер сапогом.
— Она имела перед собой цель и с самого начала знала, что делает. Так я считаю, — сказал Станислаус.
— Крольчиха?
— Нет, твоя девушка, Элен.
— Теперь ты видишь, что я сумасшедший. Ты уверен, что у Элен была определенная цель?
— Безусловно.
— В таком случае она меня не любила. Она убила людей.
— И себя.
Они пошли к лагерю. Вайсблат потянул Станислауса за рукав.
— И у тебя есть цель, как у Элен?
— Да, есть.
— Какая? — Вайсблат заволновался. — Ну вот, начинается гуденье! Я бы сказал — самолет, но, к сожалению, все это происходит в моем мозгу. Скажи, какая у тебя цель?
— Надо пресечь злодеяния, считаю я.
Вайсблат рассмеялся. Его смех прозвучал, как блеяние козы.
— Злодеяния? Кто мне скажет, что такое злодеяние?
— Я скажу, — ответил Станислаус и, схватив Вайсблата, потряс его. Блеяние прекратилось. Вайсблат боязливо оглянулся, как ребенок, ожидающий наказания. Неужели этот человек с дикими глазами — Бюднер? Неужели Бюднер тут, на месте его задушит?
— Перестань разыгрывать сумасшедшего! — Станислаус оттолкнул своего товарища.
Вайсблат не мог перевести дыхание, лицо его побледнело.
— Надо проникнуть в психологию людей. Я напишу книгу. Книгу об Элен и войне; но не здесь, не в этом глухомани. — Он побежал, споткнулся о корневище сосны, упал, снова поднялся. — Не в этой чащобе, понимаешь?
Станислаус решил — пусть бежит. Разумеется, написать книгу не просто. Он вновь почувствовал уважение к Вайсблату. Как мог он, Станислаус, забыть, что его друг Вайсблат поэт, знаток человеческой души? А он этого поэта недооценил, вел себя с ним, как профан. Как мог он так вести себя, он, который не в состоянии написать даже рассказа об этой девушке Элен? Кто он, собственно? Никто. Ничто. Горсточка звездной пыли, не излучающая света.
