Старший выехал вперед, не отрывая глаз от матери с ребенком на руках, лицо которой, озаренное солнцем, сияло от радости.
Он смотрел на нее очень долго и вдруг заговорил:
— Жалкая мавританская кляча вряд ли компенсирует мне потерю двух мехари, которых ты украла, но я забираю ее в качестве первого взноса в счет долга. А уж о том, как взять с тебя остальное, я подумаю.
Если бы Мариате сейчас всадили холодное лезвие прямо в живот, то боль вряд ли ощущалась бы острее. Сердце ее забилось тяжело и неровно, замирая и снова срываясь с места. Дыхание перехватило так, что все слова застряли в гортани.
Три всадника спешились и направились прямо к ней. Самый высокий с отвращением смотрел на спеленатого младенца.
— А этого червяка можешь закопать в землю, там ему место, — сказал Росси, сын Бахеди. — Он больше тебе не понадобится.
Она яростно защищалась, вопила, кусалась и царапалась, но против нее было трое сильных мужчин. Как Мариата ни сопротивлялась, ее вытащили из могильника, скрутили, как застреленную газель, погрузили на спину Такамат и куда-то повезли. Первые три сотни ярдов Мариата кричала, звала ребенка, но, когда ей стало ясно, что возвращаться никто не собирается, она усилием воли заставила себя сосредоточиться и запоминать каждый шаг на пути, любой камень и травинку, мимо которых они шли. Женщина старалась запомнить каждый поворот, обращала внимание на характер песка, на рисунок, оставленный на нем ветром, на тени. Месяцы, проведенные в пустыне, научили ее многому, но больше всего — терпению и стойкости.
Подъехав к стоянке племени, Росси сбросил ее на землю, как куль с рисом, постоял, о чем-то раздумывая, потом улыбнулся и заявил:
— Кричи не кричи, сопротивляйся, если так хочется, только имей в виду, тебе же будет хуже. Кто ты такая? Бедная одинокая странница, которую мы спасли от неминуемой смерти. У меня доброе сердце, я тебя пожалел и буду о тебе заботиться, ты станешь моей второй женой.
Мариата слушала вполуха. Его слова были для нее пустым звуком. Она думала только о ребенке. У нее уже был план, но требовалось запастись терпением. Все остальное не имело никакого значения. Она покорно пошла за ними на территорию стоянки. Они проследовали мимо стреноженных верблюдов, кучки мужчин, дымящих сигаретами, двух помятых джипов цвета хаки и каких-то людей в европейской одежде.
— Не смотри на них, — тихо сказал ей Росси. — До таких, как ты, им нет никакого дела. Их интересует только древняя пыль да кости, а на живых им наплевать.
Дальше стояли шатры и еще какие-то люди, главным образом женщины и несколько детей. Все они без особого любопытства смотрели на нее, но Мариате было не до них. За ее спиной заурчали моторы джипов, и автомобили уехали. Людей, похоже, больше интересовали машины, а не прибытие какой-то незнакомки. Ее втолкнули даже не в шатер, а в длинную низенькую черную палатку. В ней сидела пухлая смуглая женщина с маленьким злым личиком и подбородком, срезанным, как у кролика.
Темными глазами она окинула изорванное платье Мариаты, которую властно, как свою собственность, обнимал Росси, и разразилась взрывом брани:
— Ты кого мне сюда привел? Не хватало, чтобы в моем шатре появилась какая-то нищенка, оборванка, баггара! Да она вся кишит паразитами, ты только посмотри! Вышвырни ее отсюда сейчас же, пока она не заразила тут все мое добро!
Росси только рассмеялся и так сильно толкнул Мариату к этой женщине, что она споткнулась и повалилась на нее.
— Успокойся, жена. Впрочем, настала пора называть тебя первой женой, как думаешь? Знакомься, это… Мина.
Он назвал первое пришедшее в голову имя. Так будет лучше. Нельзя допустить, чтоб пошли слухи о том, что ему в руки попалась женщина из могущественного племени кель-тайток.
— Она будет моей второй женой, поскольку ты до сих пор не подарила мне ни одного сына, а эта женщина очень плодовита. Я знаю!
Росси не стал уточнять, откуда ему это известно, но сказанного было достаточно, чтобы женщина глянула на Мариату с откровенной ненавистью и руками и ногами оттолкнула ее от себя.
— Позаботься о том, чтобы к закату она была чистой и выглядела прилично, иначе смотри, тебе не поздоровится, — продолжил Росси.
Он одарил ее такой сладенькой улыбкой, что женщина сразу испугалась. Она очень хорошо знала, что означала для нее эта гримаса.
Первую жену звали Ханой. Она принялась срывать злость на незваной гостье, хотя прямо к ней не обратилась ни разу.
Женщина говорила как бы сама с собой:
— Вы когда-нибудь видели такие нечесаные и грязные волосы? Да ее надо постричь наголо, и дело с концом. И что он в ней нашел? Худущая как палка, и смердит от нее, как от козла.
Мариата молча позволяла ей делать с собой все, что той приказали. Ни звука не вырвалось из нее, даже когда Хана причесывала ее, нещадно выдирая волосы с корнем, а уж тут женушка Росси старалась изо всех сил. Все это пустяки, главное — спасти ребенка. Эта мысль стучала в ее голове и во время короткого обряда, когда ее поставили перед марабу, и в течение недолгого, второпях устроенного празднества. Оба мероприятия провели по-тихому и быстро свернули. Росси, сына Бахеди, все здесь, похоже, недолюбливали, тем более что многие из присутствовавших оказались родственниками первой жены. Они восприняли появление никому не известной второй как оскорбление всему клану. Все сошлись на мысли о том, что вождь племени редко берет вторую жену, да еще в такой спешке. Но теперь наступило тревожное время. Дела шли все хуже, и никто не мог чувствовать себя в безопасности. Почти никто не соблюдал общепринятых правил поведения. Мужчины считали, что нужно брать от жизни все, не отказывать себе в удовольствиях. Ведь неизвестно, будешь ли жив завтра. Да и женщина стала выглядеть замечательно, что и говорить, когда ее отмыли, нарядили в красивое платье, надели свадебные украшения. Пусть они ей не принадлежат, зато смотрятся куда лучше, чем на бедняжке Хане. Конечно, слишком худа. В этом тоже все согласились. Но ничего, скоро нагуляет жирок на свои изящные косточки, и уж тогда станет настоящей красавицей. К тому же не надо платить за нее калым, удачное дельце!
Женщины думали несколько иначе, хотя ни одна не сказала ни слова. Лучше умереть в пустыне, чем быть второй женой Росси. Даже первой. Они видели синяки на лице Ханы, хотя та и старалась припрятать их, знали, как Росси в свое удовольствие пользовался девушками харатинов. Такое тоже было, причем не раз. Женщины больше всего на свете обожали свадебные празднества, но в ту ночь их что-то не очень тянуло петь и плясать под барабанный бой. Как только Росси повел новую жену спать, все быстренько разошлись.
Когда он раздел ее и встал перед ней, разглядывая исхудалое от голода тело с разбухшими от молока грудями, дряблым животом и тощими конечностями, Мариата готова была сквозь землю провалиться. Он засмеялся ей в лицо и весело напомнил про нападение, отнявшее у нее его двоюродного брата Амастана, продолжал издеваться и дальше, даже когда втиснулся в ее потаенное место, но она только молчала, уставившись в одну точку, в темный угол шатра, словно видела сквозь него звездное небо.
Через час, когда он уже громко храпел, Мариата кое-как накинула одежду, выскользнула из шатра, отыскала Такамат и исчезла, растворилась в непроглядном мраке безлунной ночи.
Одному Богу известно, как она не сбилась с пути. В темноте все казалось ей совсем другим, но, когда из-за холмов перед ней встало солнце, Мариата увидела впереди земляной холм и скалу, в которой была вырублена гробница. Она не стала ждать, когда Такамат опустится на колени, спрыгнула с верблюдицы и побежала, шлепая босыми ногами по земле.
— Я здесь! Я пришла за тобой! — вопила Мариата, но ответного крика ребенка так и не услышала.
Она взбежала на холм, бросилась в гробницу — внутри было пусто. Женщина завыла от горя, и каменные стены ответили ей многократным гулким эхом. Мариата на четвереньках выбралась на воздух и стала ползать вокруг могильника. Она искала хоть какие-то следы, пока ее колени и руки не покрылись кровавыми ссадинами. Сомнений не было: ребенок исчез.
Три дня и три ночи Феннек как одержимый гнал «туарег» по пустыне, по равнинам, усеянным камнями, и автомобильным колеям, проложенным неизвестно кем. Мир за окном превратился в расплывшееся пятно, окружающий пейзаж напоминал несколько отдельных цветных полос, ощущение было как в центрифуге. Часть этой бешеной гонки проходила по бетонке, но ехать по ней было еще хуже, чем по неровным колеям пустыни. У Феннека была привычка догнать какой-нибудь грузовик, встать почти впритык, резко взять в сторону, обойти и сразу подрезать. Если грузовик шел не один, он вклинивался между ними, потом еще, и проделывал это с такой лихостью, что моя правая нога каждый раз дергалась, нажимая на несуществующую педаль тормоза. Только через какое-то время до меня доходило, что все это не имело бы толку, потому что наша машина была с левосторонним управлением.
