Но это отныне будет не революционное действие. Не будет никаких революционных заключений, а только консервативное обобщение, которое жаждет своего исполнения. Россия сегодня уже проявляет признаки этого процесса. Когда Ленин изменил форму русского эксперимента и как вождь большевистских «правых» через свои взгляды и свое влияние определил дальнейший ход революции, то этими действиями он был обязан своему тайному и подавленному консерватизму. Напротив, в Германии революционное мышление не было самостоятельным, оно было зависимо от Маркса, от Ленина, от России. А потому непосредственное воздействие оказалось направленным на консервативную идею. Под ударами судьбы консерватизм начал вспоминать о предпосылках своего существования в мире, которые внешне могут показаться полностью трансформированными, но в действительности они сохранили свое подчинение законам движения и принципам сохранения, которые всегда уравновешивали Друг друга. Теперь консерватор возьмет на себя проблемы революции, которые не смогли решить ни пролетариат, ни демократия. Он предложит третий путь решения данных задач. Третий путь, являющийся великой консервативной традицией, которая переживет любую историческую эпоху и в конце концов окажется правой. Когда консерватизм основательно проанализировал проблемы государства и общества, проблемы человеческого сосуществования, он копнул огромную глубину. Но впоследствии консерватизм позволял засыпать эти глубины, в которые своими корнями уходили национальные и жизненные условия европейской жизни. Но протестное движение, носящее консервативное имя, вернется к этим корням.
Согласно признакам, можно говорить, что и в России, и в Германии «вторая фаза» революции будет носить консервативный характер. Впрочем, революционер все еще наивно полагает, что она будет коммунистической. Столкнувшись с несоответствием действительности, он натужно пытается спасти свою теорию. Ленин, выдвинувший идею «привычки», в очередной раз обнадеживал революционера тем, что человеческая натура при условии соответствующего коммунистического воспитания рано или поздно бы «привыкла» к «элементарным правилам человеческого сосуществования без насилия, без подчинения, без принудительного государственного аппарата», как формулировал сам Ленин. Вновь и вновь Ленин возвращался к этой мысли о «привычке». Он стремился сделать ее правдоподобной, стремился убедить в том, что люди, которые придерживались «сохраняемых на протяжении тысячелетий традиционных правил», должны быть отлучены от них и заново к ним «приучены».
«Привычка» — это последняя надежда революционера. Но эти чаяния носят уже консервативный характер. Мы полагаем, что это уже почти реакционные упования. Консерватор, выбравший третий путь, не может довольствоваться привычками, которые являются застойным идеалом и более подобают стаду, унижая тем самым человеческое достоинство. Консерватор хочет защитить взаимосвязь сохранения и движения, в которой человек сберегает себя и свои ценности.
Революционер хочет «нового», о котором говорил Ленин. Он хочет его только ради самого себя. Он продвигает «новое» и ставит его выше всего остального. Консерватор же придерживается убеждения, что это «новое» возникает, но не из рамок «старого», а из «целого», которому он принадлежит. Революционер исходит из его целей — как мы полагаем, абсолютно недостижимых. Революционер мысленно сформулировал эту тенденциозную цель и полагает, что она достижима. Он свято уверен в ее реальности! Будущий мир, который должен быть создан революционером, мыслится им только лишь как конструкция, которая была предсказана марксизмом. В этом сила революционера. Однако в этом же кроется и его слабость. Он вербует массы, предлагая им однобокое видение мира. Прибегая к скудной, но разрушительной логике классовой борьбы, революционер смог завоевать пролетариат, мышление которого доросло до осознания лишь собственных пролетарских проблем. Но он неизбежно столкнется с превосходством более сложной, более разветвленной и совершенной разносторонней проблематикой, которой является сама жизнь. Жизнь, которую надо трактовать в консервативном смысле как нечто целое, небольшой частью которого является пролетарская жизнь.
Целое всегда исчерпывающе. А часть всегда недостаточна. Консерватор не может следовать логике революционера, которая является рационалистическим насилием, в соответствии с которым предпринимается попытка решения проблем части, отдельного класса в ущерб целого — человечества, народа и даже отдельного человека. Когда революционер говорит о человеческом «сосуществовании», то не исключено, что он вместе с тем обнаруживает цели, которые признает и консерватор. Действительно, то, чего хочет революционер, и то, чего добивается консерватор, находится в одной политической плоскости. Но консерватор никогда не проникнется ребяческим просветительным духом и не станет считать «государство аппаратом насилия». Напротив, для консерватора государство — это средство и само выражение человеческого сосуществования. Но достижение этих целей возможно, если пути их осуществления ищут не на революционном, а на консервативном уровне, на который, как мы видели, сам революционер непредумышленно выходит. Остается лишь ответить на вопрос: должен ли консерватор преодолеть революцию или же революционер должен сам по себе стать консерватором? И тогда оба эти воззрения, представители которых борются друг против друга, будут взаимно сближаться.
Революционер живет присущими ему представлениями об окончательной власти. Но он чувствует себя пролетарием, а потому может лелеять всякого рода надежды на ее достижение. Революционер полагается на массовое движение. Он доверяет его идеям.
Даже представители консервативного лагеря вынуждены признать, что революция привела мир в движение. Но в то же время вызванный ею экономический переворот является не столь впечатляющим, как последствия мировой войны. Но все-таки мы можем говорить, что по ходу революции мы достигали момента, когда мы освободились от капитализма во имя наступления социализма, как когда-то капиталистический век сменил феодальную эпоху.
Консерватор берет за основу данность. Но при этом пытается дистанцироваться от превратностей жизни. Он стремится определить истинное значение происходящих событий. Он желает придать им несущую силу. Он хочет предвосхитить время и узреть предпосылки воплощения грядущего в пространстве. Именно это отличает консерватора от революционера. Политически сознательного человека от политически наивного. Именно из этого проистекают все различия в политической стратегии, за которыми следует разница в политической тактике.
Революционер исходит из того, что человек по своей природе «хороший», но был озлоблен историей и, конечно, «плохой» экономикой. Консерватор, напротив, исходит из того, что человек сам по себе слаб, а потому вынужден становиться сильным. Революционер доверчиво полагается на прогресс, который, как он полагает, является для людей добром в той степени, насколько изживает зло экономики.
И революционер ожидает движения «абсолютного большинства», которое будет вызвано к жизни пролетариатом, взбудораженным идей классовой борьбы. А это большинство захочет наступления «действительно массового прогресса» во всех областях «общественной и личной жизни».
Консерватор является великим скептиком. Он не верит в какой-то прогресс, который по воле разума, существует только ради прогресса. Консерватор, наоборот, верит в катастрофу. Он верит в беспомощность людей, которые не в состоянии ее предотвратить. Он верит в неизбежность судьбы и в страшное разочарование, которое постигнет в конце пути всех излишне доверчивых людей. Консерватор доверят только силе милости и милостивому выбору, которые предоставлены человеку. Человек должен уловить судьбоносные знаки, поступающие ему от других людей, народов, времен. Только тогда ему удастся разобраться с делами.
Если революционер пытается убедить других в утопии, то консерватор опасается не победы мировой революции, а торжества демократии. Он боится наступления космополитической, западнической, либерально-формальной продажной демократии подавляющего меньшинства богатеев. Он страшится демократии, которая при всей ее бессмысленности поняла, как можно манипулировать большинством. А потому консерватор совершенно напрасно борется против коммунистического пролетариата.
Консерватор в своем историческом видении будущего отчетливо представляет, что тогда, когда революционное движение не удастся сделать консервативным, то Германия будет погублена демократией и демократической борьбой, которая раздирает Европу на части. Демократия дарует нам на века горе, разногласия и собственную ничтожность.
