— Я ездила в пустыню рожать, — объяснила Мариата, и все одобрительно закивали.
Это был старый обычай.
Они просили ее остаться с ними — новорожденные всегда приносят удачу, — но кочевали на север, в Адрар Тисселлилин.
— Нехорошо женщине путешествовать в одиночку, — говорили ей эти люди. — Кругом много солдат и разбойников. Они постоянно шныряют между Таманрассеттом и Ин-Салахом. Если уж тебе надо ехать одной, избегай дорог. Эти люди не признают наших законов и не уважают женщин.
Мариата поблагодарила их, и на следующий день они расстались. Она смотрела им вслед, пока последняя коза не превратилась в маленькую точку, потом повесила ребенка на спину и взяла Такамат за повод. Кочевники вычистили и починили ее платье, насколько это было возможно, на оборванные края нашили новую яркую кайму, дали ей для ребенка чистую свежую пеленку, новое покрывало и старые туфли, которые пришлись ей почти впору. Еще ее снабдили просом и финиками, козьим молоком и сыром. С каждым новым подарком из глаз Мариаты текли слезы. Эти совсем незнакомые люди были так добры к ней. Она не хотела ничего брать, понимая, что у них у самих всего мало, но услышала, что обидит их отказом. Теперь, отправляясь в путь, Мариата чувствовала себя богатой, как и положено принцессе.
Усевшись на спину Такамат, она направила верблюдицу на юго-восток. Через два дня на горизонте замаячили горы Ахаггара, их острые вершины, за которые уже спускалось солнце. Мариата громко рассмеялась. Она добралась до дома вопреки всем препятствиям! Мариата взяла ребенка на руки и повернула его лицом к горам.
— Там твоя родина, моя овечка, ягодка сладенькая.
Всю дорогу она рассказывала малютке легенды Ахаггара, вспомнила про восстание, когда племя кель-тайток поднялось против чужеземных завоевателей, и про легендарную красавицу поэтессу Дассин. Ее руки добивались благороднейшие юноши со всех концов света, а она высокомерно отвергла сватовство одного могущественного вождя только за то, что он, по ее словам, был некрасив. Она говорила о хитрости и коварстве разбойников, совершающих набеги на караваны, о смелости и мужестве воинов. Рассказала про наскальные рисунки в Тухогине и Мертутеке, на которых пляшут изящные газели, и про Гарет Эль Дженун, гору духов.
— Скоро мы окажемся среди своих. Тебя полюбят наши женщины, все будут поздравлять. Ведь ты — единственный в мире ребенок, который пересек великую пустыню.
Но и к концу следующего дня горный массив будто нисколько не приблизился. Они пересекли уэд Тирахарт, и в колодце Ану ин Арабит Мариата набрала воды. Она восхищенно разглядывала следы вокруг него, не только овечьи, козьи и верблюжьи, но и ослов и мулов.
— Если здесь есть ослы, то мы почти дома, — спокойно сообщила она ребенку.
Такамат закинула голову к небу и заревела с каким-то бульканьем, словно одобряла ее слова.
Они пересекли ручьи, бегущие у подножия одинокой горы Ти-н-Аджар. Дальше лежали Абалесса и долина Утул. Над ней поднимались склоны холмов, где обитал ее народ. Дорога шла в гору, всюду вздымались к небу величественные скалы, в течение дня поразительно меняющие цвет. Бледные, охристо-песчаные в полдень, они окрасились ярко-коричневыми и пламенно-алыми тонами, когда за спиной молодой матери уже садилось солнце. С удивленным восторгом Мариата гладила их поверхность, и сердце ее переполнялось радостью. Ей казалось, что эти скалы обладают удивительной мощью, ту же силу она чувствовала в себе.
На следующий день, на рассвете, с юга надвинулась мрачная туча, и Мариата не сдержала стона. Они находились в прекрасном, хоть и небольшом укрытии, способном защитить их от свирепой песчаной бури. Но лучше поспешить. Женщина заставила Такамат опуститься на колени, поплотней закутала ребенка и устроилась в седле. Несмотря на приближающуюся бурю, она смеялась. После нескольких месяцев, когда Мариата чувствовала себя беременной овцой, ей приятно было снова ощущать легкость и подвижность во всем теле. Они двинулись вперед, но скоро ураганный ветер остановил их. Песчаные струи хлестали так сильно, что Мариата, даже закутанная в покрывало, чувствовала, как на зубах скрипит песок. Ветер все усиливался, песок бил все больнее. Наконец ей стало ясно, что идти дальше нет никакого смысла, нужно как можно скорее искать убежище и укрыться, пока буря не кончится. Сквозь жалящие волны песка Мариата разглядела неподалеку какой-то холмик, а сбоку что-то похожее на пещеру. Она подстегнула Такамат, и они быстро подъехали к этому месту. Женщина похлопала верблюдицу по голове, и та послушно легла. Мариата на четвереньках вскарабкалась по осыпающемуся склону. Действительно пещера, слава богу! Она сунула ребенка в отверстие и вернулась вниз, чтобы спутать верблюдицу. Песок больно жалил ее открытые руки и лицо. Но Такамат уже устроилась сама, подставив зад ветру.
Вернувшись в пещеру, Мариата взяла ребенка на руки, достала тяжелую, полную молока грудь и подставила сосок ищущему ротику. До сих пор ей очень везло, словно сама Тин-Хинан помогала им. Снаружи завывала и бесновалась буря, похожая на сотню голодных джиннов, но внутри было хорошо и тихо, ничто им не угрожало. Из сумки Таны Мариата достала свечу и зажгла ее. Конец второй она расплавила на пламени первой, прилепила к камню и тоже зажгла. Два крохотных огонька осветили их убежище, и женщина увидела, что это вовсе не пещера, а нечто совсем иное. Пораженная, Мариата оглядывалась вокруг. Она находилась в каменной полости, созданной, в этом не было никакого сомнения, руками человека. Озноб побежал по ее спине. Ведь это могильник, точнее, его переднее помещение, поскольку в глубине просматривалось нечто вроде дверного проема, ведущего дальше. Как только Мариата это поняла, ей захотелось выскочить наружу, пусть даже в пасть свирепой песчаной бури. Но мысль о ребенке удержала ее. Он вдруг негромко вскрикнул и протянул вверх ручонки, словно хватал в воздухе что-то невидимое. Мариата сразу поняла, что в могильник проникли джинны. Скорее всего, они с самого начала сидели здесь, поджидая неосторожных путников.
— Прочь! Прочь! Не подходите! — закричала она, но голос ее потонул в завываниях бури.
Тогда Мариата запалила остатки трав, которыми ее снабдила Тана, смешала пепел с каплями крови из своего пальца, изготовила густую жидкость и написала ею заклинание, сначала на стенке помещения, потом на пергаменте амулета, сплетя строки так, чтобы знак, которым заканчивалось каждое имя, начинал новую строку. Удовлетворенная, она положила пергамент обратно в потайное отделение и повесила амулет на шею ребенка.
— Да защитит он тебя от всех несчастий и бед, — торжественно проговорила Мариата и заплакала, потому что никакое заклятие уже не могло вернуть ей ее Амастана.
На следующее утро буря временно утихла, хотя желтоватое хмурое небо низко нависло над Хоггаром, поглотив его знаменитые горные вершины. Мариата была уверена, что скоро непогода возобновится с прежней силой. Нельзя было терять ни секунды. Но сегодня дитя было каким-то странным, непослушным и капризным. Оно извивалось в ее руках, как горный заяц, и отказывалось сосать грудь. Наконец Мариата потеряла терпение.
— Ладно, не хочешь есть, пойдешь так!
Она сердито запеленала ребенка потуже, чтобы он не мог дрыгать ногами и пинаться, потом вышла посмотреть, где верблюдица.
Такамат нигде не было видно. Мариата кричала, бегала, заглядывала, куда только можно, но тщетно. На песке не осталось даже следов. Буря уничтожила их. Женщина тяжело вздохнула. Что ж, чему быть, того не миновать.
Она прошла пешком куда большее расстояние, осталось совсем немного. Наверняка по пути и Такамат сыщется. Но на душе Мариаты было тяжело. Вместе с верблюдицей они пережили много трудностей, больно было бы ее потерять.
Она сняла покрывало и только собралась соорудить из него перевязь, в которой понесет ребенка, как вдруг услышала шаги. Женщина обернулась и увидела троих мужчин на верблюдах, ведущих на поводу четвертого. Это была ее Такамат! Она хотела бежать с холма к ним навстречу, но сразу опомнилась. Это люди кель-тамашек: лица их закрыты. Нехорошо бежать к ним, она не какая-нибудь сумасшедшая или нищенка. Тем более что они явно не из простых туарегов, поскольку сидят на крупных белых мехари, за спинами их винтовки, сбоку висят традиционные такуба.[76] Всадники, освещенные неяркими солнечными лучами, неторопливо приближались к ней. Как они красивы, какое это прекрасное зрелище! Мариата села у входа в могильник и ждала, когда они приблизятся.
Старший выехал вперед, не отрывая глаз от матери с ребенком на руках, лицо которой, озаренное солнцем, сияло от радости.
Он смотрел на нее очень долго и вдруг заговорил:
— Жалкая мавританская кляча вряд ли компенсирует мне потерю двух мехари, которых ты украла, но я забираю ее в качестве первого взноса в счет долга. А уж о том, как взять с тебя остальное, я подумаю.
