Владимирский централ, повидавший на своем веку сотни воров в законе, прославился наиболее жестким режимом содержания. Лежать на нарах разрешалось лишь ночью, запрещался громкий разговор, по нескольку раз на день администрация тюрьмы устраивала обыски.
На этажах и в коридорах постоянно менялись надзиратели, усложняя таким образом любые неформальные контакты с блатарями. Любая связь между камерами нещадно преследовалась. За надпись на стене, крик в окно и разговор во время прогулки давался карцер. В карцере могли содержать месяцами. Для этого существовали особые приемы, речь о которых пойдет позже.
Но, несмотря на особый режим содержания, воры не прекращали его нарушать. Они быстро приспособились к местным условиям и разработали новые способы связи. Тряпкой или веником откачивалась вода в унитазе, и через канализационную систему отправлялись записки и даже небольшие предметы в виде пачек чая и сигарет.
Вскоре была разработана и звуковая азбука для перестукивания. Скажем, алфавит русского языка условно размещался в тридцати клетках («ъ», «ь» и «ё» исключались): шесть клеток — вправо, пять — вниз. Первая серия ударов обозначала место буквы в вертикальном ряду, вторая серия — в горизонтальном. К примеру, буква «б» передавалась так: один удар — пауза — два удара; буква «и»: два удара — пауза — три удара.
В лагерях, где прочно укоренилась воровская власть, администрация начала расширять и укреплять комендатуру, которая противостояла блатарям. Создавались сучьи бараки, куда бросали на перевоспитание особо опасных законников. Там вора могли искалечить или даже убить. Эта негласная воспитательная мера оказалась настолько эффективной, что она получила продолжение и в последующие десятилетия в виде пресс-камер.
Силовые ведомства не ограничились тюремно-лагерным истреблением блатной элиты. Следственные органы получили негласное право воздействовать на воров в законе особыми методами, не предусмотренными уголовно-процессуальным законодательством. Обработка криминальных авторитетов начиналась сразу же после ареста. Милиция прилагала все усилия, чтобы вор письменно отрекся от блатных законов и официально заявил о своей готовности «стать на путь исправления и трудом искупить свою вину перед советским народом».
В начале следствия вор в законе подвергался психической обработке: ночные допросы, истязание бессонницей, провокации, угрозы. Затем наступала вторая степень неформального процессуального воздействия. Воров помещали в клопиные боксы, подсаживали к отъявленным бандитам-анархистам или сукам, морили голодом или попросту избивали прямо в служебных кабинетах. Когда государство ужесточило уголовную ответственность за корыстные преступления, ворам стали накручивать максимальные сроки. Пытаясь подорвать их репутацию, уголовный розыск фабриковал компру, которая через стукачей и провокаторов распространялась в преступном мире.
Во всей внутрислужебной переписке на словосочетание «вор в законе» наложили табу. Законникам придали другую уголовную окраску и стали называть «организаторами преступных группировок», а профессиональную преступность — «организованной преступностью». Схлопотать срок можно было даже лишь за прямую или косвенную принадлежность к ворам в законе.
Блатному братству приходилось уже не карать предателей, а просто выживать. Ряды польских воров все пополнялись и пополнялись развенчанными ворами в законе, мокрушниками, военными преступниками. Новоиспеченный клан воров оказался менее щепетильным в кадровых вопросах и мог наградить воровским венцом любого, кто имел силу, зачастую физическую, в уголовной среде. В лагерном беспределе отъявленные головорезы быстро оценили свои качества и возможности. Пока суки и честные воры выясняли отношения и душили друг дружку, бандиты и гопники (осужденные за гоп-стоп, то есть грабеж) стали в свою очередь протискиваться к власти. В лагерях появились ломом подпоясанные, красные шапочки, анархисты, чугунки и прочие группировки. Но все они не имели той численности и того лагерного опыта, какой был за ворами в законе и суками. Фраера остерегались открытых стычек с ворами и довольствовались своим влиянием лишь на небольших участках зоны.
Суки отказывались переступать порог тех лагерей, где царила власть воров в законе. Некоторые из них рассылали жалобы во все инстанции с просьбой изменить место отбытия наказания. Сорокашестилетний рецидивист Д. в своей жалобе писал:
«Эти скоты (воры в законе — А. К.) всю жизнь топтали тех, кто пытался начать новую жизнь. Желание работать, исправиться, думать по-своему они считают блядскими проявлениями и ломают каждого, кто плюет на их скотские законы и уважает Советскую власть».
В 1956 году новое руководство МВД отправило в ЦК КПСС проект по стабилизации неформальных норм поведения в местах лишения свободы. Вскоре на базе существующих зон были созданы спецлагеря, по которым разошлись враждующие стороны. Администрации специальных лагерей запрещалось переводить воров из лагеря в лагерь. Продолжать «сучью войну» блатные могли лишь на свободе. По данным МВД, только за 1956–1957 годы насильственную смерть приняли свыше ста рецидивистов, твердо решивших стать на путь исправления. Имелись потери и среди блатарей-ортодоксов.
Спустя год на Среднем Урале возле Свердловска появился экспериментальный лагерь, куда этапировались исключительно воры в законе и злостные отрицалы. Среди блатной элиты началась воспитательная работа. Зона оказалась экспериментальной во всех отношениях. В ней царил беспредел со стороны администрации. Опытные мастера перковки, прошедшие спецподготовку в органах ГПУ еще в довоенные годы, принялись за подрывную деятельность в рядах многострадальной братвы. Под прицелом оказались наиболее влиятельные воры, успевшие стать живым символом блатной чести и доблести. В первую очередь «воспитатели» намеревались завербовать стукачей для распространения клеветы и получения внутрилагерной информации. Но эта попытка оказалась безуспешной.
Воров заставляли трудом зарабатывать свою ежедневную пайку, но и эта затея потерпела фиаско. Вор скорее схватил бы заточку, чем тачку или лопату. Отцы спецлагеря не предусмотрели такого упорства и сразу же ощутили дефицит мест в ШИЗО и внутрилагерной тюрьме. Штрафников пришлось записывать в очередь на посадку в ШИЗО или карцер. Спустя десятилетие один из законников вспоминал забавный случай: его записали на посадку в карцер, но своей очереди он так и не дождался.
Перековка блатарей шла с таким скрипом, что за два года исправительных работ специалистам от МВД удалось направить на путь истинный не больше десяти человек. После письменного отказа от воровской жизни сук помещали в отдельную камеру. Там их уже ждала работа, состоящая лишь в том, чтобы рассылать свои воззвания к блатному миру. Отошедшие воры призывали законников начать новую жизнь и потрудиться на благо страны. Имена предателей сразу же стали известны и их заочно приговорили к смерти. По некоторым данным, ни один из них после досрочного освобождения так и не добрался к родному порогу.
Зимой для узников наступал сущий ад. Внутрилагерные помещения почти не отапливались, а в ШИЗО и карцерах температура достигала десяти градусов мороза. Грев от братвы, оставшейся на свободе, зона получала редко. Администрация с особым вниманием следила за полной изоляцией лагеря, да и воровской клан переживал не лучшие финансовые времена.
Силовые методы борьбы с рецидивной преступностью оказались у государства не единственными. В 1959 году на Третьем съезде писателей СССР Никита Хрущев выступил с пламенной речью. Он процитировал трогательное письмо от вора-рецидивиста, который решился письменно обратиться к главе государства. Вор раскаивался в своих прежних грехах, жаловался на безысходность и просил у Никиты Сергеевича совета. По всей видимости, автором послания был ссученный вор, опасавшийся преследования со стороны карательных органов и ожидавший мести от блатарей.
Простецкий нрав Никиты Хрущева позволил ему откликнуться на столь неординарное письмо. Теплая встреча с вором закончилась историческими словами лидера коммунистов: «Я позвоню секретарю горкома партии, попрошу его, чтобы обратили внимание на вас, устроили на работу, помогли приобрести необходимую квалификацию. Вам дадут кредит на постройку домика или же, если есть возможность, выделят квартиру, чтобы вы платили меньше…». Слова Хрущева, естественно, не пропали даром. Бывший рецидивист действительно получил квартиру, обзавелся семьей и устроился работать на завод. О его дальнейшей участи история умалчивает.
