Ознакомительная версия.
– То есть, создавая это изображение, я изменю себя? – уточнил я недоверчиво.
Вот так просто?
Взял, накарябал кривую картинку, сказав, что так видишь и на большее не способен, и после этого перестанешь алчно желать новый «Порше» себе и смерти гаду-соседу с перфоратором?
– Да, – подтвердил брат Пон. – Справившийся с этой задачей становится иным. Приступай немедленно.
И монах несколькими движениями палки стер свой набросок.
– Рисуй не так, как я, а так, как ты, – сказал он, видя разочарование на моей физиономии.
Для начала я вырезал себе пару колышков, какими будет удобно чертить на земле. Потом стесал все до единого бугорки и засыпал ямки на доставшемся мне участке земли. Несколько раз на меня накатило желание бросить эту ерунду, удовлетвориться тем, что есть, но я его с негодованием отогнал.
Ну уж нет, это не тот момент, когда можно схалтурить!
Понятное дело, что как художник я никуда не гожусь, но вот уж «лист» для рисования я сделаю как надо.
Внутренний круг я изобразил с третьей попытки, то, что получалось ранее, на окружность походило лишь отсутствием углов. В процессе выяснилось, что один из колышков изготовлен из слишком мягкой древесины, он разлохматился почти тут же, и пришлось его выкинуть.
С материалом для второго я, к счастью, угадал.
Разделил на три части и задумался, как изобразить свинью… пятачок – это проще всего, но этот образ использовал брат Пон, а мне надо придумать что-то свое, оригинальное.
От умственного напряжения заныло в затылке.
Ага, вот оно!
Овальное тело… обойдемся без головы… мультяшные завитки ушей, наглая ухмылка с ощеренными зубами, каких не устыдится и волк, редкая щетина, короткие ножки с копытцами.
Оглядев то, что у меня получилось, я преисполнился энтузиазма.
Змею изобразил свернутой в восьмерку, пририсовал ромбовидную башку с высунутым языком. Курица в моем исполнении вышла похожей на неудачно ощипанного воробья и, казалось, с гневом уставилась на меня единственным глазом.
Поколебавшись, я стер ее и изобразил заново, на этот раз анфас, а не в профиль: крылья раскинуты, когтистые лапы скребут землю, настоящий гордый птиц, червяк клевал, забор сидел.
Ну да, а не такой уж и плохой я художник…
Под влиянием этой приятной мысли я пребывал добрых полчаса, пока не взялся рисовать обитель богов. Мне захотелось изобразить многоярусный дворец вроде того, что я наблюдал на склонах призрачной горы, но с ним дело у меня отчего-то пошло наперекосяк.
Линии ложились криво, будто их проводил пьяный маляр, вместо квадратов выходили трапеции.
Я злился на себя, пытался начинать то с крыши, то с нижнего этажа, но всякий раз понимал, что упускаю нечто важное.
От бесплодных усилий меня отвлек звон, прикатившийся со стороны вата: дежуривший по кухне монах ударами поварешки о крышку кастрюли извещал, что рис готов и овощи сварились.
Утерев со лба трудовой пот, я отправился обедать.
После еды брат Пон велел мне дальше заниматься колесом судьбы, сказав, что я могу возиться с ним хоть до темноты. Преисполненный энтузиазма, я вернулся к рисунку и вновь ринулся на штурм божественных чертогов.
После часа пыхтения мне удалось изобразить нечто вроде кривобокого терема.
«Сойдет», – решил я и взялся за мир полубогов-асуров.
Пришлось вспомнить, что мне рассказывал об этих существах брат Пон как-то вечером, когда ему пришла охота поговорить, – могущественные, обладающие магическими умениями и силами, разные обликом, но склонные к тому, чтобы враждовать друг с другом, к войнам и развлечениям насильственного характера.
Почти боги, разве что живут недолго, как люди.
Мне в память отчего-то врезались те, что со змеиными хвостами, ядовитым дыханием и смертоносным взглядом.
Моего художественного дара хватило на то, чтобы изобразить нечто жуткое с выпученными глазами. В одну из рук этого создания я поместил лук, а в другую, уж не знаю почему, нечто вроде булавы.
Третья возможность благого воплощения – мир людей.
Размышляя о том, как показать пространство, в котором я провел почти сорок лет, я впал в настоящий ступор. Из него меня вывели обезьяньи крики, раздававшиеся чуть ли не прямо над головой.
В окрестностях Тхам Пу жила стая макак, но обычно к вату они не приближались и нам не мешали.
– Чего надо? – мрачно спросил я, глядя как дальние родичи гомо сапиенса ловко скачут с ветки на ветку. – Еще вас тут не хватало для полного счастья, рожи мохнатые…
Произнес все это на родном русском, которого тайским обезьянам знать не положено.
Но, видимо, кто-то из них поднабрался словечек из общения с туристами, поскольку ответом стал настоящий шквал предметов, обрушившихся на меня и на мой рисунок – ветки, огрызки бананов, орехи, всякий мусор вроде пластиковых бутылок и пивных крышек.
Что-то со стуком срикошетило от моего лба – на свинью невежества шлепнулся кусок коровьей лепешки!
– Прочь! – заорал я, вскочив. – Проваливайте, гнусные твари! Черт вас подери!
Меня оглушил истошный агрессивный визг, мимо пролетела уже стеклянная бутылка, и я поспешно отступил, прикрываясь руками – такой штукой, если удачно попасть, можно запросто разбить голову!
Макаки последовали за мной, раскачиваясь на хвостах, корча глумливые рожи и скаля острые клыки. Одна соскочила наземь и пошла на меня вразвалку, необычно крупная, как мне показалось от страха, едва ли мне не по пояс.
Я попятился еще, поскольку хорошо знал, что «обезьянки» кусаются не хуже собак!
Стая преследовала меня до окрестностей храма.
– Что, познакомился с нашими соседями? – с улыбкой поинтересовался брат Пон, когда я рассказал ему, что произошло.
– Ничего себе соседи! – сердито отозвался я. – Они на меня напали!
– Да? И с чего это? – монах сделал большие глаза, показывая, что удивлен. – Неужели ты попытался выразить им свою любовь?
– Ну, нет… – неохотно признался я.
– Понимаешь, то, что произошло в деревне, и что случилось сегодня – симптомы. Проявления той ненависти, что по-прежнему живет внутри тебя и активно проявляет себя, поскольку ты затеял самоизменение. Собаки, обезьяны, тигры – какая разница? На тебя нападут и ягнята, если ты от нее не избавишься. Возвращайся к рисунку.
– Но там же…
– Что, боишься новой атаки? – он смотрел на меня, склонив голову, почти гневно. – Страх – проявление той же ненависти, – тут взгляд черных как маслины глаз смягчился. – Ладно, пойдем вместе.
Обезьяны, к моему большому облегчению, нам не попались, но при виде того, что осталось от колеса судьбы, мне захотелось оторвать кое-кому хвост, а руки сами сжались в кулаки.
Земля изрыта, словно тут пронеслось стадо оленей, завалена мусором.
– Я не обманывал тебя, когда говорил, что, закончив рисунок, ты изменишь себя, – сказал брат Пон. – Как бы ты ни старался, как бы ни упирался, он будет готов только тогда, когда ты окажешься готов.
– Но я… целый день… как же так?! – я в этот момент мог только шипеть от ярости.
– Берись за дело заново, – проговорил монах. – Очисти все, подыши, успокойся.
– Может быть, рисовать можно где-то ближе к вату? – поинтересовался я.
– Нет. Этот небольшой участок джунглей – твое пространство изменения. Выкорчеванное дерево символизирует твою решимость бороться за освобождение, колесо судьбы, когда ты его закончишь, обозначит то, что ты знаешь путь и готов по нему следовать. Здесь ты осознал то, что смерть угрожает всем нам, и осознаешь еще многое.
Вздохнув, я разжал кулаки и отправился туда, где валялась лопата.
Только после того, как я провел в Тхам Пу почти месяц, я кое-как смог привыкнуть к тому, что его обитатели не имеют даже подобия распорядка.
Ни один день не походил на предыдущий, хотя от рассвета до заката я занимался примерно одними и теми же делами. Но меня могли разбудить задолго до восхода и отправить за водой или забыть про меня так, что я просыпался сам; кормежка случалась то один раз, то дважды; медитации и прочие дела назначались то на утро, то на вечер, а иногда случалось нечто вовсе непредсказуемое.
Поначалу это откровенно нервировало, я все время пытался осознать режим, поймать ритм, в котором живут монахи. Даже выказывал недовольство брату Пону, но он только смеялся и велел мне не думать о пустяках.
Раздражение осталось в прошлом, но легкое недовольство все еще было.
Я не чувствовал обычной уверенности, опирающейся на то, что сегодня будет то-то и то-то, а завтра – это и это, даже ближайшая перспектива выглядела расплывчатой, эфемерной.
Обезьяны мне больше не мешали, но работа над колесом судьбы шла ни шатко ни валко. Не хватало времени, поскольку меня постоянно занимали чем-то еще, да и изображения-символы различных миров давались мне с колоссальным трудом, не только исполнение, но и замысел.
Не один час я тратил лишь на придумывание того, что хочу изобразить.
Ознакомительная версия.
