Но самое примечательное, что гуманистическое возвеличивание личности никак не лишает портреты Кипренского особой трепетности «томленья упованья», о котором писал властитель дум той эпохи Пушкин.
Скрытая надежда, ожидание счастья, вера в светлое начало — все эти черты присущи большинству портретов Кипренского первого пятнадцатилетия его творчества.
Это состояние «упованья», столь ярко выраженное в полотнах нового художника, и составило его крайнюю популярность в среде просвещенных кругов России. Успеху способствовал еще и сам ход истории нашей Отчизны.
Казалось, столь удачно начатый путь, уже с первых шагов озаренный европейской славой, определил дальнейший расцвет искусства Кипренского.
Однако суровые реалии назначили иной поворот. Уже отгремели победные салюты 1812 года, отзвучали пиры, отшумели кантаты, воспевающие героев.
И все ярче стали проступать суровые будни того времени.
Пора упования и надежд растаяла.
Прекрасные иллюзии «дней александровых» рухнули. Все слышнее и убедительнее доносились грозы социальных бурь, сотрясавших Европу, все отвратительнее проступали крепостнические черты тогдашней России.
Наступал 1825 год…
Как выразить загадочную многоликость первого поэта России в портрете? Ведь сколь глубинно и мастерски ни будет исполнена картина, она всего лишь однозначное изображение краской на полотне, не более.
А сам Пушкин, по воспоминаниям современников, был крайне разнолик.
То задумчив, то смешлив, то резок и вспыльчив, то дружелюбен и мягок.
Самое трудное для Кипренского было то, что он знал меру гения поэта во всем величии, и это делало работу безмерно сложной.
Хотя художник уже давно овладел секретами живописного мастерства и создал ряд немеркнущих творений, заслуживших справедливую славу, его, как мальчишку, волновал вопрос: как решит он этот портрет?
Беспокоило не достижение сходства, или, как говорят, «похожести».
Нет.
Перед Кипренским стояла задача оставить в веках образ гения.
Вглядитесь, какими сложнейшими средствами достиг этого художник. Прежде всего он должен был найти еще неведомое ему неоднозначное решение.
Он должен был заставить зрителя проникнуть в бездну души своего героя.
Зыбкий свет озаряет задумчивый облик Пушкина.
Далеко-далеко, куда-то вдаль устремлен взор светлых глаз. Невесело сомкнуты губы.
Темные негустые кудри свободно окаймляют задумчивое чело, заставляя еще выпуклее и значительнее выявлять лицо, словно заключенное в раму глубокого фона и темного костюма.
Туго повязанный синий галстук и белоснежный воротник подчеркивают ровную смуглость словно чеканного образа создателя бессмертных шедевров поэзии.
Высоко подняты брови; кажется, Пушкин чего-то ожидает или раздумывает над чем-то, только тонкие нервные пальцы подчеркивают напряжение.
Мы не знаем, чего ожидает создатель «Онегина», не ведаем, о чем он думает в эти минуты.
Встреча двух великих художников — слова и кисти…
Это всегда тайна.
Ни один рассказ, никакие догадки, листки из дневников современников не передадут ту колдовскую атмосферу общения душ, которая создается подобным контактом.
Мы можем только догадываться об обрывках фраз, коротких беседах, отдельных словах, которые, подобно пламени, вспыхивали временами в процессе работы.
Одно можно предположить: невеселые это были беседы.
Потому так затуманен лик Пушкина, потому так остраненно-печален его искрящийся взгляд. Кипренский не только чтил в Пушкине поэта. Он боготворил его как человека, друга. Поэтому можно только вообразить, что испытывал живописец в эти часы.
Кто мог предполагать, что им обоим отмерено судьбой всего лишь еще с десяток лет и что финал жизни каждого из них будет по-своему трагичен?
Но состояние некоего томления, предчувствия, почти неуловимого оттенка тревоги чувствуется и в колорите холста, и в темной фигуре музы на фоне, и, конечно, в жесте руки с крепко сжатыми пальцами.
Портрет поэта А. С. Пушкина.
Нельзя забывать, что этот портрет написан всего лишь через год после гибели декабристов и тени друзей поэта витали совсем близко…
Орест Кипренский писал портрет Пушкина долго. Не один и не пять сеансов.
Он «торопился не спеша».
Давно уже мастер сделал подмалевок. Поэт был похож, но острые глаза живописца, и даже не столько глаза, сколько сама душа подсказывала, что это не то, что хотел он создать, о чем мечтал не один год. Читатель, русский, — Кипренский грезил создать портрет своего первого поэта, многие стихи которого он знал наизусть.
Образ не удавался: полотно, краски, рисунок, несмотря на иллюзию схожести, соединяясь где-то, упустили главное, первейшее, кардинальное свойство Пушкина — его невероятную многогранность, а без нее, этой мерцающей, как волшебный кристалл, многогранности, не могла быть решена загадка обаяния поэта.
Да, невыразимо тяжелая задача пала на плечи живописца.
Смеркалось, когда Пушкин уехал.
Еще ладонь взволнованного художника ощущала тепло крепкого, энергичного пожатия его руки. Давным-давно прозвучали звуки отъехавшего экипажа, а Орест Кипренский стоял у незаконченного полотна.
Быстро вечерело.
И чем мягче становился свет, тем все живее и значительнее делался портрет. Вдруг ушли ненужные детали, блики, излишняя яркость красок, эффектные удары кисти. Темнее, глубже становился фон, еще светлее и прозрачнее смотрелись глаза.
Художник будто очнулся.
Ведь сам свет в студии подсказал ему решение общего тона портрета.
Но это еще не все.
Как далекие потомки угадают принадлежность Пушкина к поэзии?
Ведь может пройти много лет, а пути истории неисповедимы. Чего не хватает в композиции холста?
Музы.
В этот час она стала рядом с поэтом…
Кипренский оставил нам целую галерею очаровательных женских образов.
Но в отличие от предшественников его холсты лишены какой-либо напускной репрезентативности и сентиментальности.
Каждая из его героинь — остро очерченная индивидуальность, мыслящая личность, обладающая обаянием, могущая возразить и поспорить.
Им присуща иногда лукавая улыбка, глаза на портретах выписаны особенно выразительно, в них поистине таится сама душа.
«Портрет О. А. Рюминой» . Это не самое лучшее произведение живописца, создавшего портреты Е. П. Ростопчиной, Д. Н. Хвостовой, Е. С. Авдулиной и многие другие.
Но и этот холст прекрасен. С каким артистизмом написана каждая его пядь! Кисть безошибочно обозначает пышную прическу дамы, ее милые глаза со взглядом бесконечно живым и как бы вопрошающим, ее тонкий нос, коралловые пухлые губы, мягкую линию шеи, прекрасно обрамленную меховой накидкой, кружева красного бархатного платья. Все показывает нам виртуозность кисти, сочную и правдивую палитру.
Отличие любого портрета Ореста Кипренского — обостренное ощущение достоинства человека, которого он изображает. И дело не в том, насколько красива и очаровательна модель, а, пожалуй, в том, что художник почти не писал людей недалеких, неумных, неприятных.
Мастер создавал свои портреты от всего сердца, делался пристрастен к своим моделям, и это его горячее чувство художника, преклоняющегося перед величием Человека, отличает все его лучшие произведения.
В «Портрете О. А. Рюминой» видно, что Кипренский одолел школу Ван Дейка (он не зря много копировал его в молодости), и теперь в этой картине мы зрим живопись, равную ему по благородству колорита, изумительному рисунку и той тонкости вал еров, которыми пронизан весь холст.
Глядя на картины Кипренского, вспоминаешь строки В. А. Жуковского:
«И для меня в то время было жизнь и поэзия одно».
Действительно, Орест Кипренский старался «как жить, так и писать».
Александр Бенуа, обычно крайне тонко чувствовавший искусство, мне думается, был неточен, сказав:
«Кипренский был натурой сентиментальной, склонной к романтическим порывам… скорее влюбленный во внешнюю прелесть, нежели вникающий в глубь явлений».
Эти слова написаны в 1901 году.
Мы славим ныне Ореста Кипренского, нисколько не сентиментального, а поистине объемно, поэтически мыслящего мастера, проникавшего в своих лучших полотнах в самую глубь человеческой психологии и давшего мировому искусству шедевры непреходящей ценности; в этом смысле ранние холсты Кипренского — эти небольшие по размеру портреты — вырастают до грандиозной по охвату и пониманию галереи современников: от пытливого и сокровенного «Мальчика Челищева», одного из лучших детских портретов мирового искусства, до вдохновенного и объятого всеми заботами своего времени гениального Пушкина…
Причины и следствия, сломавшие ясное, пристрастное, полное жизнелюбия мировидение Кипренского, лежали во многих больших и малых препонах, которые, как ни странно, возникали на пути его творчества.
