«Как же так, — удивился Никита, — если в списке и “Приказ по армии жильцов” и “Самоучитель смелости”, то получается, что Бог сам себя отрицает?»
«Он всегда, — с невыразимой (как если бы разделял с Господом эту вину) грустью произнес отец, — сам себя отрицает».
«Зачем?» — спросил Никита.
«Чтобы избавить человека от необходимости отрицать Его. Его любовь к нам настолько велика, что Он искупает и этот наш грех… авансом, который, впрочем, ты волен не брать».
«Как же тогда угадать Его волю?» — спросил Никита.
«Каждый угадывает самостоятельно, — надменно ответил отец. — Я, например, вижу Его волю в том, что чувствую себя вправе не соглашаться с Ним, поправлять Господа моего, ибо даже Библия не обходится без типографской краски, а в типографской краске скрывается… кто?»
«Кто?» — тупо спросил Никита.
«Х… в кожаном пальто! — гневно крикнул отец. — Чем ты занимаешься в этой своей аспирантуре, если не знаешь, кто скрывается в типографской краске?»
…И все равно (даже сейчас) Никите Ивановичу казалось, что отец поспешил с отъездом.
Эзотерический, прежде выходивший от случая к случаю журнал «Солнечная революция» постепенно сделался в России примерно тем же, чем был в свое время СССР журнал «Коммунист». Не менее блистательная судьба ожидала «Прогрессивный гороскоп», «Натальную карту» и «Третью стражу». Каждая российская семья должна была в обязательном порядке выписывать одно из этих изданий.
Более того, отец, в принципе, мог в любой момент вернуться.
Ведь разрешил же ему (в отличие от Никиты) Ремир приехать в Россию, похоронить жену, скончавшуюся вскоре после его отъезда от горя и одиночества.
Отец хоронил мать один.
Никита скитался по городам и весям охваченной Великой Антиглобалистской революцией Европы.
Савва в камере смертников ожидал повешения на Красной площади под барабанный бой.
Позже отец прислал Никите видеокассету с записью похорон.
В тот летний день над всей Европой — от Атлантики до Урала — бушевала невиданная гроза. Ведущие московских молодежных FM — программ (все сплошь пользователи «дельфиньих» ПК) шутили, что проект по превращению Земли в дельфинарий вступил в решающую фазу. По православному радио ученый батюшка рассказывал о Всемирном потопе и Ноевом ковчеге. Мать ушла в гробе-ковчеге в яму, наполненную прохладной водой, как языческая богиня Сатис. Отец стоял перед могилой в неизменном белом плаще под черным зонтом, как в гроте под водопадом, а кладбищенские рабочие, матерясь, устанавливали мраморную плиту (у отца не было времени ждать пока земля, как положено, осядет). «Мы не были с тобой при жизни, но мы будем с тобой после смерти» — такие слова выбил золотом отец на скорбном белом мраморе. Потом он развернулся, побрел по аллее, как человек, у которого не осталось в жизни дел. Остановился под напоминающим зеленый фонтан дубом, вытащил из кармана плоскую бутылку «Hennessy», длинно отпил, вытер рот рукавом, бросил (непустую еще) бутылку на мокрую траву. Похоже, нищета отсутствовала в списке обрушившихся на отца бед.
Просматривая кассету, Никита, помнится, подумал, что бессмертие вернувшегося из коридора отца — это не вечная (растянувшаяся во времени) жизнь, но вечная (растянувшаяся во времени) смерть.
«Куда ты едешь? — спросил на вокзале у воинственно задравшего воротник плаща отца Савва. — Что ты так переполошился из-за этой идиотской статьи? У нас свободная страна, мало ли кто что пишет? Ты тоже можешь писать и публиковать все, что душе угодно. Хочешь, ругай Сталина. Хочешь — хвали Горбачева. Хочешь — славь демократию. Хочешь — смешивай ее с дерьмом. Можешь даже сочинить монографию об этом… как его… ну, который рыдал, когда взорвали Empire State building, хотел объявить войну Саудовской Аравии, а потом исчез, как его и не было. Я могу поговорить с президентом. Он назначит тебя главным редактором “Солнечной революции” или “Третьей стражи”. Ты снова будешь хлебать из правительственного корыта. Да, кстати, — Савва попытался опустить воротник его плаща, но отец решительно отвел его руку, — он считает “Самоучитель смелости” гениальным произведением, готов издать его за государственный счет миллионным тиражом. Единственное условие, чтобы ты написал несколько слов, мол, книга посвящается новой России и президенту, не только вытащившему страну из дерьма, но и удержавшему ее, когда весь мир погрузился в дерьмо»…
«Где?» — перебил отец.
«Что где?» — не понял Савва.
«Где удержавшему?» — уточнил отец.
«Да, над дерьмом, над дерьмом», — с удивлением посмотрел на него Савва.
«Я, как Станиславский, — усмехнулся отец, — не верю!»
«Во что?» — спросил Савва.
«В возможность пребывания одной отдельно взятой страны над дерьмом, когда весь мир в дерьме, — ответил отец. — Закон всемирного тяготения еще никто не отменял».
«Неужели тебе не нравится Россия, которую он слепил практически из ничего? Из дерьма? — с изумлением посмотрел на отца Савва. — Посмотри по сторонам, она же именно такая, о какой ты мечтал!»
«Именно поэтому, что она из ничего, из дерьма, — сказал отец, — она мне и не нравится».
«Это не разговор», — посмотрел на часы Савва.
Поезда в новой России стали ходить, как при Лазаре Моисеевиче Кагановиче, то есть строго по расписанию.
До отправления оставалась ровно минута.
«Ты говоришь, он сделал страну такой, о какой я мечтал? — переспросил отец. — Возможно, но при этом сделал ее и такой, как мечтал ты! А у нас с тобой, — покачал головой, — были на этот счет совершенно разные мечты. А заодно он сделал ее и такой, как мечтал он, — ткнул пальцем в Никиту, — хотя он, вообще, ни о чем не мечтал, потому что он… Ладно, не будем о грустном. Как мечтали все они! — обвел рукой идущих по перрону, поднимающихся в вагоны, стоящих по разные стороны окон отъезжающих и провожающих людей. — Он, как скульптор, вылепил ее из глины наших заблуждений, метаний, отступлений от добродетели, наконец… глупости и несовершенств. Да, я сначала ненавидел Сталина, потом любил, потом снова ненавидел, а сейчас опять люблю. Когда-то мне казалось, что коммунизм — это зло. А сейчас я думаю, что то, что вместо него — еще большее зло. В этой жизни я лгал, предавал, обманывал, гнул спину, случалось, сам оскорблял зависимых от меня людей. Но ведь во мне, как и в тебе, и в нем, — указал на Никиту, — и в них, — на занятых своими делами людей, — есть что-то помимо этого, как ты выражаешься, дерьма. То, что приближает человека к Богу, заставляет… любить ближнего, жертвовать жизнью ради справедливости. Он же, — мотнул головой в сторону, — с твоей подачи ваяет страну, где это выведено за скобки, ликвидировано как класс, отсутствует по определению, как будто этого вообще нет в природе. Нельзя жить так, — с неожиданной тоской произнес отец, — как будто добра нет. Ведь это означает, что и Бога нет. Хочешь, я открою тебе универсальную тайну всех без исключения реформ? Она в том, что они делают жизнь такой, что в ней остается все меньше и меньше места для Бога. Они режут землю у Него под ногами. Разве не так?»
«Он не ваяет, — возразил Савва, и не режет землю у Бога под ногами. Он унаследовал страну такой от тех, кто правил раньше. Разве его вина в том, что Бог в России… угодил между жерновами коммунизма и капитализма, тоталитаризма и демократии, растерся в… рыночную пыль? У Него нет в России под ногами земли, потому что Его носит ветер. Ремир просто хочет навести в стране хоть какой-то порядок, вернуть народу утраченный смысл жизни».
«Посредством использования модели управления, отменяющей мораль, сострадание к ближнему, самый факт наличия у человека бессмертной души, — заметил отец. — Даже такие основополагающие категории, как демократия и тирания теряют смысл внутри этой модели, превращаются в форму без содержания. Это не общество, это не жизнь, это что-то другое. Если России назначено идти таким путем, то уж лучше я сгорю в огне антиглобалистской революции, чем буду жить… как будто меня нет».
«Ты сам когда-то говорил мне, — напомнил Савва, — что зло распределяется в мире, как жидкость в сообщающихся сосудах. Уровень всегда один и тот же, только конфигурация сосудов разная. На одном сосуде можно написать — “демократия”, на другом — “тирания”. Какая, собственно, разница — сгореть в Европе в огне антиглобалистской революции, или хоть какое-то время пожить в свое удовольствие в России? Зачем ты ищешь приключений на собственную задницу?»
«Лучше сразу сгореть дотла, чем жить обгоревшим уродом, — ответил отец. — Поехали, пока не поздно, со мной. Вам все равно здесь не жить, точнее не выжить. Он отдаст приказ по армии жильцов, и ты это знаешь».
«Комплекс ожидания конца света, — вздохнул Савва. — Каждый переживает его по-своему. Но не у каждого, — посмотрел на отца, — такая буйная фантазия».
