Об этой «шайке разбойников» есть любопытная запись и в «Старой записной книжке» П. А. Вяземского. Один крупный чиновник рассказал о том, как, будучи в служебной поездке, он внезапно заболел, да так, что решил — больше ему не встать... Позвали священника. Исповедовав больного, тот под конец спросил: нет ли еще какого-нибудь грешка на душе?
«Отвечаю, что, кажется, ничего не утаил и все чистосердечно высказал. Он настаивает и все с большим упорством и с каким-то таинственным значением допытывается, не умалчиваю ли чего. «Да что вы еще узнать от меня хотите?» — спросил я. «Вот например насчет казенных интересов...» — «Как? Казенных интересов? Что вы этим сказать хотите?» — «То есть, попросту сказать, не грешны ли вы в лихоимстве?»
Через некоторое время чиновник вновь проезжал через этот уездный городок и, встретившись со священником, стал упрашивать его сказать, чего он так добивался во время исповеди.
И священник признался в своем подозрении, что исповедуемый имел отношение к железнодорожному ведомству...
Подслушанное однажды Владимиром Ивановичем Далем присловье, что «подрядами люди и богатеют и разоряются», для коммерции советника Торлецкого сбылось только в первой — счастливой части: он разбогател, и весьма крупно, свидетельством чему стал огромный, выходящий на три улицы дом...
— А ведь у этого здания истинно дворцовая пышность,— сказала искусствовед Татьяна Петровна Федотова, когда мы рассматривали в архиве чертежи фасада «разрешенного к постройке трехэтажного дома для квартир».
В толчее узких торговых улиц некогда, да и, по правде сказать, неоткуда разглядеть это здание — оно лишено теперь простора, заслонено новыми многоэтажными домами. Здесь же, в тиши архива, невольно замечаешь каждую мало-мальски интересную деталь, а в их взаимосвязи — замысел архитектора.
В средней части и по углам фасад выделен небольшими ризалитами, увенчанными легкими по пропорциям фронтонами, которые отделены от основного объема дома широким глухим стилобатом. Удачны небольшие круглые слуховые окна с лепными гирляндами по сторонам, расположенные в середине фронтона.
А какую великолепную игру светотени на фасаде создают фигурные филенки между окнами первого этажа! Он прихотлив и наряден, этот необычный дом, чьи контуры родились под рукой явно незаурядного зодчего.
Разрешенный «к постройке для квартир», он в то же время уверенно хранит в своем облике черты живописной торжественности и горделивой пышности. Здесь все уместно и все в меру — и полуколонны композитного ордера, облегчающие верхнюю часть здания, и сложного рисунка переплеты полуциркульных окон, и широкий многопрофильный карниз, отделяющий первый этаж от второго, парадного...
Увы, московские архивы не дают ответа на вопрос, кто был автором проекта дома. Откроем вновь книгу «Москва в кольце Садовых». Соблазнительную разгадку предлагает ее автор 10. А. Федосюк! Он пишет, что дом построен «предположительно по проекту К. А. Тона — автора Большого Кремлевского дворца и первого московского вокзала (ныне Ленинградский)».
Федосюк делает свой вывод, основываясь в первую очередь на архитектурных особенностях дома. Действительно, в фасадной обработке легко узнаются столь любимые Константином Андреевичем Тоном и так знакомые нам по зданию вокзала полуколонны и скромный парадный вход, ничем не выделяющийся из мерного ряда окон первого этажа (этот прием использован и в Большом Кремлевском дворце).
Опытный глаз Т. П. Федотовой находит на фасадном плане дополнительные доводы в пользу авторства Тона: отголоски стиля барокко в сочетании с элементами, типичными для «русско-византийского» стиля, а главное — такой прием, как создание торжественности архитектуры за счет помещения в парадном втором или третьем этаже высоких окон с полуциркульным завершением, присутствуют почти во всех московских работах мастера.
Но вот несколько фактов иного рода.
Когда я работал в архиве с документами по дому № 9, заметил, как мне кажется, что другие, смотревшие их до меня, не сочли важным: все фасадные планы будущего дома Торлецкого нанесены на листы с грифом Правления IV округа путей сообщения и публичных зданий — Правление этого округа ведало и строительством Николаевского вокзала в Москве. А теперь уместно вспомнить, что единоличным подрядчиком на этом строительстве был коммерции советник А. Л. Тор-лецкий.
Подписи Тона на этих чертежах нет. Но и на чертежах многих зданий, где авторство Тона бесспорно, тоже не видно его подписи. Лейб-архитектор Тон не считал нужным вникать в сам ход строительства, доверяя воплощение своих идей ученикам и помощникам. «В кратковременные свои пребывания в Москве архитектор Тон весьма редко бывал на строении, а если посещал, то только для проверки работ»,— рапортовал министру двора президент Московской дворцовой конторы барон Лев Карлович Боде. А вот еще одно свидетельство современника: «Приезды Тона в Москву всегда были крат-ковремениы».
Так было и на кремлевских постройках, и при перестройке здания Малого театра, и при возведении Николаевского вокзала — и вряд ли мог стать исключением дом на Софийке.
Предвижу еще одно сомнение. А было ли у Тона, отягощенного большим числом казенных заказов, время заниматься заказами частными? Было. Он построил несколько домов в Петербурге, Новгороде. Ученик А. Н. Воронихина, родоначальник нового направления в русском зодчестве, академик трех европейских академий К. А. Тон был высоко чтим современниками. Его кончина в феврале 1881 года была отмечена специальным номером архитектурного журнала «Зодчий», также откликнулись па это печальное событие многие другие газеты и журналы. Однако в последующем исследователи отводят К. А. Тону в истории архитектуры уже более скромное место.
К эклектике, с которой тесно связано все творчество Тона, долгие годы было отрицательное отношение, хотя здесь уместно вспомнить, что па ранней стадии ее называли в специальной литературе романтизмом, а более поздний период — историзмом.
Само название эклектизм происходит от греческого слова «выбирающий». Тона и его последователей обвинили в том, что они выбрали из прошлого русской архитектуры лишь внешние детали, создав в угоду власть имущим ложнорусский, или псевдорусский, стиль... В негативном отношении к Тону немалую роль сыграло и его звание лейб-архитектора и большое количество церквей, построенных по его типовым проектам (как мы теперь бы сказали), и то активное неприятие, особенно в двадцатые годы нашего века, храма Христа Спасителя на набережной Москвы-реки.
Но время, как всегда, расставляет свои акценты, и мы сегодня говорим о том, что творчество Константина Андреевича Тона не только впитало в себя все противоречивые тенденции общественного развития его времени, но и во многих своих инженерных замыслах он намного опередил это время, оставив добрый и значительный след в отечественном зодчестве.
Его имя неотделимо от упорных поисков национальной русской самобытности в архитектуре, создания новых рациональных планировочных и конструктивных решений. И по-прежнему справедлива та оценка, которая дана была на торжествах, посвященных пятидесятилетию деятельности ректора Академии художеств Константина Андреевича Тона, где говорилось, что благодаря Тону нашим зодчеством сделан громадный шаг за последние 20—30 лет, «отделяющих нас от архитектуры предков, которая по своей тяжести и малой приложимости к существенным потребностям жизни кажется удаленной от нас на целые столетия...».
Позволим себе добавить еще один небольшой эпизод, который рассказывает о том, какое интересное совпадение произошло по воле случая в описываемые нами годы.
Дом на Софийке и вокзал сооружались почти одновременно. Но место для вокзала выбрали не сразу. Сначала хотели поставить его у Тверской заставы, потом — на Трубном (ныне Цветной) бульваре, но в конце концов начали рыть котлован под фундамент у «Красного пруда при Сокольничьем шоссе, на Полевом дворе».
Полевой двор — это все тот же Пушечный двор. И получается, что Тон возводил два здания на землях, принадлежавших в разные годы Московскому пушечному двору.
Многочисленные прошения в городскую управу от домовладельцев Торлецких (сначала самого Александра Логиновича, а затем и его сына, Александра Александровича) свидетельствуют о том, что их мало беспокоило сохранение архитектурных особенностей здания: расширяются окна первого этажа, прорубаются двери... Цель здесь одна — дом, стоящий па трех оживленных московских улицах, привлекает постоянное внимание владельцев модных магазинов и лавок.
Магазин австрийского подданного Станислава Оконь, просторное помещение для всемирно известной компании швейных машин «Зингер»... Магазин русских вещей Ипатова — своеобразная демонстрация русского купечества против засилья иностранного капитала на Кузнецком мосту и прилегающих к нему улицах. Позже такой же магазин откроется в конце Кузнецкого моста, в нынешнем доме № 19.
