На следующий день машина в аэропорт приходит рано. Рикардо еще никогда не летал, и его озадачивают процедуры досмотра – снять туфли (и носки), ремень, выгрузить все из карманов, где невероятное количество мусора. На той стороне дети идут купить себе жвачки, а голод Рикардо ко всему на свете неимоверен: он хочет комиксов, газировки, шоколада, фисташек и вообще всего. Такому горячему энтузиазму трудно противопоставить «нет».
– Выбери одно, – говорю я.
– По одному каждого? – спрашивает он.
– Нет, что-то одно.
В самолете он сидит между Нейтом и мной, Эшли от меня справа – мы заняли весь ряд в середине и держимся за руки до «запуска», как называет это Рикардо. Что забыли, то уж забыли. Ночью я просыпаюсь, потому что голова Рикардо лежит у меня на груди как кегельный шар.
Сесили организовала нам в Йоханнесбурге сопровождение – вроде как аэропортовскую няньку. Эта нянька везет нас на самоходной тележке, разрешая детям по очереди дудеть в сигнал, и мы улетаем на маленьком самолете в Дурбан.
Самолет разгружается, мы выходим, получаем багаж, смотрим на приходящих и уходящих людей. То и дело подходят и спрашивают, не нужно ли нам такси.
– Нет, – отвечаю я. – За нами приедут.
Проходит двадцать минут, и я звоню Сахилю.
– Как это никого? – удивляется он. – Вы меня не разыгрываете? Я перезвоню.
Через несколько минут звонит мой телефон.
– Машина сломалась, ищем другой план. Я вам перезвоню, сообщу.
Мы сидим на чемоданах – вызывающе белые на фоне, в котором именно этого цвета не хватает.
Через полчаса подъезжает человек:
– Я Манелизи, родич Нобуле. Прошу вас. – Манелизи ведет нас к своей «бакки» – небольшому пикапу с дополнительными сиденьями. Дети садятся у меня за спиной, я впереди с Манелизи. – Я садовник, – поясняет он. – Вот почему тут пахнет навозом: у меня сегодня было много работы.
Пикап пахнет не столько навозом, сколько землей. Мы едем с открытыми окнами, я спрашиваю детей, не слишком ли много воздуха.
– Нет, – говорят они, – нормально.
Они рады, что уже не в самолете и не в аэропорту.
– Мы только сейчас, – говорит Манелизи, – заедем кое-какие пакеты забрать.
Он смотрит на карту, и через десять минут мы останавливаемся возле заведения с названием «Кухня Эстер». Манелизи вбегает внутрь, возвращается с двумя помощниками и многочисленными ящиками, которые грузят в багажник машины. Только потом до нас доходит, что это продукты на завтрашний обед, переложенные сухим льдом. Язык, на котором говорят помощники, нам незнаком, но звучит ритмично и весело.
– Ну вот, – говорит Манелизи. – Сейчас на хорошую дорогу.
По радио исполняется какая-то современная смесь рока и хип-хопа. Меня радует, что диск-жокей говорит по-английски.
– Вы выросли в этой деревне?
Я не знаю, как она называлась, пока не стала Нейтвилем.
– Нет, – отвечает он. – Мы с ананасной фермы в Хлухлуве.
Выезжая из Дурбана, мы проезжаем мимо каких-то трущоб: лачуги с жестяными крышами, дома, построенные из обломков дерева, металла и кирпича. По обочине ходят босые мальчишки.
– Мы в каком направлении едем? – спрашиваю я.
– На север, – говорит Манелизи.
– А когда тут темнеет?
– Зимой – между пятью и шестью.
Просторы за Дурбаном кажутся бесконечными и неисследованными. Шины «бакки» гудят по хайвею. Вдали высятся башни электропередачи, как фигуры двадцать первого века. Кое-где в пейзаже попадаются строения вроде бункеров.
– Что это? – спрашивает Рикардо, тыча пальцем в какое-то животное на краю дороги.
– Бабуин, – отвечает Манелизи и переключает радио на другую станцию, где диджей говорит, как я понимаю, по-зулусски.
Сочно-зеленый пейзаж перекатывается холмами в предвечернем свете. Я опускаю щиток от солнца и смотрю в зеркальце на детей у меня за спиной. Эшли и Рикардо задремали, убаюканные дорогой и встречным ветром. Нейт не спит, но необычно для себя спокоен.
– Как ты? – спрашиваю я.
– А что, если все это фантазия? Если все не так, как я помню?
– Будет по-другому, – отвечаю я ему. – Все меняется, ты изменился, но уж как есть – так и будет.
И мы снова надолго замолкаем.
– Мы приехали! – с энтузиазмом кричит Нейт, когда мы сворачиваем на проселок. И почти сразу машина останавливается возле небольшой группы домов прямо посреди поля. Нейт выскакивает наружу.
– Нинджани! – говорит он, приветствуя всех. – Нгикухумбулие кангака! Как вы выросли, – говорит он детям.
– Нинджани, – говорю и я, вылезая из машины и помогая выбраться с заднего сиденья Рикардо и Эшли.
– Я – Сахиль, – представляется один из собравшихся тут людей, протягивая мне руку. В реале он кажется моложе. – Добро пожаловать.
– Спасибо, – отвечаю я.
– Вас сейчас проводят в вашу комнату, – говорит он, – а потом надо будет начинать, мы выбиваемся из графика.
Он взмахивает распечаткой, которую прислала ему София.
Деревня меньше, чем я представлял, не столько даже деревня, сколько скопление из пятнадцати-двадцати домиков, соединенных грунтовыми дорожками. Сахиль ведет нас к школе, остальные идут следом, неся наши сумки и глядя издали, будто гадают, кто мы и почему с нами обращаются не так, как со всеми.
– Вот наша школа, – гордо говорит Сахиль, показывая мне приземистое здание, более похожее на загородный центр отдыха. – Мы вас сюда устроили, потому что здесь туалет хороший.
– Спасибо.
– Не хотелось бы вас торопить, но мы должны начинать поскорее, иначе пропустим закат.
Я смотрю краем глаза на то, что держит Сахиль. Некоторые моменты выделены желтым, зеленым или розовым маркером.
16.30. ПРИБЫТИЕ
16.35. ПРИВЕТСТВИЕ ОФИЦИАЛЬНЫХ ЛИЦ ДЕРЕВНИ
16.40. ПОМЕЩЕНИЕ СЕМЬИ НА КВАРТИРУ
16.45. УМЫВАНИЕ
17.00. ПОДГОТОВКА К ЗАЖЖЕНИЮ СВЕЧЕЙ (СМ. ПРИЛОЖЕНИЕ)
17.15. СУББОТНИЕ МОЛИТВЫ
18.00. УЖИН
ПРОШУ СНАБДИТЬ СЕМЬЮ БУТИЛИРОВАННОЙ ВОДОЙ И НАПОМНИТЬ О НЕОБХОДИМОСТИ ЕЕ ПИТЬ.
Я понятия не имею, насколько глубоко проработана оркестровка, но с нами обращаются как с рок-звездами или с главами государств.
Эшли вытаскивает из своей ручной клади красивое платье и быстро переодевается. Я иду в ванную и мою руки и лицо.
– А жизнь тут простая, – говорит Эшли. – Мне нравится, как в загородном лагере.
– Да, но здесь всегда так, – отвечаю я. – Основное занятие – дневные заботы. Никто здесь не раздумывает мучительно, в какой колледж пойти.
– И это ведь хорошо? – спрашивает Рикардо.
– Это другое, – отвечаю я, подгоняя детей по коридору.
На столе в одном из классов стоят серебряные подсвечники, серебряный кубок и накрытая тканью хала.
В классе собралась вся деревня, и все смотрят на Нейта.
Рикардо и Нейт занимают места впереди и запевают славящий Шаббат гимн «Лехах доди», а Эшли идет по проходу, завернувшись в белую кружевную шаль. На голове у нее кипа того же цвета, которую я раньше не видел.
Когда заканчивается песня, Натаниэл начинает речь:
– Спасибо, что пригласили меня и моих родных вместе с вами отпраздновать это особое событие. В нашей семье не очень много традиций: мы не слишком религиозны и соблюдаем лишь основные обычаи, идущие от далеких предков. Пятничная служба учит нас, что в этот день надо оглянуться, увидеть друг друга, вознести хвалу за то, что прожили еще неделю, и среди суеты нашей занятой жизни найти время для общения со своими близкими и размышлений о своем наследии. Сейчас хочу сказать вам: я рад, что я здесь. И рад представить вас моему брату Рикардо и моей сестре Эшли, которая сейчас зажжет свечи субботы.
Вперед выходит Эшли:
– В субботу мы читаем три молитвы: одну при зажигании свечей, одну над хлебом и одну над вином. Сегодня, когда моей матери с нами нет, свечи зажгу я.
Все пытаются подвинуться поближе. Все глаза устремлены на Эшли, будто она сейчас покажет фокус. Она зажигает свечи, закрывает глаза рукой и читает нараспев:
– Барух ата Адонаи, Элогейну, мелех а’олам, ашер кид’шану б’мицвотав в’цивагу л’хадик нер шел Шаббат.
– Вот благословение хлеба, – говорит Рикардо. – Славься, Господь, Бог наш, Царь вселенной, Который произвел хлеб от Земли.
– И благословение вина, – вступает Нейт. – Барух ата Адонаи, Элогейну, мелех а’олам борей п’ри агафен.
Дальше церемонию ведет Нейт.
– С тех пор, как я был здесь два года назад, мне очень многое пришлось испытать. В нашей традиции принято после смерти близкого родственника год соблюдать траур, и после того, как в прошлом году была убита моя мать, я каждую пятницу приходил в школьную часовню и говорил с ней. Я молился за нее, за своих родных, за всех нас. И пусть это не в традиции, но всегда я заканчивал молитвой, которая, мне кажется, должна помогать и христианам, и иудеям. «Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться…»
Нейт начинает двадцать второй псалом, и вся деревня подхватывает. Кто не знает текста наизусть, у тех в руках шпаргалки. У меня мурашки бегут по спине.
