— Вот кого действительно рукой не достанешь, — заявил Йенс Воруп, рассказывая Марии о своем посещении. — У него несколько автомобилей, в конюшнях полным-полно беговых лошадей, у жены собственный шофер. У него меховая шуба — и он похож прямо на хищного зверя, когда сидит за рулем. Впрочем, говорят, он еще кой-чем ее обслуживает. Ну, в таких кругах это не редкость. Тебе следовало бы сделать ей визит, когда ты будешь в столице; она так ласково отзывалась о тебе и очень просила кланяться.
Но Мария наотрез отказалась.
— Я у них не бывала, когда они жили в бедности и ловили собак, потому и теперь не пойду. Они какие были, такие же и остались.
— Нет, в том-то и дело, что не такие же! — возразил Йенс Воруп.
И с ним приходилось согласиться. Человек сидел в Эстер-Вестере и мог сам участвовать в берлинской поездке Ханса Нильсена, так подробно газеты описывали каждый его шаг, словно он какой-нибудь князь. Однажды было сообщено, что Хансу Нильсену пришлось задержаться на несколько дней, — и он телеграммой вызвал своего парикмахера из Копенгагена: он-де не желает, чтобы какой-то незнакомый субъект елозил бритвой по его лицу! И это на него похоже, на этого бывшего живодера! Он всегда держался точно переодетый принц! Теперь уже можно совершенно спокойно вспоминать о весьма скромном прошлом Ханса Нильсена: он сам никогда не скрывал от печати, из каких глубоких вышел низов.
Тем более все были поражены, когда однажды утром газеты сообщили, что Ханс Нильсен арестован немецким военным командованием и его обвиняют в том, что он поставлял немецкой армии несъедобные, тухлые консервы. Его будто бы даже нарочно заманили на территорию Германии, соблазнив обещанием больших поставок, чтобы там задержать. Значит, теперь ему крышка.
И вот пришлось снова вооружиться терпением и ждать, ждать. А тем временем датских лошадей продолжали ковать! Это составляло весьма непроизводительный ежедневный расход для всей страны и его можно было точно исчислить в кронах и эре, но тут уж ничего не поделаешь, приходилось терпеть. Если от Ланге все еще не было никаких вестей, то это могло происходить по целому ряду причин, и каждая могла оказаться вполне уважительной.
Ища выхода, Йенс Воруп решил было обратиться со своей бедой к правительству: это. вопрос, касавшийся всего общества, ведь сельское хозяйство для страны главный — чтобы не сказать единственный — источник дохода. В конце концов нелепо, что он за дело, столь важное для всей общественности, борется в одиночку, как частное лицо, и рискует при этом сломать себе шею.
Из Фрейбурга все еще ничего не было слышно, и когда обнадеживающие заверения начали постепенно терять свою силу, кончилась война и в Германии разразилась революция. При новых обстоятельствах можно было еще меньше надеяться что-либо узнать о докторе Ланге. Но и эти обстоятельства должны же когда-нибудь кончиться!
Было совсем не так легко сидеть сложа руки и спокойно выжидать! Ликвидация шла повсюду полным ходом, на все события упал более резкий свет и безжалостно совлек с них волшебные краски, былые фантазии одна за другой терпели крушение....
Руководство акционерного общества, созданного Йенсом Ворупом, все еще баюкало себя сладкими надеждами и, казалось, не слишком жаждало пробуждения к суровой действительности. Над ним повсюду смеялись, но были и такие, которые ворчали. И в один прекрасный день поступила первая жалоба, а именно — от группы акционеров в столице, утверждавших, что все это — сплошной обман! Доброе старое словечко, которое теперь снова в ходу и в чести! Обман?.. Люди совсем забыли, что есть вещи, которые называются этим именем.
— Придется скупить у них акции, — сказал Йенс Воруп директору банка, — ничего другого не остается. Нельзя допустить до скандала, особенно сейчас.
Тогда директор открыл ему, что банк потерпел банкротство и его придется закрыть. Кроме использованной почтовой марки в пять эре, в кассе ничего не осталось, все выгребли дочиста.
Йенс Воруп взялся за дело сам. Он все еще верил в изобретение Ланге; инстинкт самосохранения заставлял его бороться. Он открыл Марии всю серьезность положения и получил от нее согласие превратить все, что только можно было, в наличные. Впервые после долгого времени он по собственному побуждению советовался с ней; и это настроило ее примирительно. Но и сурово! Ведь муж приходил к ней за советом лишь тогда, когда его дела были плохи! Однако при данных обстоятельствах ничего другого не оставалось, как самой уговаривать его поехать в столицу и предложить представителю недовольных акционеров покончить дело миром. Йенс отделался довольно легко и вернулся с акциями в кармане.
Итак, он был теперь владельцем большинства акций своего же акционерного общества, что имело и свои хорошие и свои дурные стороны. Ведь само начинание в конце концов должно принести удачу. Вместе с тем для такого рода предприятий уже не было подходящей почвы ни в столице, ни дома; жизнь до того измельчала, стала такой убогой и ничтожной, какой еще никогда не бывала. Волшебный блеск игры погас. Вместе с грохотом пушек на полях сражений прекратилась и золотая вакханалия, — без дьявольского аккомпанемента войны она не могла продолжаться.
Йенс Воруп старательно избегал родных жены, сидел дома и снова энергично взялся за свой хутор. Дела оказалось по горло, запущенностью веяло из каждого угла, — но это его не пугало: он все опять поставит на ноги, только бы так или иначе кончилась проклятая история с акционерным обществом! В то, что доктор Ланге мошенник, он никак не мог поверить; но не исключена возможность, что его опять призвали на фронт и он там остался.
Когда распространился слух, что владелец Хутора на Ключах оказался настолько глупым, что взял на себя ответственность перед акционерами, все накинулись на него, точно стая волков. Его бомбардировали письмами с требованиями возмещения убытков и угрозами подать на него в суд. Ясно, что он преступник, раз он сам чувствует себя виноватым и ответственным! Люди, которые при основании общества были не менее деятельны, чем он, теперь вопили, дрожа от негодования, грозили тюрьмой, если он не возместит им убытки. Йенс Воруп изо всех сил отбивался от этой своры — давал в долг, брал ссуды, продавал. Но появлялись все новые кредиторы, а он был не настолько богат, чтобы платить за все акции из пятидесяти процентов!
Приходилось защищаться и дома: Мария не сводила с него безмолвного взгляда. Какого она теперь мнения о нем? Осуждает ли его? И он старался оправдаться перед ней, повертывать любую тему в разговоре так, чтобы на него не упала тень, чтобы у них обоих сохранился в душе его образ таким, каким он его выдумал. А это значило — говорить, говорить! Но какой толк? Она лишь смотрела на него, и в ее глазах он читал свой приговор: игрок, лгун, бродяга!
«Почему, если он не виноват, он отсиживается дома, а не выступит мужественно и открыто перед обществом?» — верно, думает она про меня, говорил себе Йенс.
Но именно этого-то он и не мог — что-то в нем разбилось; и единственное, что было в его силах, это — выжидать. Да, выжидать! А зачем? И сколько же выжидать? С ума можно сойти! Когда заходила речь о его злополучном акционерном предприятии, Йенсу чудилось, что у него разум мутится. Этот взрослый человек был подобен ребенку, который играет своей тряпичной куклой, воображая всерьез, что это живое существо.
Однажды Мария нарушила ледяное молчание и сказала:
— Если ты все еще в это веришь, — а когда ты говоришь с людьми, кажется, что ты веришь, — почему ты сам не съездишь туда и не выяснишь, в чем дело? Немецкий ты знаешь настолько, что сможешь объясняться...
Это были первые слова, сказанные ею после многих дней молчания. И Йенс Воруп не мог не признать ее правоты. Он стал собираться в дорогу; холодного тона жены было достаточно, чтобы подтолкнуть его. И он удивлялся: почему до сих пор ему не пришла в голову эта мысль?
До Фрейбурга, где должен был находиться доктор Ланге и большая фабрика, выпускавшая его препарат, все шло гладко. Однако указанной в адресе улицы не оказалось. И тут Йенс Воруп вспомнил, что по желанию доктора Ланге все письма и переводы посылались ему до востребования, — потому якобы, что во время войны и почтальоны и частные адреса — дело весьма ненадежное. Тогда Йенс Воруп обратился к фрейбургской полиции, однако и в их списках не значилось ни фабрики, ни доктора Ланге. Вот все сведения, которые он получил; и чиновники, сообщая их, слегка улыбались.
— Но это же уважаемый человек, — настаивал Йенс Воруп. — Он был офицером действующей армии, и немецкое военное командование отправило его в Данию. Он даже награжден железным крестом.
Чиновники пожимали плечами.
— Его, пожалуй, было бы легче найти без этих знаков отличия, — пробормотал полицейский комиссар и украдкой усмехнулся.
