Из слышанных мною историй я знаю, что перед тем, как я появился на свет, летом к моей бабушке приходило много детей. Мои воспоминания унаследованы от дядей и теток, которые иногда навещали бабушку. На втором этаже, куда вела деревянная отполированная лестница, жил мой дядя Лазар с женой. Лазар был младшим сыном бабушки и приходился моей матери братом, с которым у нее сложились хорошие отношения. Из-за его жены бабушка никогда не появлялась в той части дома, где он проживал. Обе не разговаривали годами. Моя тетя была грациозной женщиной с темным цветом лица и светлыми сияющими глазами. Из-за разницы в возрасте она могла бы быть дяде Лазару дочкой. Она была настоящей красавицей, высокой, надменной, такую не часто встретишь среди цыган. Но о том, что она была цыганкой, я узнал намного позднее.
Дядя Лазар приходил к бабушке рано утром на чашечку кофе с малиновым вареньем и стаканом холодной родниковой воды. Они устраивались на крыльце в широких ивовых креслах, солнечный свет едва пробивался сквозь густую виноградную лозу. Он маленькими глотками пил кофе и попутно рассказывал бабушке истории, написанные в газете, которую ранним утром доставил молочник. Она медленно кивала своей седой головой, иногда высказывая свою точку зрения по поводу услышанной новости. Они никогда не говорили о его жене. Вера, старшая сестра мамы, сидела неподалеку, показывая всем своим видом незаинтересованность в беседе, и иногда поглядывала на них острым, пронизывающим, как жало скорпиона, взглядом. Ничто не могло ускользнуть от нее, она относилась к тем типам женщин, с которыми лучше не играть в игры. Несколько раз мне удалось подслушать отрывки взрослых разговоров по поводу темных историй, связанных с ней. Я чувствовал себя неловко в ее присутствии, а когда она смотрела мне в глаза, то меня одолевал страх. Я помню тот едва ощутимый трепет в ее голосе, когда сезонные работники говорили о забое кур в ее присутствии... ее ноздри дрожали, глаза наполнялись теплым светом, как будто сама рука дьявола наводила на них такой же глянец, как на стекле.
Теперь она стояла перед открытыми деревянными воротами. Над ее головой, прикрепленный к столбу, развевался черный флажок. Завидев ее, мама громко всхлипнула. В ответ Вера простонала:
— Увы, моя Милица, разве мы жили для того... чтобы похоронить нашего горячо любимого брата?!
Они обнялись, постояли какое-то время у ворот, покачиваясь взад и вперед. Вера погладила нас с братом по голове, взяла из рук мамы чемодан и, придерживая ей руку, словно та нуждалась в поддержке, помогла ей пройти в дом. Мама не переставала плакать, когда обнимала родственников в столовой. Бабушка встала из кресла и со слезами на глазах протянула руки к матери. Она обняла ее за плечи и, прижавшись своей головой к ее, сказала:
— Милица, моя Милица...
— Как он умер? — спросила тихим голосом мама.
— Во сне, Милица, во сне. Хорошая смерть.
Бабушка прижала нас с братом к себе, и в таком положении мы, вчетвером, простояли какое-то время посередине столовой, окруженные двоюродными братьями и сестрами, а также соседями, одетыми в черное.
— Прекрасная смерть, — согласилась мама, — прекрасная смерть, прекрасная, очевидно, он был хорошим человеком.
Люди всегда хорошо отзываются о покойных. Трудно сказать, была ли эта смерть так замечательна, но одно было ясно наверняка — дядя Лазар прожил славную жизнь. В молодости он занимался охотой и относился с почтением к молодым учителям с Виолин До. После женитьбы он также проводил время за охотой, прививанием фруктовых деревьев и разведением пчел. Тем не менее, немногие лестно отзывались о нем из-за характера — его внезапные вспышки гнева приводили людей в оцепенение.
Я внимательно изучил столовую. Женщины пили кофе из фарфора, который извлекался из буфета лишь по особому случаю. Через двойные двери было видно, как под грецким орехом, покуривая и попивая бренди, собралась большая группа соседей. Двуствольное ружье дяди больше уже не висело на столь привычном для него месте на стене. Пока я вытирал с лица пот и слюну от поцелуев, оставленных двоюродными сестрами, мне стало интересно, куда же все-таки делось ружье. Я только мог догадываться о его местонахождении.
– 3 –
Во время похорон бабушка вела себя гордо, как убеленная сединами королева, и, несмотря на усталость, была невозмутима. Она принимала соболезнования почтенных женщин с Виолин До, словно на нее взвалили мрачное, но временное бремя. В то время пока мы слушали священников, черные рясы и пение которых вселяли в меня тревогу, ее лицо было неподвижным, словно высеченным из дерева. На ее лице не тронулась ни одна морщинка, когда охотники, друзья дяди отдали ему честь, выстрелив залпом из двух ружей; звук отдался эхом с горы, располагавшейся позади школы агрономии. Крепко сжав мне руку, мой брат тихо заплакал. Но я не проронил ни слезинки. В горле образовался ком, и мне было трудно проглотить его, чтобы избавиться от этого неприятного сдавливающего ощущения. Это было намного хуже, чем осознать тот факт, что ты убил кого-то, неважно, сколь давно это было. Это была настоящая мука.
В то время пока могильщики засыпали землей могилу, я с опущенной головой возвращался назад в дом, погруженный в мысли о моем дяде. Никто не замечал меня. Только громкий скорбный вопль его жены привлекал внимание людей. Дойдя до ворот в сад, я решил пробежаться. Я остановился у порога, чтобы перевести дыхание, а затем медленно зашел в дом с опущенной головой и сразу же принялся за поиски двуствольного ружья дяди, которое куда-то подевалось со стены в столовой. Оно много лет провисело здесь, а не наверху его части дома, на широком коричневом кожаном ремне, все блестящее от хорошего с ним обращения. Сам дом был просторным, обставленным старинной дубовой мебелью, которая источала запах воска, тимьяна, розового масла и кожи. В столовой и на кухне девушки занимались приготовлением пищи для гостей, поэтому я продолжил свой неторопливый шаг, словно был погружен в мысли об умершем. Я вошел в гостиную и направил свой взгляд за стеклянный шкаф, в котором хранился фарфор. Когда мы уходили на похороны, я заметил, что моя тетя запирала вход, ведущий на верхний этаж, так что туда мне было не пробраться. Я спустился в просторный подвал, где обнаружил большую установку по извлечению меда, несколько металлических бидонов, деревянную полку, на которой стояли горшочки с медом, и пару износившихся кресел со сломанными подлокотниками. Создавалось впечатление, что мои поиски ни к чему не приведут: я искал во многих местах по дому, даже там, где вообще не ожидал найти двуствольное ружье, я будто косил дикую траву вокруг входа в храм, в который я все-таки попал. В тот день я впервые оказался в сарае.
Я взобрался на крышу амбара, опирающуюся на сарай, и пробрался на чердак сарая через окно, в котором уже давненько не было стекла. Чтобы не провалиться сквозь прогнившие доски, прошел по краю балок, попутно распугивая голубей, свивших гнезда под крышей, и по лестнице спустился вниз на пол из гладкого камня. Глаза постепенно привыкали к темноте. В сарае лошадей уже больше не держали, и со временем он стал служить вместилищем для выброшенных из дома вещей. Он был просторным и неосвещенным, в нем хранились кучи старых газет, старомодные сундуки с бронзовыми замками, сломанные шкафы, бочки, заполненные пустыми грязными бутылками, и море старой одежды. На потолке виднелись немного прогнившие доски, из широких щелей которых свисали остатки старого сена и паутина.
Я начал систематически искать по всему сараю. Открыл один из самых больших сундуков и вытащил оттуда целую кипу газет довоенных времен. Под ними лежала старая одежда, терпкий запах нафталиновых шариков ударил мне в нос. Три из четырех сундуков были слишком малы для ружья, или же Вера все-таки разобрала его? Обычно я быстро сдаюсь, но в тот раз настойчивость и надежда найти золотую жилу охватили меня целиком. Я был наивен, полагая, что ищу ружье. Уже днем я прекратил свои поиски, когда моя мама, стоя на крыльце у дома и приложив руки ко рту, громко прокричала мое имя, так что его можно было услышать издалека.
На следующее утро моя настойчивость окупилась сполна. Со дна треснувших яслей, заполненных доверху одеждой, я вытащил две длинные сабли с тяжелыми ножнами, а из сундука, на котором висели бронзовые замки, — короткий кинжал, рукоять которого была украшена арабской надписью. Несмотря на всю его тяжесть, он хорошо лежал в моей руке. В кадке я обнаружил два маленьких старомодных пистолета с инкрустированными перламутром рукоятками.
Той ночью, взяв кинжал и один из пистолетов, я отправился в самый дальний участок поместья, заросший сучковатыми грубыми ивовыми кустами, где и спрятал их в дупле огромного дуба, которое образовалось много лет тому назад. Это было тайное место, которое изредка посещали наемные рабочие моей бабушки, когда косили траву. Земля, из которой торчали узловатые корни старого дерева, была влажной и прохладной. С кинжалом в руках и пистолетом на поясе я переместился в прошлое. Позади дерева, на влажной земле, произрастал одинокий камыш. Сжимая крепко в правой руке кинжал, я резко взмахнул им вверх, и косо срезанный камыш бесшумно упал в густую траву. Затем позади меня появилась выбритая до зеркального блеска голова огромного турка. Его выпирающую грудь облегал красный бархатный жилет, подшитый золотой нитью. Клинок кинжала угодил ему прямо по центру черепа, откуда ручьем хлынула кровь. Один за другим появлялись остальные силуэты, пока не образовалась целая группа турок и татар, обнаженных по пояс. Израненные, они падали друг на друга, в то время как лошади вставали на дыбы, издавая ржание, все поле было усеяно криком, лязгом орудий и стоном. От таких живых картинок у меня участилось дыхание и окаменела челюсть.
