Он поднимался по лестнице, легкий и свежий. Он вновь начал тренироваться и чувствовал в себе упругое биение жизни, как рыбка, которую несет горный поток. «И я прыгну на нее, сожму в объятиях, всю затискаю, оближу с ног до головы, разомну усталые пальчики на ногах, окутаю ее любовью…»
Она была там. Торжественно восседала за своим столом, выпятив живот. И строго смотрела на него.
— Как поживаешь. Марсель?
Он потрясенно пробормотал:
— Ты здесь? Это ты?
— Дева Мария собственной персоной с младенцем в теплом животе…
Он упал к ее ногам, положил голову к ней на колени и прошептал:
— Ты здесь… Ты вернулась…
Она погладила его по голове, вдохнула запах его одеколона.
— Я скучала по тебе, знаешь, Марсель…
— Ох! Мусечка! Если бы ты знала…
— Я знаю. Я встретила Шаваля в баре отеля «Георг»…
Она рассказала ему все: о бегстве в отель, о полуторамесячной дегустации самых дорогих блюд, о просторной мягкой кровати, о толстом ковре — не надо даже тапочки надевать, об усердных официантах и услужливых лакеях.
— Комфорт — отличная штука, милый Марсель. Он прекрасен, но быстро надоедает. Все одно и тоже, такое мягкое, нежное, первоклассное, только не хватает остроты, и мне понятно, почему у толстосумов вечно кошки скребут на душе. И вот, как-то раз, возвращаюсь я в свою комнатушку за пять сотен евро в сутки и вижу Шаваля: прилип к барной стойке, совсем разбитый, у него от крошки Гортензии крыша напрочь съехала. Он мне все рассказал про твой триумф, и я сразу поняла! Ты, значит, осторожничал, чтобы обвести вокруг пальца Зубочистку… Я поняла, мой добрый толстяк, что ты любишь меня, что ты создаешь империю для Младшего. И я тут же решила: вернусь к Марселю!
— Ох, мусечка! Я тебя так ждал! Если бы ты знала…
Жозиана собралась с духом и сухо добавила:
— Единственное, что меня обидело, так это то, что ты мне не доверяешь, ты ничего мне не рассказывал…
Марсель хотел ответить, но она закрыла ему рот своей пухлой розовой ручкой.
— Это все из-за Шаваля? Ты боялся, что я сдам тебя ему?
— Да, прости, мусечка, надо было все рассказать, но меня что-то заклинило.
— Ничего страшного. Это забудется. Начнем с чистого листа. Но обещай мне никогда больше не обижать меня недоверием.
— Никогда больше.
Он встал, порылся в кармане и достал связку ключей от квартиры.
— Это наш дом. Там все уже подготовлено, украшено, убрано, вылизано. Не хватает только занавесок в спальне… Я боялся сам выбрать цвет, вдруг он тебе не понравится…
Жозиана схватила ключи и пересчитала их.
— Хорошие ключи — тяжеленькие, прочные… Ключи от рая. Где жить-то будем?
— Да здесь рядом. Чтобы мне недалеко было ходить, когда захочется тебя проведать, поласкаться, поболтать да за малышом понаблюдать…
Он положил руку на живот Жозианы, и его глаза наполнились слезами.
— Он уже двигается?
— Да так, будто хочет победить в велогонке! Подержи немного вот так, и он долбанет, еще руку сломает! Горячий у нас парень!
— Весь в отца, — самодовольно заметил Марсель, поглаживая круглый живот в надежде, что Младший проснется. — А можно с ним поговорить?
— Даже нужно. Для начала представься. Я долгое время злилась и мало ему про тебя рассказывала.
— Ох! Гадостей небось наговорила!
— Нет. Я избегала разговоров о тебе, но внутри вся кипела, а малыши, знаешь ли, все чувствуют. Так что тебе надо наверстывать упущенное.
Вошедшая в кабинет Жинетт несколько растерялась, застав Марселя, стоящим на коленях возле Жозианы и разговаривающим с ее животом.
— Младший, это я, это папа твой…
Голос его осекся, и он внезапно разрыдался.
— Ох, мать твою! Я же тридцать лет ждал этого момента, тридцать лет! Можно поговорить с тобой, Младший? Я допьяна напою тебя ласковыми словами! Жозиана, если бы ты знала, я самый счастливый мужчина на свете!
Жозиана знаком попросила Жинетт зайти попозже. Та с удовольствием ретировалась, оставив двух сумасшедших родителей радоваться встрече.
Жозефина записалась в другую библиотеку. Это несколько усложнило ей жизнь, но она с этим примирилась. Она боялась столкнуться нос к носу с Лукой, равнодушным красавцем. Именно так она теперь называла его про себя. Ей приходилось ездить с двумя пересадками, подолгу торчать на автобусных остановках и возвращаться домой затемно.
И вот однажды, когда она стояла в 174-ом автобусе, зажатая между детской коляской (ее ручка больно упиралась Жозефине в живот) и толстой негритянкой, оттоптавшей ей все ноги, у нее зазвонил телефон. Она достала телефон из сумки, ответила.
— Жозефина? Это Лука…
Она онемела.
— Жозефина?
— Да, — пролепетала она.
— Это я, Лука. Вы где сейчас?
— В сто семьдесят четвертом…
— Жозефина, нам надо поговорить.
— Не думаю, что…
— Выходите на следующей остановке, я буду ждать вас там.
— Но…
— Мне нужно сказать вам кое-что важное. Все объясню при встрече. Как называется остановка?
— Анри-Барбюс, — прошептала она.
— Буду там.
Он повесил трубку.
Жозефина была в шоке. Впервые Лука говорил с ней таким жестким, угрожающим тоном. Она сомневалась, хочет ли его видеть. Она давно уже удалила его номер из записной книжки своего мобильного телефона.
Они встретились на остановке автобуса. Лука взял ее под руку и уверенно увлек за собой, ища глазами кафе. Заметил одно неподалеку, крепче сжал ее руку, не давая высвободиться, и широко зашагал к нему — так что ей пришлось почти бежать, чтобы за ним поспеть.
Он снял свое пальто, заказал кофе и властным жестом предложил Жозефине сделать заказ. Когда официант ушел, он уставился на Жозефину, сцепив пальцы, и голосом, дрожащим от едва сдерживаемого гнева, спросил:
— Жозефина… Если я скажу вам: «Добрый Христос, милостивый Христос, как я люблю Тебя и стремлюсь к Тебе всем естеством моим, так и Ты возлюби меня своей чистой и святой любовью, и да наполнит она меня и поддержит, и заполнит всю душу мою. О, дай мне явный знак любви Твоей, пусть фонтан чистых слез струится непрестанно, и пусть слезы эти докажут любовь Твою ко мне…», — что вы скажете?
— Жан де Фекамп…
— А еще что?
Жозефина посмотрела на него и повторила: Жан де Фекамп.
— Жозефина… Кто знает Жана де Фекампа, кроме вас, меня и еще нескольких просвещенных безумцев?
Жозефина развела руками: мол, никто не знает.
— То есть вы со мной согласны?
Официант принес два кофе, Лука сразу попросил счет, чтобы их больше не беспокоили. Его глаза сверкали, он был бледен. То и дело раздраженным жестом он смахивал темную прядь, падающую ему на глаза.
— А знаете ли вы, где я прочел эту молитву Жана де Фекампа?
— Понятия не имею…
— В книге Ирис Дюпен «Такая смиренная королева»… Вы знакомы с Ирис Дюпен?
— Это моя сестра.
— Я так и думал.
Он сильно стукнул по столу ладонью — так, что пепельница подскочила.
— Ваша сестра не могла это сама придумать, — прорычал он.
— Я дала ей свои записи…
— A-а! Вы дали ей записи?
Он явно злился, что она принимает его за идиота.
— Помните, Жозефина, как мы с вами говорили о слезах святого Бенедикта и о милостиво дарованной ему способности к раскаянию, благодаря которой он плакал столько раз в день, сколько хотел?
— Да…
— Прекрасно, а в «Такой смиренной королеве» автор упоминает эпизод из хроники, в котором святой Бенедикт проливает слезы так обильно, что гасит огонь, который охватил его соломенный матрас, когда он молился!
— Ну да, во всех старых книгах есть эта история…
— Нет, Жозефина, во всех старых книгах нет этой истории… А знаете почему?
— Нет…
— Потому что эту историю я выдумал. Специально для вас. Вы так блистали эрудицией, что в какой-то момент я решил вас разыграть! И вот я нахожу ее в книге — в вашей книге, Жозефина!
Он говорил все громче, и глаза его сверкали от гнева.
— Поскольку вы меня забросили, я перечитал книгу вашей сестры, и понял, что два или три отрывка, подобных этому, в библиотеке никак не найдешь, потому что они взяты отсюда!
Он постучал себя пальцем по лбу.
— Они не могли быть в ваших записях, поскольку о них говорилось в устной беседе. Из этого я сделал вывод, что именно вы написали эту книгу. Я так и подозревал, я чувствовал это…
Он ерзал на стуле, засучивал и вновь опускал рукава свитера. Откинул прядь волос, нервно облизал губы.
— Вас, кажется, сильно потрясло это открытие, Лука!
— Да уж конечно, потрясло! Я, представьте себе, привязался к вам… Такую уж проявил слабость! Раз в жизни мне попалась чувствительная, нежная, сдержанная женщина… Раз в жизни я не читал в глазах женщины «пойдем скорей в постель»! Меня пленила ваша робость, неуклюжесть, мне нравилось, что вы до сих пор со мной на «вы», нравилось, как вы подставляете щеку для поцелуя… Нравилось водить вас в кино на фильмы, которые вы не смотрели, и нравилось целовать вас в такси в Монпелье. Мне не понравилось, когда вы меня оттолкнули — но это тоже меня почти пленило…
