Константин Душенко - Мысли, афоризмы и шутки знаменитых мужчин

Свидетельство Генриха Гейне:

Однажды в прекрасный звездный вечер стояли мы вдвоем у окна, и я, двадцатидвухлетний юнец, только что хорошо поужинавший и напившийся кофе, мечтательно говорил о звездах и назвал их обителью блаженных. Но учитель проворчал себе под нос: «Звезды, гм, гм! Звезды — только светящаяся сыпь на небе!» — «Ради создателя! — воскликнул я. — Значит, там, наверху, нет блаженной обители, где бы после смерти нам воздавалось за добродетель?» Но он, неподвижно устремив на меня свои бесцветные глаза, резко ответил: «Вы хотите, стало быть, еще получить на чай за то, что ухаживали за больной матерью и не отравили родного брата?»

Когда однажды я возмутился положением «все действительное — разумно», Гегель странно улыбнулся и заметил: «Можно бы сказать также: все разумное должно быть действительным».

Лежа на смертном одре, Гегель сказал: «Только один человек меня понял», — но тотчас вслед за тем раздраженно добавил: «Да и тот меня понял превратно».

Если девушка, в которую вы влюблены, вам вдобавок еще и нравится, считайте, что вы получили незапланированные дивиденды.

Счастье мужчины: знать, что, когда вечером возвращаешься домой, какая-то женщина прислушивается к твоим шагам.

Смерть — такой же естественный процесс, как и жизнь; насколько я могу судить, человек, который боится умереть, точно так же боится жить.

Съемочная площадка[5] была переполнена теми, кого мы называем мужчинами, однако Кларк был единственным, кто приносил мне стул в перерыве между съемками.

Добродетельным всякий может быть в одиночку; для порока же всегда нужны двое.

Легко прощать врагов, когда не имеешь достаточно ума, чтобы вредить им, и легко быть целомудренным человеку с прыщеватым носом.

Оскорбивший никогда не простит. Простить может лишь оскорбленный.

Острить и занимать деньги надо внезапно.

Женщина — одновременно яблоко и змея.

Большие ли глаза у парижанок? Кто знает? Мы не измеряем калибра пушки, которая убивает нас. Велик ли их рот? Кто знает, где у них кончается рот и где начинается улыбка?

Женская ненависть, собственно, та же любовь, только переменившая направление.

Музыка свадебного шествия всегда напоминает мне военный марш перед битвой.

Главная задача постановщика оперы — устроить так, чтобы музыка никому не мешала.

Она выглядит как Венера Милосская: очень старая, без зубов и с белыми пятнышками на желтой коже.

Ауффенберга я не читал. Полагаю, что он напоминает Арленкура, которого я тоже не читал.

Портрет автора, предшествующий его сочинениям, невольно вызывает в моей памяти Геную, где перед больницей для душевнобольных стоит статуя ее основателя.

Прославленные агнцы кротости вовсе не вели бы себя так смиренно, если бы обладали клыками и когтями тигра. Я могу похвалиться тем, что лишь изредка пользовался этим естественным оружием.

Собака в наморднике лает задом.

Коммунист, который хочет, чтобы Ротшильд поделил с ним свои триста миллионов. Ротшильд посылает ему его долю, составляющую девять су. «А теперь оставьте меня в покое».

Миссия немцев в Париже — уберечь меня от тоски по родине.

Ни у одного народа вера в бессмертие не была так сильна, как у кельтов; у них можно было занимать деньги, с тем что возвратишь их в ином мире.

Первая добродетель германцев — известная верность, несколько неуклюжая, но трогательно великодушная верность. Немец бьется даже за самое неправое дело, раз он получил задаток или хоть спьяну обещал свое содействие.

У римлян ни за что не хватило бы времени на завоевание мира, если бы им пришлось сперва изучать латынь.

Евреи несли Библию сквозь века как свое переносное отечество.

Каждый человек — это мир, который с ним рождается и с ним умирает; под всякой могильной плитой лежит всемирная история.

Если человек хочет застрелиться, он всегда имеет на то достаточные причины. Но знает ли он сам эти причины — это другой вопрос. До последней минуты мы разыгрываем с собою комедию. Умирая от зубной боли в сердце, мы жалуемся на зубную боль.

Только родственная скорбь исторгает слезы, и каждый, в сущности, плачет о себе самом.

Бог простит мне глупости, которые я наговорил про него, как я моим противникам прощаю глупости, которые они писали против меня, хотя духовно они стояли настолько же ниже меня, насколько я стою ниже тебя, о Господи!

Все свое состояние я завещаю жене, при условии, что она опять выйдет замуж. Я хочу быть уверен, что хотя бы один мужчина будет оплакивать мою смерть.

На смертном одре:

— Бог меня простит, это его ремесло.

Если бы он чему-нибудь научился, ему не нужно было бы писать книги.

В смерти моей прошу винить немецкого поэта Гейне, выдумавшего зубную боль в сердце.

Он обладал той божественной злобой, без которой я не могу мыслить совершенства. И как он владел немецким языком! Когда-нибудь скажут, что Гейне и я были лучшими артистами немецкого языка.

Генрих Гейне так ослабил корсет немецкой речи, что теперь даже самый заурядный галантерейщик может ласкать ее груди.

Женщина, не забывающая о Генрихе Гейне в ту минуту, когда входит ее возлюбленный, любит только Генриха Гейне.

Министр Геббельс исключил Генриха Гейне из энциклопедического словаря. Одному дана власть над словом, другому — над словарем.

Вечная трагедия науки: уродливые факты убивают красивые гипотезы.

Я слишком большой скептик, чтобы отрицать возможность чего бы то ни было.

Всякая истина рождается как ересь и умирает как предрассудок.

Если недостаток знаний опасен, то где тот человек, у которого знаний так много, что он в полной безопасности?

Первые концерты Генделя в Лондоне проходили при почти пустом зале.

«Ничего, — говорил Гендель, — в пустом зале музыка звучит лучше».

Гендель обладал даром убеждать. Когда звучит его музыка на словах «восседающий на своем извечном престоле», атеист теряет дар речи; и даже если вы живете на авеню Поль Бер и презираете подобные суеверия, вы начинаете верить в Бога, посаженного на вечный престол Генделем.

Когда Гендель говорит вам, что во время исхода евреев из Египта «не было ни единого недугующего во всех коленах их», то совершенно бесполезно сомневаться в этом и предполагать, что уж один-то еврей наверняка хворал гриппом. Гендель этого не допускает: «ни единого недугующего не было во всех коленах их», и оркестр вторит этим словам резкими громовыми аккордами, обрекающими вас на безмолвие.

Вот почему все англичане верят, что теперь Гендель занимает высокое положение на небесах. Если это верно, то le bon Dieu [6] относится к нему так же, как Людовик XIII относился к Ришелье.