— Ну, вот — ты и здоров.
— И все? — удивился исцеленный.
— Все? Ну ни хрена себе! Наша цивилизация шла к этому тысячи лет: сначала мы не могли понять причину болезней, потом не умели расшифровать космический ритм. А когда расшифровали, боролись с фармацевтическими монстрами, пичкавшими нас химией. Представляешь, обычную мигрень они лечили лошадиными дозами анальгетиков — уроды капиталистические! Пришлось делать революцию. А когда последнему монстру наконец по закону откусили голову, болезни отступили навсегда. Мы здоровы. Запомнил?
— Кажется…
— Кажется! — Инопланетянин еще раз медленно воспроизвел последовательность ударов: трам-там-там-трамтам-там-трам-тарарам-там-там. — Повтори!
Кокотов успешно повторил, смутно припоминая, что уже где-то слышал этот исцеляющий ритм.
— Отлично! Стучи себе по голове раз в квартал для профилактики. Проживешь лет сто двадцать, если не будешь курить…
Тем временем летающая тарелка замигала огнями и хрипло загудела, будто круизный лайнер, предупреждающий туристов, рассыпанных по торговым улочкам, что скоро отчалит.
— Ну, мне пора! — воскликнул «богомол» и отломил от ветки пышную гроздь рябины с перистыми листьями. — Жене. Сожрет, если без подарка вернусь.
— А ты сказал, у вас мужей теперь не едят.
— По-всякому бывает… — вздохнул обитатель планеты Джи.
— Погоди! — воскликнул Кококтов, изнемогая от благодарности к зеленому целителю. — У меня есть для тебя сюрприз…
Андрей Львович бегом вернулся в номер и стал лихорадочно искать камасутрин. Писодей задыхался от волнения, шарил везде, нервно переворачивал вещи и наконец обнаружил упаковку под подушкой. Вот они, все четыре таблеточки! Почему после ночи с Обояровой количество пилюль не уменьшилось, он даже не задумался. Его мысль страдала о другом. Возвращаясь в лоджию, автор «Знойного прощания» больше всего боялся, что никакого пришельца там нет, что все это ему привиделось, примстилось, а значит, он не выздоровел, и метастазы продолжают неумолимо въедаться в мозг! Но «богомол» сидел на ограждении и любовался рябиновой кистью.
— Вот! — Кокотов с гордостью протянул ему початую упаковку камасутрина.
— Что это? — спросил пришелец, осторожно принимая подарок в коготки.
— Природная мощь Тибета!
— Конкретнее можно? — раздраженно скрипнул хитиновым бедром инопланетянин. — На Тибете у нас ремонтная база. Шамбала. Слыхал?
— Слыхал… С помощью камасутрина ты сможешь… э-э… радовать жену гораздо чаще, чем раз в год!
— Да-а? — Богомол изучил таблетки вращающимися глазами, ощупал усиками-вибриссами, даже лизнул чешуйчатым языком. — Химия?
— Ну, что ты! Только природные ингредиенты. Закупали в Индии специально для Политбюро…
— Смотри! Если что не так, вернусь и откушу голову! — предупредил тот и сунул блистер в карман на брюшке.
— Не волнуйся, жена будет довольна!
— Сомневаюсь. Как сказал Сен-Жон Перс: «Легче найти братьев по разуму в космосе, чем довольную женщину в Париже!»
— Вы знаете Сен-Жон Перса?! — изумился Кокотов.
— У меня незаконченное высшее…
Последние слова пришельца потонули в новом, более мощном гудке звездолета. «Богомол» всплеснул лапками, приподнял надкрылья, выпростал и расправил светло-зеленые, пронизанные прожилками, похожие на занавесочный тюль, крылья. Они мелко завибрировали, пришелец, махнув на прощанье рябиновой гроздью, взлетел. На покрытых инеем перилах остался темный след от лапок. Стремительно уменьшаясь, инопланетянин помчался к «тарелке». В ней как раз отворилась дверь, устроенная так же, как подъемный мост в замке.
Изумленный Кокотов увидел, как со всех сторон к звездолету мчатся десятки, даже сотни «богомолов», и каждый несет что-нибудь в лапках: куски арматуры, гнутые автомобильные диски, сдохшие аккумуляторы, мотки ржавой проволоки и прочие железяки неясного назначения. Два пришельца, объединив подъемную силу крыльев, тяжело волокли по воздуху старую чугунную батарею.
«Богомолы» приземлялись на приступке откидной двери, складывали крылья, предъявляли двум рослым темно-зеленым стражникам какие-то удостоверения и скрывались со своей добычей внутри корабля. Когда последний летун зашел на борт, прохрипели прощальные гудки, и дверь захлопнулась. Погасли три луча, и пруды, похожие на просвеченные до дна бассейны, превратились в три огромных могильных плиты из черного, с синими крапинками, мрамора. Звездолет еще некоторое время повисел в воздухе, а затем исчез, точно лопнувший мыльный пузырь…
Андрей Львович вернулся в номер, лег, изнемогая от счастья, в постель и живо вообразил, как завтра помчится в «Панацею», потребует повторного рентгена и насладится растерянностью Пашки, который будет тщетно искать в серых размывах снимка следы болезни. Люба притащит Настю. Дочь бросится отцу на шею: «Папа, ты здоров! Не может быть!» Он, конечно, обрадует Нинку, позвонит и скажет, как робот: «Я. Теперь. Совсем. Здоров!» Затем призовет Жарынина и объявит, что готов писать четвертый синопсис, а Ибрагимбыкова резать не надо, лучше взять анализ мочи, найти в ней трипельфосфаты зла и откусить ему по закону голову. А дальше Кокотов отыщет сбежавшую Обоярову. Нет, она сама вернется, нежная и трепещущая, и увезет его в большой дом на берегу, где они будут наслаждаться бронзовыми морскими закатами, а по ночам любить друг друга с неторопливой изобретательностью. Ничего, что пришлось подарить инопланетянину камасутрин, у Виктора Михайловича большие запасы. А главное: Кокотову теперь открыта тайна вечного здоровья и неизбывной бодрости во всех членах. Ах, как жаль, что умерла мама! Он мог бы ее вылечить…
Автор «Полыньи счастья» на всякий случай решил проверить, не забыл ли он чудодейственную последовательность космического ритма. Барабаня по стене: трам-там-там-трам-там-там-трам-тарарам-там-там, Андрей Львович вспомнил: это же тот самый заветный стук в дверь, о котором они условились с Натальей Павловной! Вдохновленный таким мистическим совпадением, писодей торжественно постучал костяшками по лбу, а потом, радостно смеясь, еще и еще раз, все сильней, сильней, все громче и громче, все веселей и веселей. Он колотил себя по голове до тех пор, пока не услышал грохот, доносившийся из прихожей. Кокотов с трудом разлепил глаза, различил гулкие удары: трам-там-там-трам-там-там-трам-тарарам-там-там — и услышал знакомый голос:
— Мой рыцарь! Вы спите? Это я — откройте… Он окончательно очнулся: в темном окне стояла луна, яркая, точно освещенный иллюминатор. В номере было холодно. В приоткрытую балконную дверь сквозняк, пульсируя, втягивал и отпускал занавеску. Писодей сел на кровати, почувствовал игольчатую боль в виске и головокружение. Чтобы не потерять равновесия, оперся о матрац и с криком отдернул руку: его пальцы ощутили опасный скользкий холод, похожий на змею, неведомо как заползшую в постель. Но это оказался всего лишь кинжал, торчавший из-под подушки. Трость лежала в ногах.
— Мой спаситель! Почему же вы молчите?! — доносилось из-за двери. — Вы уснули? Я вас разбужу! Ах, как я вас разбужу!
Значит, «богомол» приснился! Андрею Львовичу показалось, что его позвоночник превратился в сосульку, упершуюся ледяным острием в мозг.
— Я привезла гаражное вино! Откройте!
Значит, нет никакого космического ритма!
— Трам-там-там-трам-там-там-трам-тарарам-тамтам! — грохотала упорная дама.
Значит, все осталось, как есть!
— О, мой герой! Проснитесь!
Значит, я по-прежнему болен и скоро умру…
Это открытие сокрушило Андрея Львовича. Он скорчился калачиком и с головой накрылся одеялом, подоткнув края так, чтобы не слышать воплей и грохота: бывшая пионерка, кажется, принялась бить в дверь каблуком. Но приглушенные звуки доносились и сквозь одеяло. От ее голоса, еще недавно желанного и волнующего, автора «Роковой взаимности» замутило. Невозможно было даже помыслить о том, что эта шумная женщина, эта ополоумевшая самка с мокрым мохнатым лоном и титановой шейкой, эта многомужняя распутница ворвется в его комнату. Зачем? Для нелепого барахтанья, кончающегося постыдным кряхтением. Ехидный Создатель, наверное, гнусно хихикал, придумывая для людей способ размножения. Испорченный старик!
Кокотов нашарил рукоять кинжала и решил: если бывшая пионерка все-таки снесет дверь, он встретит ее острием клинка. Да! Он ненавидел Наталью Павловну за то, что она здорова, за то, что своей нахрапистой похотью нарушает его тихий союз с небытием, губит загадочную тишину, в которой разворачивает бутоны страшная орхидея с изысканным именем Метастаза. И чтобы остаться наедине с этим загадочным цветком смерти, распускающемся в его мозгу, писодей был готов на все: убить, зарезать, загрызть…
Грохот и призывные крики стихли, но потом долго-долго звонил городской телефон и нескончаемо рыдала Сольвейг, оплакивая Андрея Львовича Кокотова, ничем не заслужившего такой неудачной и такой короткой жизни.
