Она снова задорно расхохоталась и ответила с веселой игривостью:
— Василек — хороший парень. Но ты меня к нему не ревнуй: ко мне он равнодушен. Я для него не существую.
В день, когда Шустова вызвали на заседание бюро райкома, Ирина волновалась больше всех: какое решение примет райком? Из лаборатории она то и дело звонила в отделение Шустова, но к телефону никто не подходил, — значит, Василий еще не возвратился. Наконец телефонный звонок в лабораторию. Она вздрогнула и в волнении схватила трубку. Каким-то чутьем догадалась, что звонит Шустов. Должно быть, ее волнение передалось Петру Высокому: он бесшумно подошел к столу и стал подле Ирины в выжидательной позе. Голос Василия Алексеевича сдержанно-приподнятый. Он почему-то сначала спросил:
— И Петр Высокий там?.. Можете поздравить: решение нашей парторганизации райком отменил. — При этих словах Ирина визгнула от неистового восторга, и Шустов охладил ее следующей фразой: — Погоди плясать, выслушай. За халатное отношение к хранению бланков спецрецептов и за ненормальные взаимоотношения коммунистам Семенову и Шустову объявили по выговору без занесения в учетную карточку.
Она передала трубку нетерпеливому Похлебкину, а сама умчалась во второй корпус, где размещалось отделение Василия Алексеевича. Ворвалась к нему в кабинет без стука и, обрадовавшись, что он один, порывисто бросилась к нему, крепко обвила руками его горячую шею и страстно поцеловала. Все это произошло так быстро, естественно, что он даже растеряться и удивиться не успел. А потом увидел на улыбающихся глазах ее слезы счастья.
— Я так рада, так рада, что все благополучно обошлось, — слабый голос ее звучал тихо и однотонно.
Василий Алексеевич принял ее вспышку как должное, как проявление заботы верного, душевного друга и товарища. Он начал было рассказывать, как шел разбор его дела на бюро райкома, но Ирина перебила все тем же тихим и нежным голосом:
— Не надо сейчас, Василек. Потом, вечером. У тебя дома. Мы заедем. Такое надо отметить. Хорошо? Вечером. В котором часу удобней?
— Андрей когда освободится? — уточнил он.
— Он свободен, — торопливо отмахнулась она. — Только ты не звони ему. И я ничего не скажу — сделаем сюрприз. Хорошо?
Василий Алексеевич покорно кивнул. Он не только не знал, но и не мог догадаться, что она сейчас хитрит. Ирина решила приехать к Шустову одна, без Андрея и тайно от Андрея.
С работы она ушла на час раньше — отпросилась у Похлебкина. Нужно было успеть переодеться, принарядиться и уйти из дому до прихода Андрея с работы. Она все рассчитала и взвесила. Сегодня будет решающий день — она придет к Василию Алексеевичу и скажет: я твоя. Навсегда. Навеки. Не в силах побороть свои чувства, она уже не отдавала себе отчета в поступках, делала все, что подсказывало горячее и слепое сердце.
Придя домой запыхавшаяся, словно убежавшая от погони, она металась по квартире, не соображая, что делает. Почему-то распахнула шифоньер и стала торопливо перебирать свои наряды. Это было очень важно — надеть новое, которое он еще не видел, самое лучшее, приготовленное специально для такого случая платье. И вдруг, как молния, поразила странная и такая неожиданная, неуместная мысль: "Что это я? О чем? А как же Андрей… и Катюша?.. Я не знаю, что со мной случилось, осуждайте, казните меня, но я люблю. Люблю его… и Андрея. Не знаю, быть может, это пошло по отношению к одному и подло по отношению к другому. Но я люблю".
Она ждала, что Василий сделает первый шаг. И, не дождавшись, пошла сама. У Ирины никогда не было недостатка в поклонниках, даже в Заполярье, когда они поженились с Андреем. Но она с презрением отвергала все ухаживания. Ее называли женой "образцово-показательной верности". А ей было все равно, как ее называли, и что о ней думали. Она любила Андрея. А может, это было просто чувство благодарности за его любовь? Кто знает. И прежде никогда не думала, что может изменить Андрею или полюбить другого. Теперь она не хотела об этом вспоминать и не задумывалась над будущим.
Нарядившись, она еще раз подошла к зеркалу и критически осмотрела свою прическу. Растопыренными пальцами попробовала оживить тучную копну волос, крашенных под каштан. Прическа как прическа, довольно милая, скромная, не кричащая. Но сегодня она ей не нравилась. В запасе у Ирины было достаточно времени, и она решила по пути к Шустову заглянуть в парикмахерскую. Сегодня она должна быть самой красивой на свете. Василий этого заслуживает. Он необыкновенный человек. Он герой, из породы тех, с Сенатской площади, кто шел на эшафот, кто вместе с Лениным шел в ссылку долгим сибирским трактом. Только он мог сказать в лицо иностранцу-подлецу: "Подлец!" Он восстал тогда, когда другие заискивающе ползают на брюхе перед негодяями и мерзавцами и сами подличают. Он — герой нашего времени, ее идеал и мечта, за ним она готова идти куда угодно. Вздохнула, глядя на свое отражение, мысленно сказала той, глядящей из зеркала элегантной молодой даме: "Ну, Иринка, ни пуха тебе, ни пера", круто повернулась и уже в прихожей столкнулась с только что вошедшим Андреем. Это было так неожиданно, ошеломляюще, что она не могла скрыть своего замешательства.
— Ты далеко? — настороженно спросил Андрей, не сводя с нее цепкого проницательного взгляда. По ее необыкновенному туалету, по вдохновенному и в то же время растерянному лицу, ярко зардевшемуся, он догадался, что она идет на свидание. Она не сразу нашлась:
— Я?.. Я решила… к подруге… в театр идем, — беспомощно пролепетала Ирина. И все, вся неправда, стыд — все было написано на ее лице так ярко и выразительно, что не было нужды задавать вопросы.
— Что смотреть? — сухо, как пощечина, прозвучали холодные слова. Андрей по-прежнему стоял у порога, заслоняя дверь, и требовательно смотрел ей в бегающие, всполошенно мечущиеся глаза.
— Не знаю, какой-то концерт… билеты у нее, — окончательно запуталась Ирина, готовая заплакать.
Теперь уже не было сомнений: Андрей все понял. Понял, что все то, о чем он прежде смутно догадывался, теперь свершилось, стало неотвратимым и уже никакие слова сейчас ничего не изменят, просто обыкновенные слова уже не действовали, а других, особых, годных только для подобной ситуации слов, у него сразу не нашлось, и он молча прошел в свою комнату, чтобы собраться с мыслями, что-то решить, предпринять, наконец поговорить с женой прямо и откровенно. В эти несколько минут он находился в каком-то полушоковом состоянии, когда мысли путаются, рассыпаются, как песок в горсти, и никак нельзя их собрать и построить в нужный порядок, когда думается автоматически и бесплодно. Он не слышал, как хлопнула за ушедшей Ириной входная, дверь, и был страшно удивлен, растерян и окончательно опрокинут, когда вдруг убедился, что Ирина ушла…
Значит, это серьезно и, быть может, навсегда. У Андрея закружилась голова, а в ушах стоял какой-то бесконечный звон, похожий на звучание медленно угасающей струны, а будто из-за дымки этих звуков выплывала такая же неясная, несвязная мысль: "В жизни случается всякое. Бывает, любит и изменяет любимому. Это — пошло. Но бывает и так: замужняя женщина, не пустая, не легкомысленная, а порядочная, серьезная женщина встретит на своем пути того самого принца, о котором говорила Ирина. «Принц» может быть внешне эффектным, смазливым, остроумным и даже в меру умным — для того чтоб произвести первое впечатление, много ума не нужно, достаточно хитрости, опыта, самодрессировки. Он сумеет вовремя и ловко «подыграть» этой женщине, нарисовать в ее любопытном, впечатлительном и доверчивом сознании свой героический, возвышенный образ. Женщина влюбится, потеряет голову… Бывает. Это ли случилось с Ириной?.. Не похоже. Шустов не донжуан. Здесь что-то совсем другое. А может, вовсе и не Шустов, а кто-то совсем неизвестный и незнакомый? Кто? Кто он, тот неотразимый, на которого Ирина променяла меня?"
Ревность родилась взрывом, охватила всего, обдала горячей волной и на какой-то миг подсказала: иди за ней следом. Ему стало стыдно и неловко от подобной мысли, никакая ревность не заставит его опуститься до слежки… Ему нестерпимо захотелось курить. Курить он бросил в тот день, когда поступил работать в милицию. В их доме не было сигарет — он это знал. Желание закурить немедленно, сию же минуту превратилось в жажду. И он вышел на улицу, чтобы купить пачку сигарет, с грустью вспоминая, что вот точно так же он начал курить, когда его уволили с флота в запас. Значит, и сегодня случилась большая беда, может, еще более серьезная.
У киоска на Ленинградском проспекте он долго рассматривал витрину, не зная, на чем остановиться: слишком богатым показался ему ассортимент табачных изделий. Сигареты различных сортов и марок, папиросы, сигары. Он никогда не курил сигар. Слышал еще на флоте — один офицер то ли в шутку, то ли всерьез сказал: выкурить одну хорошую сигару равносильно тону, что выпить сто пятьдесят граммов коньяку. У него не было желания выпить. А вот сигары… Почему бы не попробовать? Настоящие, гаванские, с мировой славой. Сигары оказались довольно дорогими. Он купил три сигары, коробку спичек. Сделал несколько глубоких затяжек и побрел по проспекту к центру.
