Секретарь Воробьевской ячейки Кузичев явился раскулачивать семью учителя с огромным ножом в руке…»
Райберг читал «Информационно-политическую сводку № 1 по состоянию на 20. III. 30 г.». Это был обширный, на многих страницах текст, написанный явно кулацким прихвостнем, ободренным сталинской статьей. Каким образом эта сволочь проникла в ряды чекистов? Одна лишь ироничная фраза о «представителе революционной законности» выдает с головой бухаринского последыша…
Семен Руфимович дочитал до седьмого раздела, где говорилось о влиянии религиозных общин на раскулачивание, и сделал закладку. Отложил материал в особое место…
Тема седьмого раздела была особенно важна. Райберг гордился успехами в деле антирелигиозной борьбы. Не Кясперту и не Сенкевичу, а именно ему, Райбергу, с помощью Союза безбожников удалось нейтрализовать вологодское духовенство. В городе на двенадцать тысяч жителей построено около семидесяти церквей. Часть действующих приходов ликвидирована еще во время гражданской, нынче и остальные удалось передать обновленцам. На сегодняшний день сторонники патриарха Тихона служат всего в двух местах: в подвале Богородицкого собора и в Горбачёвской церкви.
Семен Руфимович отложил «сводку». Он взялся за оперативные утренние донесения. Они были скучны и неграмотны. Сплошная рутина. В Вологде готовился большой судебный процесс. Подготовлены материалы на два десятка врагов народа, арестована группа финансовых работников. Немногочисленные сексоты, работающие в окружных организациях, словно бы сговорились: все как один сообщали о сочувственном отношении к арестованным финансистам…
Как всегда, множество сообщений о пьянстве руководителей. Целый ворох анонимных записок в комиссию по советской чистке. Черт бы побрал! Сколько раз твердить, что материалы о пьянстве его, Райберга, не интересуют! И этот дурак-сексот на строительстве завода «Красный пахарь» старательно переписал фамилии родственников бывших земских учителей, купцов и урядников.
А вот это уже чуть посерьезнее: письмо на судью Рязанова из Шуйска. К дополнительному сообщению про вожегодского народного судью Воронова, где пришпилена вырезка из газеты «Уголовное дело № 2253», добавился еще один серьезный сигнал, материал о судебном деятеле, теперь уже из Шуйска. Сколько можно терпеть таких народных судей? И Семен Руфимович пометил что-то на своей шестидневке.
Еще что? Извольте любить и жаловать, сообщение сексота об агенте ОГПУ Гириневском Петре Николаевиче:
«… два раза крестился на богослужении, после службы в церкви заходил на квартиру, провел больше часа на улице Воровского в семье бывших священнослужителей Вознесенских».
Райберг оживился. «Надо посмотреть, что пишет сам Гириневский…» — подумал Семен Руфимович, но не успел этого сделать. В раскрытую дверь энергично, без предупреждения вошел начальник ОГПУ Сенкевич. Он поздоровался за руку, от стула отказался и с ходу спросил, имеются ли компрометирующие материалы на Лузина Степана Ивановича?
— Лузин? — Райберг встал. — Что-то не помню. Да, да, Лузин… Вероятно, это тот самый, что сплавные деньги сплавил украинским кулакам… Своих же местных кулаков он пристраивал на теплые должности. Почему ты заинтересовался Лузиным?
— Звонил Волков. — Сенкевича слегка коробило то, что Райберг при первом же знакомстве перешел на «ты». — Просит выяснить.
— А что, собственно, выяснять? — Райберг вынул из сейфа папку. Полистал. — Лузин Степан Иванович… В Соколе у Волкова целый букет попкулорга. На каждом шагу поп, кулак и торговец. Ничего удивительного, что и на Сухонском заводе правые свили себе уютное гнездышко.
— Но Волков говорит, что Лузин был начальником лесоучастка?
— Да, но закваска-то сухонская. Волков человек новый в Вологде. Я позвоню ему насчет Лузина.
Сенкевич не стал возражать. Он тотчас ушел, а Семен Руфимович продолжил просмотр бумаг. Гириневский. Каким-то крючком фамилия оперативника цеплялась в сознании, что-то неуловимое помешало Райбергу перейти к следующим материалам. Что? Гириневский… Петр…
Райберг достал из стола еще одну папку. Здесь были подшиты объективки на всесоюзный розыск. По стране бегали тысячи уголовников, но еще Кедров говаривал, что пьяницы и уголовники интересны лишь с медицинской точки зрения. Нет, в этой папке числились совсем другие люди. Райберг листал бумажки одну за другой. Так! Вот что цеплялось в памяти.
«Гирин. Петр Николаевич, из группы курьеров. Урожденец Ольховской волости Вологодской губернии. Исчез тогда-то и тогда-то с личным оружием номер такой-то… Уж не он ли Богу-то молится?» — подумал Райберг.
В донесениях Гириневского за последние дни не было ничего особенного:
«… в литейке паровозо-ремонтного читали газету, как умер в Москве последний коммунар Парижа Антуан Гэ. Один рабочий сказал, што и тут Гэ и там Гэ, што куда ни ступи, везде Гэ. Все захохотали».
Семен Руфимович подчеркнул слово «один» и поставил около знак вопроса.
«… в очереди за селедкой рассказано два анекдота: хто Сталину сапоги чистит. Молотов или Каганович?»
«… сказали, што из Архангельска прилетел чижик и поет не по здешнему. А Чижик ведь это фамилия представителя из Крайкома».
«… про Бергавинова сказано, што он говорил, што Америка скоро объявит войну Англии».
Райберг вышел в коридор и окликнул дежурного. Попросил, чтобы к нему сразу послали Гириневского, как только тот появится в управлении.
* * *
Обычно Петька докладывал начальству стоя, а тут Райберг усадил его на стул и предложил папиросу. Петька Гирин по прозвищу Штырь (он же Штырев, Гириневский и Гиринштейн) сразу сообразил, что это не доклад, а допрос. И сердце его тревожно сжалось. После обычного, ничего не стоящего разговора Семен Руфимович спросил, знает ли он Лузина. Петька сказал, что знает, поскольку Лузин связан со строительством поселков для южных раскулаченных.
— А Шустов? Слышали вы где-нибудь эту фамилию?
— Нет, Шустова я, Семен Руфимович, не слыхал, — спокойно произнес Петька, и все нутро его заныло, словно он натощак выпил стакан водки.
Райберг глядел в упор.
— Хорошо, Петр Николаевич, хорошо. В отпуске давно не были? Вы ведь, кажется, родом из Ольховской волости? Кадниковский уезд.
У Петьки сдавило сердце.
— В отпуск мне, Семен Руфимович, ехать некуда, никого нет. Я и был сирота. А родом я из бывшей Северо-Двинской губернии… Не знаю, про какую волость вы говорите.
И Петька назвал деревню и волость, которые были отмечены в его нынешних документах.
— Разрешите идти? — Гириневский стоял навытяжку.
Райберг неожиданно переменился в лице. Его злила стройная фигура, солдатская выправка и пронзительная небесная синева в глазах этого парня. Семен Руфимович тоже встал и вышел из-за массивного своего стола.
— Ты, Гириневский, расскажи, как ты Богу молишься! Как крестишься! Может, и на исповеди был в Лазаревской? Святых тайн у отца Василия не причащался?
— Никак нет, товарищ Райберг, не причащался. Креститься приходилось по долгу службы…
— Чай с поповнами пил тоже по долгу службы? — спросил Райберг и опять переменился в лице.
— Семен Руфимович, чай пил не по долгу. Желательно поджениться… Познакомились на танцах в литовском клубе.
Райбергу стало скучно.
— Идите, — сказал он.
Петька по-военному, через левое плечо повернулся. Вышел из кабинета. Гирин только сейчас стал белый как холст. Испарина выступила на лбу.
В тот же день, не простившись с Авдошкой, он уезжал из Вологды. Для прохождения дальнейшей службы ему было предписано срочно явиться в отдельный пятнадцатый дивизион ОГПУ, который размещался в Архангельске в здании бывшего Краевого финансового управления. Напрасно, вся в тревоге и радости, два дня ждала своего сужего украинская дивчина!
Гирин исчез. Уезжая, он оставил себе надежду на новую встречу. Хотя жениться, имея так много фамилий, было почти невозможно…
Степан Лузин ехал в Архангельск искать партийную правду. Так долог путь до Белого моря! Поезд то осторожно крадется по лесам и болотам, то безучастно стоит на безвестных разъездах. Зато можно было спокойно читать газеты, которыми снабдила запасливая жена.
«Порываю всякую связь с родителями Иваном Евграфовичем и Алевтиной Павловной Кузнеченковыми, проживающими…» — Лузин не дочитал. «Баланс треста «Волкирпич», реклама лекарства: «Вытяжка из половых желез «Спермоль»…» Лузин хмыкнул. В другом номере «Красного Севера» он прочитал еще одно объявление: «Анонс! Заслуженные шуты Грузни братья Таити». Сходить бы вместе с детьми на этих шутов. При воспоминании о семье Степан Иванович впервые ощутил ясно выраженное тревожное чувство. Что ждет жену и троих детей-малолеток, если… Дальше он просто останавливал свои мысли. «Ничего. Не может этого быть, не может… В Архангельске он обязательно отыщет партийную правду, его восстановят, его знают многие товарищи в Северолесе. Они подтвердят его ничем не запятнанное прошлое. В худшем случае придется писать Шумилову, а то и непосредственно Сольцу».
