Кикиморы и Шишиморы, Шишиги
Они тоже представляют по народному сказанию духов, принадлежащих к нижнему разбору, о происхождении которых очень мало знают да и знать не стоит. Во многих местностях о них знают только по названию, которым бранятся. Так, например, если случайно из руки выпадет какая-нибудь вещь, то говорят: «вишь ты! шишига подтолкнул». Или как бранное слово, когда хотят выразить мнение о молодом парне с невзрачной физиономией и дурно одетом: «Да, што! какой то шишимора!»
Это духи – озорники, которые не имеют возможности оставлять своего жилища, где они обитают, но требуют от хозяина, чтобы он их кормил; было время, когда суеверные, будто бы чувствуя их пребывание всегда клали на столе лишний прибор, и при всяком деле творили молитву. Они сильного зла сделать не могут, но озорничество их приносит, по народному сказанию, своего рода убытки. Изобретение таких духов, кажется, скрывает в себе другое значение, чтобы человек пред началом каждого действия для успеха дела испрашивал благословение свыше, и чтобы удалить от себя посторонние мысли.
Наше предположение также подтверждается и другим народным толкованием, которым запрещается произносить имя черта, сатаны и прочих наименований духа злобы.
В народе сильно развито убеждение, что есть особенные существа, живущие невидимо на земле, иногда показываются, впрочем, могут превращаться по желанию в какое-либо животное, могут делать разного рода неприятности человеку и пр. Это дети, проклятые родителями.
В самом деле, уже не говоря о том, что суеверный страх может развивать до бесконечности фантазию, при том говорится: «у страха глаза велики». Во всем этом мнении видится, до какой степени, хотя и в грубых формах, развито понятие, что суд и проклятие себе подобного приличны и подобают Богу.
Между тем в действительности у родителей грубых, необразованных, не имеющих никакого понятия о воспитании, часто срываются с языка слова: «Чтобы черт тебе побрал! чтобы тебе провалиться сквозь землю! чтобы тебя нелегкая унесла! Будь ты проклят, провались ты, чтобы тебе ни дна, ни покрышки.» Кто это говорит? – родители. Кому? – ребенку, который резвясь, еще не понимает ничего, что вокруг него происходит, не умеет отличать добра от зла, которому не проклятие нужно, а внушение, не брань, а ласка.
Если благословение утверждает дома счастливых чад, то проклятие имеет противное значение, и эти слова, высказанные в минуту гнева, может быть также что-нибудь значат, и таинственным смыслом их нельзя совершенно пренебрегать.
Мы цредставим примерь, переданный ночтенным профессором и академиком Погодиным в недавно изданной им книге: «Простыя pечи», что значит благословение, которое почтенный академик заимствовал из записок В. Ф. Энгельгарта[17].
«В 1858 году, (пишет Энгельгарт) находясь на службе в Москве, я, в начале февраля, был командирован в Архангельск по делам службы. 5 февраля, перед самым моим отъездом, я написал поздравительное письмо моей матушке, жившей в Петербурге; ей 8 февраля должно было исполниться 80 лет. Кроме пожелания ей Господней благодати, я убедительнейше просил матушку о родительском ее благословении, без которого, писал я – не совершить мне благополучно этого дальнего пути. Отправив письмо на почту, я сел в повозку и уехал. До Ярославля дорога была сносная; пробыв в этом городе сутки, я отправился дальше. От Ярославля до Вологды дорога была невообразимо дурна: подобных страшных ухабов я не воображал возможными: точно волны морские, внезапно окаменевшие от сильного мороза, разбитый до крайности от подобной ужасной качки, я на ночь остановился на одной станции, чтобы до рассвета перевести дух и расправить мои сильно помятые и усталые члены. Одетый, как был, только без шубы, я растянулся на диване и не имея счастливой способности скоро засыпать, занялся чтением; но чтение шло плохо и рассеянно; я встал с дивана и погасил свечу, – в надежде, что в темноте скорее засну, – но не успел я снова лечь на диван, как вдруг к крайнему моему удивленно, – вижу в нескольких шагах от меня матушку мою в сопровождении сестры моей, скончавшейся еще в 1846 году. Пораженный этим непостижимым видением, я не мог ни пошевельнуться, ни тронуться с места, но пристально, и признаюсь с каким то непонятным страхом, смотрел на явившиеся мне дорогие лица. Матушка, совершенно как живая, во плоти, заботливо и нежно глядя – крестным знамением благословила меня; а сестра, – хотя ее вполне узнать можно было, имела вид более так сказать эфирный, спокойный, просветленный.
Я внезапно взял тут лежащую спичку и зажег свечу, и в светлой комнате не стало уже видения. Это событие произошло ночью между 12 и 13 февраля 1858 года, в третьем часу утра.
«Пробыв в Архангельске с неделю, я получил письмо от зятя, которым он извещал, что в эту самую ночь матушка моя в Петербурге скончалась!.. И я твердо верую, (говорит Энгельгарт), что всемилосердный Отец небесный дозволил чадолюбивой матери видимо, лично благословить сына, который так настоятельно умолял её о том пред её кончиною».
Если существует благословение за гробом, то понятно, как оно должно быть велико и многозначительно потому, что родители в этом акте желания благополучия призывают благословения Творца; по этому можно судить насколько может быть велика, грешна и грозна сила родительского проклятия.
В народе существует поверье, что проклятые дети пропадают, а особенно те из них, которые еще не приняли святого крещения; но иногда и принявшие, но ходящие без креста. Эти дети, по сказаниям, уносятся каким-то стариком; кто этот старик, неизвестно. Говорят будто он их поит и кормит, отпускает гулять, словом заботится, как нежный опекун; но где он помещает таких детей – неизвестно. Кормит он их только такими яствами, которые положены без молитвы или обруганы, точно также и белье, которое он им носит и прочее.
Какая же цель, спросишь, читатель, иметь такую опеку над проклятыми детьми?
А вот какую, по легендам, существующим издавна в народе.
Нечистый дух подвластных себе детей сохраняет до поры до времени, а потом посылает по своему усмотрению на дурные дела: вредить другим.
Вот как мне[18] рассказывала однажды прошлым годом старушка, бывшая крестьянка князя X., в одной из подмосковных его усадьб, по фамилии Аграфена Купцова.
– Я была маленькою, лет пяти или шести, когда к моей тетке в нашем же селе поздно вечером, когда дяди не было дома, постучался какой то прохожий; тетка уже завернула ноги на полати и хотела ложиться спать; а услышав в волоковое окно стук, и считая, что это стучится ее муж, поспешила к окну и отворила.
– Дай воды испить, кормилица.
– Поди дале, там подадут, – сказала тетка в ответ и хотела затворить окно.
– Ну, так попомни это, голубушка, – пригрозил прохожий и пошел далее.
Тетке было не жаль дать испить, да она боялась, потому, что по дороге иногда шалили, а она оставалась одна с детьми; даже работники в поле заночевали.
Захлопнув окно, тетка отправилась на полати и заснула, мало думая о сказанной незнакомцем угрозе.
На утро другого дня возвратился муж тетки.
Та отворила ворота, и он въехал в них, не слезая. Но вот что было в доме при этом, что с ним вместе на двор въехала змея. Пестрое, красивое пресмыкающееся обвилось около ступицы и тут же пропало, как только телега переехала отваленную подворотню.
Тетка ахнула, дядя испугался, и, схватив кнут, бросился из угла в угол, чтобы ее захлестнуть; тетка тоже смотрела во все стороны, но змея словно сквозь землю провалилась
Так змею и не нашли.
С этих пор в доме стали замечать что то странное, как будто что-то невидимое живет между ними и делает во всем помеху. То горшки из печки найдут под печкою, то какая-нибудь посуда вывалится из рук, то какая-нибудь вещь очутится не в том месте, где ей следует быть, так, например, найдут лапоть в горшке со щами. Словом, много бывало таких проказ; между тем подозревать в таких шутках было некого. Стали с соседями об этом деле думать, да гадать с моими батюшкой и матушкой советоваться, говорит Купцова. Подумали и решили позвать колдуна из одной деревни, верст за пятнадцать. «Пусть он дело решит и из сомненья выведет, чтобы и нечисть выгнал и сказал бы кто в этом деле виноват, а то на всех думаю.» Привезли колдуна. А пред этим накрыли на стол, поставили самовар, собрали чай и выставили графин настойки; дом у тетки был зажиточный. Вот входит старик высокий, здоровый, в синем халате, в поярковой шляпе; огляделся и сел в передний угол. Дядя и тетка поздоровались, начали угощать чаем и настойкой и просят помочь горю, о котором ему рассказали.
– Ничево, ничево! Это дело плевое, нам и не такие дела приходилось обламывать, говорит колдун, а сам рюмку за рюмкой отправляет в утробу.
Посидел с полчаса, а может быть более, ничево. Только вдруг все смотрят, на потолке висят пара лаптей и мотаются.
