– Стало быть, не важно, к чему мы стремимся, важно в первую очередь то, что мы зажаты между Западом и Востоком, и Запад для нас несет только смерть, всегда нес.
– Совершенно верно, это вопрос выживания. И пока он стоит, идеологические разногласия отходят на второй план. Пусть никто не обещает больше светлого будущего, пусть капитализм, пусть бедные беднеют, богатые богатеют – это происходит во всех странах мира.
– Но что будет дальше?
– Капитализм перерождается в империализм, а затем фашизм.
– Какой же выход тогда? Коммунизм? Он неосуществим.
– Если это так, то почему в сталинский период мы почти приблизились к нему?
– Ну а после?
– Как написал когда-то Михаил Пришвин: «что ж мы за народ за такой, если опять позволим обвести себя вокруг пальца». Вот такой мы народ, получается, все-таки сбылось его пророчество. Дали тем, кому нужно, обмануть себя, дали разрушить страну. Я не знаю, что это: наша доверчивость, наша легковерность, а может быть, ни то и ни другое. Просто природа капитализма так устроена: он сжирает все на своем пути; наш коммунизм был для него недопустим, вот они и сделали все, чтобы подорвать его изнутри.
– Так все-таки, какой тогда выход?
– А он должен быть?
– Непременно должен быть, иначе как можно жить, не имея цели?
– А вот это в корне неверно. Цель должна быть всегда, даже когда глобальные события разворачиваются совсем не так, как ты хочешь. Люди в 90-е годы не очень желали потерять все: народовластие, ресурсы, заводы, земли – а все ж-таки все это утекло из их рук. Ну так что же с ними случилось после? Они продолжили жить на своей земле и служить ей так, как они понимали это. Пусть обманутые, пусть вновь низверженные до положения рабов. Если мы бессильны, то мы бессильны, но не покидаем свою землю. Если мы объединяемся, как во времена Смуты или 1918-го года, или 1941-го года, то мы объединяемся и сметаем врага, освобождаем свои земли. И потом, если бы мы всякий раз, как становилось неудобно жить, сбегали, то не просуществовали бы более тысячи лет, нет. Пусть пройдет еще тысяча лет, но я знаю, верую: мы никуда не уйдем, мы будем стоять, и Запад не сдвинет нас с места. Пусть эти твои друзья уезжают, они уже отщепились и не важны для истории, важна ты. Что ты выбираешь, Катя?
Вопрос этот звучал совсем не так, как это выглядело бы на бумаге. Казалось, он звал ее за собой, придавая ее выбору особенное значение, и что-то в ее душе перевернулось после его слов. Казалось: если она, Катя, смогла обаять столь отважного и исключительного человека, то ее жизнь была не все сплошь туман, не все сплошь бессмыслие и бесцельность. Если Дима сам искал встреч с ней, сам хотел говорить с ней… не значило ли это, что она, человек, не совершивший в жизни ничего по-настоящему хорошего и доброго для других – а это она знала теперь точно, побывав на Донбассе – никакого большого дела, все же еще была годна на что-то истинно прекрасное? Она могла очнуться ото сна, и он, он мог пробудить ее.
Они вновь гуляли меж аллей парка, молча любовались тихой природой, ее то малахитовым, то сиреневым шепотом. А все-таки это было пустое, думала Катерина, и уже ехидный голос в уме ее осуждал недавний порыв; разве не наваждение на нее нашло, если она действительно решила, что может быть вровень с этим бесстрашным человеком? Что, что она могла сделать важного хотя бы на одну сотую, нет тысячную долю равную тому, что делал он? Как велико было ее самолюбие, самомнение, раз она вознесла себя до великих дел за несколько минут! Быть может, в ней говорило сознание собственной красоты, или то, что она была музыкантом, или то, что избалованна мужским вниманием?
Они еще долго говорили, пока ночная прохлада не заставила их расстаться, но Дмитрий не поцеловал Катерину на прощание, даже не обнял. Они простились как совершенные друзья, если не приятели.
А в номере ее ждала взволнованная Ксюша.
– Где ты так долго была? Посмотри, здесь пишут про твоего богача!
Она показала ей свой ноутбук, где на весь экран красовалась фотография Александра и небольшая заметка о нем.
– Он снял-таки новый фильм! Быть может, он не лгал?
И действительно, подумалось Кате, он не лгал про фильмы, и будущее ее в качестве человека, имеющего влияние на русскую культуру, быть может, было не оборвано, не потеряно… Может быть, такова была ее судьба?
Однако после всего увиденного на Донбассе сытая и обеспеченная жизнь в столице в объятиях банкира, который не был ей даже мил, представлялась все большим дымом, зыбким, призрачным, невесомым, относимым все дальше в черное звездное небо порывистым незримым ветром. Такая жизнь казалась едва ли возможна, едва осуществима, и Катя, хоть и раздираемая сомнения, отчего-то наперед знала, что как такового вопроса о выборе перед ней никогда не стояло и стоять не могло.
Самолет задержался из-за непогоды в Москве: в столице бушевали ливни и ураганный ветер, изломавший повсюду живые ветки с зелеными листьями и нежными цветами, кое-где поваливший и громадные деревья. На дорогах разлились огромные лужи, в отражении которых свинцовым тучам вскоре пришла на смену жизнеутверждающие оттенки размытой радуги, и лазурный небосвод, и сияющее солнце. От ослепительного блеска, разбрызганного в лужах, казалось, будто кто-то пролил повсюду жидкое золото. Как же странно не сочетались эта красота, это сияние с тем, что было на душе у Катерины.
Она попросила Александра не приезжать за ней в аэропорт и отказалась называть номер рейса, чтобы он не приехал встречать ее без спросу. Вскоре после прилета она сама явилась в офис банка, но не для того, чтобы провести занятие, как в былые годы.
– Катя, вот так неожиданность! Ты сразу ко мне! Как это… романтично.
Александр, пусть и изумленный ее самостоятельностью и напористостью, оказался рад ее появлению, вот только Катерина, казалось, была вся напряжена, все тело ее было натянуто от волнения из-за предстоящего объяснения.
– Ты говорил, что хотел бы снимать только патриотическое правдивое кино, и как-то умолчал, что у тебя вышел фильм с Хамоватой в главной роли, да не просто фильм, а рассказ о выдающейся женщине, враче, спасшем стольких детей. И по счастливому стечению обстоятельств вдруг выясняется, что Хамоватая отжала фонд как раз у этого доктора, а та – так тяжело переживала, что даже умерла вскоре после этого подлейшего преступления артистки.
– Это так. Я участвовал в том проекте. Но это проект старый, замысел родился несколько лет назад, я в него вписался, не подумав, а потом было поздно давать задний ход. Не бери в голову: ну вышел и вышел. Это плохой фильм, и он никого не прославит.
– Он только выставил бедного доктора, положившего всю свою жизнь на благое дело жертвой режима, когда на деле она была жертвой рейдерского захвата, учиненного Чубатым и Хамоватой.
– Значит, ты посмотрела его?
– Как иначе?
– Этот проект был ошибкой, а я… я весь честен перед тобой и готов сознаться в чем угодно. Я не поддерживаю тех людей.
– Зачем… ну зачем отнекиваешься? Ведь я теперь все знаю. Все.
– Да что ты можешь знать? Придумала себе черт знает что, глупышка подозрительная моя.
Казалось, он все еще не верил в решительность намерений Кати – порвать с ним, хуже того, он относился ко всем ее обвинениям как к обвинениям ребенка, оттого был и ласков, и насмешлив одновременно.
– Ведь и ты переводил крупные суммы в этот фонд. А для чего? Выводил средства за границу?
– Я помогал детям.
– Разумеется.
– Хорошо, пусть я что-то и… переводил за рубеж. Так надежнее, ты же знаешь, сейчас все отслеживается, мы все на карандаше.
– Если бы это были честно заработанные деньги, ты бы перевел их просто так. Стало быть, деньги были крадеными.
– Ты допрос мне решила учинить?
– Нет. Просто о тебе все давно написано в сети, как и о Хамоватой, и Кулицкой, и прочих. У тебя были большие штрафы перед государством, почти судимость, и Чубатый погасил твои долги. Чубатый! Погасил! Твои долги! Сумасшедшие цифры, даже не верится, что человек в здравом уме способен оплатить за совершенно чужого человека столь безумные штрафы. Все-таки как это остроумно, рассказать ужасную правду обо всех своих друзьях, но только выставить их своими недругами, тем самым сняв с себя какие-либо подозрения…
