Это меня обнадежило. Не так давно Наки отыскал полный текст документа, который был почему-то включен в предисловие к редкой иудейской книге под названием «Эмек га-Мелех» («Долина царя»), изданной в Амстердаме в 1648 году. Эта странная вставка называется «Трактат о сосудах Храма». В трактате говорится, что сокровища Храма, вместе с Ковчегом, укрыты в некой горе. Не совсем понятно, где именно находится гора, но из контекста можно заключить, что речь идет о горе Нево в современной Иордании или где-то дальше на Аравийском полуострове.
После того как Наки мне это сообщил, я целую ночь не спал. Мне казалось, что я натолкнулся на нечто весьма важное. Хотя рукопись была средневековая, то есть источник довольно поздний, там могли содержаться какие-нибудь древние сведения, которые дадут мне путеводную нить к месту, где спрятан Ковчег. Несколько дней провел я в недрах Бодлеанской библиотеки, изучая текст «Долины царя» и гадая — достоверны ли сообщаемые там сведения?..
Согласно трактату, Ковчег вынесли из Храма до вавилонского завоевания Иерусалима, в 587 году. Ковчег и прочие сокровища спрятали в одном месте, на западном склоне высокой горы — их обнаружат, когда придет Мессия. Что особенно интересно — в трактате упоминалось, что имеется его экземпляр, выгравированный на медной пластине мастером по имени Лимур. Это тотчас навело меня на мысль о знаменитом Медном свитке из Кумрана (одном из свитков Мертвого моря, который тоже имеет отношение к пропавшим сокровищам Храма). Но есть ли тут какая-то связь?
Как я вскоре обнаружил, различие между трактатом и Медным свитком весьма велико. По версии кумранского свитка, ценности хранятся в шестидесяти четырех разных тайниках. Согласно трактату, они спрятаны в одном месте.
В Медном свитке говорится, что сокровища эти из храма Ирода (второго Иерусалимского храма) и, стало быть, их спрятали перед нашествием римлян в семидесятом году нашей эры. Трактат утверждает, что сокровища — из первого Храма, храма Соломона, и были спрятаны до 587 года до нашей эры.
Количество золота и серебра, упоминаемого в Медном свитке довольно скромное, а в трактате речь идет о миллионах золотых слитков.
Однажды ближе к вечеру мы с Наки сидели в читальном зале Бодлеанской библиотеки; косые лучи солнца выхватывали клубы пыли, которые, словно стайки мошек, поднимались над древними фолиантами. Я говорил про Ковчег, а Наки любовался прекрасным куполом театра Шелдона — семнадцатый век, работа Кристофера Рена — да еще башнями колледжей, — словно он вдруг увидел это великолепное зрелище в совершенно неожиданном ракурсе. Нам обоим стало ясно: все, что говорилось про автора Медного свитка, — это, мол, какой-то загадочный безумец и прочее, — с не меньшим успехом можно отнести к автору нашего средневекового трактата о храмовых сокровищах.
— Нисколько не удивлюсь, если в конце трактата имеется сделанная симпатическими чернилами надпись «После прочтения — съесть», — посмеивался Наки.
Груды сказочных сокровищ Храма, описываемые в трактате, выглядели явным преувеличением. К тому же трактат написан почти через две тысячи лет после исчезновения Ковчега. Любые намеки — если таковые имелись — были весьма расплывчатыми и мало отличались от сведений, содержащихся в других древних текстах.
Единственный вывод, который я смог сделать: автор трактата, видимо, предполагал, что Ковчег перевезли в Аравию, и в основе этого предположения лежат более древние источники. Скорее всего речь шла об одной из иудейских легенд, изрядно приукрашенной мусульманскими авторами, сильно неравнодушными к Ковчегу. Таким образом, хорошего путеводителя у нас не было. Имелось только общее направление и не более того.
С другой стороны, имеет смысл последовать совету Рабина и рассматривать более скромный Медный свиток как некий шифр для обнаружения реально существующего сокровища. Следующие несколько дней я читал и перечитывал еврейский текст Медного свитка. Пытался разобраться в его указаниях. Многие и многие часы усердных размышлений не принесли ровным счетом ничего. Если там и есть код, то расшифровать его я не смог, хотя потратил много часов. В конце концов я пришел к выводу, что это не код, а буквальное описание тайников — просто они находятся в мире, который больше не существует, о котором мы почти ничего не знаем, да никогда толком и не узнаем.
Так или иначе, Медный свиток относится к периоду второго Храма. Я почти не сомневался, что Ковчег спрятали на шестьсот лет раньше. С некоторым сожалением я признал: Медный свиток — документ интересный и заманчивый — придется исключить из списка полезных, пригодных и надежных текстов.
Как бы то ни было, Джон Аллегро, английский ученый, известный тем, что первым развернул в Манчестерской лаборатории Медный свиток и увидел его удивительное содержимое, точно следовал указаниям этого документа. Он провел в Иордании и на Западном берегу Иордана серию раскопок, которые финансировала газета «Дейли мейл», но ничего не нашел. Насколько я понимал, Медный свиток можно было сбросить со счетов.
Я покидал Оксфорд в облачный пасмурный день. Висел туман, собирался дождь. Я упаковал вещи и отправился из Ярнтона на Оксфордскую железнодорожную станцию. Перед тем как сесть в поезд до Паддингтонского вокзала, я заскочил к Наки, жившему в пяти минутах ходьбы от станции. Он написал Дауду небольшое письмо с вопросами, а еще отыскал одну-две статьи про Ковчег и сделал мне копии.
Мы стали прощаться; Наки сжал мою ладонь:
— Не поддавайся общепринятым нормам, старайся мыслить нестандартно. И кстати, если увидишь Рувима, передай ему от меня наилучшие пожелания. Только, пожалуйста, не верь всему, что он говорит. И не делай всего, о чем он просит. У него другая жизнь, он играет по совершенно другим правилам.
Я вспомнил свое благополучное британское детство и пережитые Рувимом ужасы войны и был вынужден признать правоту Наки.
Добравшись до Лондона, я прямиком отправился к своей подруге. Открыл дверь собственным ключом и вошел в квартиру. Визит оказался недолгим.
— Идиот!
Через комнату пролетела туфля. Ярко-красное изделие мастерской Сальваторе Феррагамо с острым как стилет каблуком. А швырнула ее Мария, моя латиноамериканская возлюбленная. Такое вот прощание.
Я миролюбиво поднял руки.
— Я тебе что — собачка? — осведомилась она. — Давно пора понять, что я — львица.
— Ты моя козочка, — начал я в надежде ее развеселить.
— Сам ты козел! Тебе кто важнее — я или твой Рувим? Я — или этот дурацкий Ковчег?
— Детка! — позвал я.
Мария опять подняла несказанно прекрасную руку. В меня полетела вторая туфля. Но я продолжал идти вперед. Сразу после моего приезда из Египта у нас было несколько незабываемых ночей, а вот дни проходили в распрях по поводу моего постоянного отсутствия и поисков Ковчега. Мария отстаивала свою позицию. Ей хотелось, чтоб я оставил все мечты и спустился на землю. К ней. А когда я решил вернуться в Египет, она решила, что с нее хватит. Теперь она заявила, чтоб я убирался, и твердо стояла на своем.
Я отправился через весь Лондон к себе домой, в Сент-Джонс-Вуд. Марию я воспринимаю так же, как Ковчег. Я не спрашивал себя, почему люблю ее. Просто люблю — и все. Это выше моего понимания. И почему мне так хочется найти Ковчег, я тоже не знал. Это тоже выше моего понимания.
В унынии я налил себе чего покрепче и включил автоответчик. Выслушал несколько сообщений на испанском — каждое в еще более повышенном тоне — от Марии, одно на английском с бруклинским акцентом — от моей иерусалимской приятельницы Шулы, и еще одно — можно сказать, русско-английское — от моего старинного друга по Институту изучения Востока и Африки. Он приглашал меня сегодня на ужин.
Сначала я позвонил Шуле. Она сообщила мне иерусалимские новости, а я поведал о своих.
— Выбирать между Марией и Ковчегом? — возмутилась она. — Какой еще выбор, плюнь на обоих.
Собрав на завтра вещи, я по линии «Бейкерлоу» добрался до Пиккадилли, перешел на другую линию и доехал до Рассел-сквер.
Уныло шагал я к дому своего друга Александра Пятигорского — писателя, философа и специалиста по буддизму. Он усадил меня в старое потертое кресло и стал накрывать стол: копченая семга, осетрина, соленые огурцы, черный хлеб, латвийский сыр, бутылка «Столичной» — он утверждал, что охлаждать ее не следует. С Сашей мы дружим много лет; первым моим желанием было рассказать ему о Марии.
— Красивая, сексуальная, умная и на деньгах не зациклена, — заключил он. Его необычный голос скорбно отдавался в небольшой гостиной.
— Правда?
— Необузданная, страстная… но, выражаясь философически, тебе сейчас нужно побыть без женщины. Побыть с серьезными людьми.
Пытаясь осмыслить столь суровый приговор, я поделился с Сашей другой дилеммой, которую предстояло решить. Уступить настояниям Рувима или нет? Я рассказал и о предупреждении Паттерсона, и о молчаливом ободрении Наки. Пожаловался, что совсем увяз в этой затее. Только вот нужно ли мне идти этой дорогой?
