Эббе и Анн-Мари тотчас заметили, что Сэрен Йепсен чем-то рассержен: он отказался от кофе.
— Нет, не буду, надо везти детей домой, — коротко сказал он, упрямо стоя у дверей.
После шумного дня старики сидели, наслаждаясь тишиной мирного вечера. Да, дети в самом деле все могут перевернуть вверх дном! Эббе Фискер читал вслух, Анн-Мари, проворно орудуя спицами, чуть не влюбленными глазами следила за движением его губ. В книге описывалась жизнь рабочих. Это был пролетарский роман, вызвавший много споров. Эббе и его сын включили его в список книг местной библиотеки.
— Я все-таки рад, что поддержал Нильса, когда он предложил этот роман, — неожиданно произнес Эббе Фискер и положил книгу на стол. — Тут, правда, есть много резкого, но надо признать, что писатель прав: нашу социальную совесть не мешает расшевелить. И он ничего не выдумывает. Очень много людей действительно живут хуже скотины, особенно в больших городах.
— И все-таки удивительно, что кому-то доставляет удовольствие писать таксе, — молвила Анн-Мари. — На свете есть столько красивого, о чем можно было бы писать. Ну, скажем, про жизнь богачей и всякое такое.
— А я больше люблю читать о бедняках, чем о богачах. И вот почему: у богачей, видишь ли, нет других забот, кроме — самое большее — любовных. Но уж лучше заботы денежные, чем любовные. Борьба — вот о чем стоит читать, если только она как следует разгорается... А все же, Анн-Мари, мы возьмем на летние каникулы одного-двух мальчуганов, согласна?
Упоминание о мальчуганах увело мысли Анн-Мари в сторону.
— Как он все-таки настойчиво расспрашивал, наш маленький Арне. А ты словно готов был все ему рассказать, как сложилась наша с тобой жизнь, верно?
— Он еще очень мал и не понял бы. Но придет время, и он все узнает. К чистому грязь не пристанет.
— Все дело в том, что наши кровати стоят рядом. Люди этого не могут постичь. Не переселиться ли мне в комнату для гостей?
— Мне нужно держать твою руку в своей, когда мне не спится, — твердо сказал Эббе. — От этого ровно никому никакого вреда не станется, а я достаточно уже намытарился в жизни. Мы с тобой перевалили через тот возраст, когда людям было бы интересно посудачить на наш счет, поосуждать нас... Мы с тобой любим друг друга и отвечаем только перед нашим господом богом, Анн-Мари. А теперь я хочу лечь и взять твою руку в свою, — когда я держу ее, мне кажется, что жизнь начинается снова.
— Только подумать, как легко можно украсить жизнь другим, — сказала Анн-Мари, когда они лежали в темноте, держа друг друга за руки, — сущий пустяк. Я помню, как мы, ребята, радовались в нашем домишке малейшей безделице, если она хоть сколько-нибудь отличалась от будничных вещей. А ведь вокруг так много прекрасного — лишь было бы уменье видеть.
— Да, и вправду так:
И солнца вдосталь
и пашен вдосталь, —
было б, о было б вдосталь любви. —
Старый Эббе, лежа в темноте, мягким голосом пропел эту строфу Бьёрнсона. — Но любви то именно и нехватает нам. Среди нас, людей, ее мало; мы не радуемся удаче ближнего. Даже когда это нам ничего не стоит, мы едва желаем ему вдосталь хлеба насущного, а уж о счастье и говорить нечего. Взять хотя бы нас с тобой, — что стоило бы кому-нибудь сказать: пусть себе, мол, живут в мире и наслаждаются своим запоздалым счастьем... Ну и ладно! А мы с тобой, наперекор всему, как были, так и будем «влюбленной парочкой» перед лицом нашего господа бога, моя милая Анн-Мари. Этого никому не отнять у нас!
Так эти два старика обычно долго лежали в темноте и говорили, говорили... Это были их лучшие часы.
Уволенный учитель Нильс Фискер с раннего детства, как все дети в старых грундтвигианских семьях, воспитывался в атмосфере свободы и любви. Когда подошла пора учения, его отправили в так называемую частную школу, построенную на грундтвигианских принципах, по образцу школ, которые насаждал Колль; а дома ему и сестре разрешалось делать все, что они хотели. В противоположность детям, росшим в семьях крестьян, живших и думавших по старинке, Нильса и его сестру не заставляли работать на конюшне и в поле. Эббе Фискер считал, что тени детства, а значит, и его солнечный свет, осеняют всю жизнь человека, поэтому всем нужно создавать, насколько это возможно, радостное детство. Больше того, он утверждал даже, что человек, у которого было светлое детство, никогда не потерпит в жизни полного кораблекрушения, ибо этот свет, который он носит в себе, всегда покажет ему, куда держать курс.
Возможно, что Эббе сам на себе испытал это. Единственный ребенок в необыкновенно дружной семье, он познал светлое детство и вышел в жизнь энергичным и предприимчивым юношей. В ту пору только начиналось движение за создание высших народных школ — молодое, проникнутое идеализмом; и старики, разумеется, клеймили его как порождение дьявола. Эббе Фискер увлекся движением и — к великому огорчению родителей, мало хорошего слышавших об этих новых веяниях, — едва достигнув двадцати лет, поступил в Высшую народную школу, находившуюся на юге страны, возле самой границы.
В школе Эббе влюбился в бедную девушку, дочь безземельного крестьянина, что ставило под угрозу счастье влюбленных. Не без тревоги в душе молодые люди, закончив курс, поехали на родину Эббе, на Хутор на Ключах, представиться его родителям в качестве жениха и невесты.
Родители Эббе, добрые и справедливые люди, тотчас же увидели, что пребывание сына в Высшей народной школе пошло ему, кажется, впрок. Идеи, внушенные ему там, как будто вовсе не были такими безнравственными, а чтоб он целовался со своей невестой больше, чем это положено влюбленным от бога, они не замечали: дело в том, что о грундтвигианцах ходили слухи, будто они только и делают, что целуются. Понравилась им и будущая их невестка, хотя ни для кого не было секретом, что она девушка бедная и из простой семьи. Но вот молодые люди уехали из родительского дома, сопровождаемые теплыми благословениями. Анн-Мари отправилась на остров Зеландию, где она нашла себе работу в школе домоводства, а Эббе Фискер поехал на Лолланд и устроился там управляющим довольно крупного хутора.
Работал он всегда с песней на устах, выливая в ее звуках всю свою молодость, по уши влюбленный в самую прекрасную из всех женщин, когда либо ступавших по цветущей земле, полный сил, энергии и отважных светлых планов на будущее. Пусть только он и Анн-Мари заживут хозяевами на родном хуторе, вот когда жизнь по-настоящему забьет там ключом! Ведь родители вели хозяйство по старинке, многое в нем придется менять и исправлять. Пожалуй, еще не было такой пары молодых людей, которые бы с большей верой в свои силы шли навстречу будущему, чем Эббе Фискер и Анн-Мари.
И вот однажды пришло письмо от матери. Она писала, чтобы Эббе как можно скорее взял расчет и срочно приехал: отец, мол, серьезно заболел. Когда Эббе вошел в родной дом, то оказалось, что беда еще страшнее, чем он думал, — такая страшная, что у него в глазах потемнело. Отец, человек умный и справедливый, пользовавшийся в округе большим уважением, произвел растрату доверенных ему казенных денег. Как это произошло, никто бы не мог сказать, и меньше всего он сам. Родители Эббе отличались бережливостью, никогда ничего не тратили сверх того, что приносило хозяйство, и вообще не позволяли себе никаких излишеств, кроме разве благотворительности, да и то в очень скромных пределах. Но внезапная ревизия установила недостачу в тысячу ригсдалеров; это была крупная сумма денег, и ни отец, ни мать совершенно не представляли себе, как ее возместить. Тем не менее раздобыть ее надо было во что бы то ни стало, иначе отцу грозило судебное преследование. Судья обещал Массу Фискеру, отцу Эббе, ничего не разглашать, если только Масс вернет деньги.
И молодой Эббе сделал то, что было ему всего тяжелее. На соседнем хуторе жила Ленэ, богатая девушка, уже не молодая; она влюбилась в него. Красотой Ленэ не отличалась, да и добротой, пожалуй, тоже; Эббе в детстве терпеть ее не мог. И вот теперь, чувствуя, что он приносит в жертву и любовь, и все счастье своей жизни, он написал Анн-Мари полное отчаяния прощальное письмо, а потом отправился к Ленэ свататься. Тяжелее всего было, пожалуй, то, что ни отец, ни мать даже не попытались удержать его. Пусть бы они хоть для виду сказали: «Брось эту затею»; но они как будто даже были довольны, — так ему показалось.
Эббе сделал предложение и поставил только одно условие: обойтись без церковного оглашения, чтобы можно было немедленно обвенчаться.
Доброе имя Масса Фискера было спасено, но сам он вышел из этой истории надломленным человеком.
Сразу после женитьбы Эббе пришлось взять на себя все хозяйство. Молодого хозяина Хутора на Ключах нельзя было назвать жизнерадостным. Перед Эббе простиралась долгая, серая, беспросветная дорога его будущей жизни. Но, может быть, именно потому, что он ничего хорошего от нее не ждал, она сложилась лучше, чем можно было думать. Ленэ оказалась вовсе не такой плохой женой; она горячо взялась за устройство семейного очага и родила двух здоровых, крепких детей. Перед Эббе она благоговела, и это привело к тому, что с течением времени она стала чувствовать и думать, как он. Даже ее врожденная скупость исчезла с годами, она научилась уделять кое-что от своего добра другим, а для Эббе это всегда было бесспорным доказательством доброго сердца. После смерти родителей Ленэ унаследовала их хутор; земельные участки были присоединены к землям Эббе, ветхие же постройки снесены. Таким образом Ленэ внесла свою долю в процветание Хутора на Ключах, который отныне считался одним из самых крупных хозяйств прихода.
