class="p1">The council carefully avoided any mention of Maximus the Confessor, who was still regarded with suspicion ( https://en.wikipedia.org/wiki/Third_Council_of_Constantinople).
Я благодарю В. М. Лурье, который в обсуждении данного вопроса в Фейсбуке и предложил разрешение моего недоумения. В связи с этими соображениями следует признать нашу с А. М. Шуфриным критику Ларше в статье «Дело Максима» (Максим Исповедник 2014, с. 132) не вполне справедливой. Ларше лишь выразился неточно: следовало, наверное, сказать: «Собор имплицитно реабилитировал», а не просто «реабилитировал». Сам Ларше в недавней переписке с нами подтвердил, что он хотел сказать именно это.
Здесь же хотелось бы сказать по поводу двух недавних объяснений непрославления (на самом деле, неупоминания в положительном контексте) прп. Максима на 6-м Вселенском Соборе. Одно дал прот. Валентин Асмус: «На догматическое противостояние накладывался церковно-политический конфликт. В Константинополе не признавали законным избрание папы св. Мартина. И в то же время прп. Максим Исповедник провозглашал „шестым Вселенским“ Латеранский Собор, к которому императорская власть не имела никакого отношения, создавая новую, папистическую, концепцию Вселенского Собора (PG 91, 137-140). Именно это в первую очередь объясняет, почему Собор не отметил вклад прп. Максима в победу дифелитства, а равно и вклад свт. Мартина» ( https://www.pravenc.ru/text/160781.html). Другое объяснение принадлежит прот. Владиславу Цыпину: «Отцы Собора могли, разумеется, упомянуть и о том и о другом исповеднике, но для специального рассмотрения их дела у Собора и в самом деле не было оснований: святые Мартин и Максим не подверглись церковному осуждению, поэтому и не было нужды в их церковной реабилитации. Они оба были осуждены формально по политическим обвинениям, и пересмотр их дел не мог по природе вещей входить в компетенцию церковного Собора, но соборное анафематствование ересиархов, в том числе и тех из них, на ком лежала вина за расправу над исповедниками Православия, открыло путь к их позднейшему прославлению в лике святых» ( https://pravoslavie.ru/104079.html). Второе утверждение неправильно, как минимум на половину, но на важнейшую. Прп. Максим был осужден за ересь (несторианства и манихейства, именно так истолковали его учение) на соборе 662 г., который претендовал на статус Вселенского (об этом соборе эксплицитно говорит монофелит Макарий, патр. Антиохийский). Впрочем, прп. Максим был осужден не только за ересь, но и (еще до этого) за неповиновение власти, прежде всего Типосу, на основании постановления Латеранского Собора, что действительно можно считать политическим обвинением (мы обратимся к этому ниже).
Теперь относительно утверждения прот. Валентина Асмуса. Гипотеза сама по себе интересная. Но, если внимательно читать, что прп. Максим говорил о статусе Латеранского Собора, то можно заметить, что он нигде не называет его Вселенским. Прп. Максим считал Латеранский Собор «апостольским собором, имевшим авторитет Вселенского (авторитет, а не статус! – Г. Б.), но собранным по канонам поместного» (доказано в нашей с А. М. Шуфриным работе «Дело Максима» (Максим Исповедник 2014b, с. 86, прим. 1), Ларше с этим определением в личной переписке согласился). Поэтому при малейшем желании и доброй воле легко можно было у прп. Максима не вычитывать учения о том, что Латеранский Собор – Вселенский, т. е. не вменять ему этого утверждения. А поскольку на Соборе вопрос об этом не обсуждался, то мы не можем однозначно утверждать, что умолчание о прп. Максиме связано с таким обвинением в его адрес, тем более, если найдем более правдоподобную причину такого умолчания.
Первая из возможных (частично аргумент прот. Владислава Цыпина). Может быть, причиной неупоминания прп. Максима на 6-м Соборе было неповиновение его Типосу, что рассматривалось как политическое диссидентство. Поскольку это неповиновение действительно могло считаться политическим делом, то Собор, рассматривавший догматические вопросы, не обязан был вопрос об этом неповиновении рассматривать и поднимать. Однако и это не так. Папа Агафон, один из главных действующих лиц Собора, следуя в этом традиции Латеранского Собора, в своем послании императору, зачитанном на Соборе, не признает Типос документом чисто гражданского характера (как, фактически, представляет его в своем послании к папе Домну император Константин), но рассматривает его как исповедание веры в то, что «не до́лжно говорить ни об одном, ни о двух хотениях и действиях». В таком подходе к Типосу, как и в оценке роли Рима как оплота православия, свт. Агафон сходится, конечно, не только с Латераном, но и с прп. Максимом и его учениками. Таким образом, тот факт, что послание свт. Агафона было принято Собором, не вызвало никакой критики, фактически, пусть и имплицитно, означал, что прп. Максим свободен от обвинения в неподчинении Типосу, т. к. сам Типос признан еретическим документом, как и все прочие монофелитские исповедания и постановления. Почему же тогда прп. Максим не был упомянут? В «Деле Максима» мы объясняем это следующим образом: «В качестве условия примирения с Константинопольской церковью папа, наряду с осуждением еретиков, выдвигает полное согласие Константинополя с Римом в исповедании. На таких условиях папа готов был принять в общение византийский епископат, не требуя от него покаяния ни в общении с подпадавшими под анафемы Латерана монофелитами, ни в подчинении „нечестивым“ Экфесису и Типосу. Со стороны Рима такой подход был, по всей вероятности, проявлением „икономии“, позволявшей византийцам войти в общение с Римом, лишь анафематствуя ересиархов, но без переоценки собственного прошлого. Поскольку Максим Исповедник и его сподвижники отказались признать истинной Церковью Христовой Церковь Константинополя из-за ее подчинения Типосу (дающему в Церкви место ереси) и претерпели за этот отказ мучения, „икономия“, на которую в отношении Константинополя пошел на VI Соборе Рим, делала упоминание прп. Максима и других исповедников православия для папы Агафона неудобным» (Там же, с. 140). Тем более неудобным имя прп. Максима было для Константинополя. Таким образом, икономия в отношении Константинополя подразумевала, что, хотя Рим считал Типос документом еретическим (а значит неподчинение ему оправданным), но Константинополю позволялось считать, что подчинение Типосу было делом политическим, а не пребыванием в ереси, отлучающей от Церкви. И умолчание об имени прп. Максима и его сподвижников как раз и соответствовало этой икономии. Прославить прп. Максима значило объявить всю Константинопольскую церковь пребывавшей в ереси все это время. Итак, Рим в лице, прежде всего, свт. Агафона решил главную задачу – присоединения Константинопольской церкви к Вселенской. Попутно был имплицитно реабилитирован прп. Максим со сподвижниками. Но такая имплицитная реабилитация вовсе еще не означала прославления.
Neil 2001, р. 48; Neil & Allen 2003, р. 6.
Van
