Нас с Рувимом подавлял масштаб нашей задачи. Мы молча сидели в роскошном ресторане, в котором, кроме нас, никого не было. Рувим казался усталым и унылым. Я взял его под руку и вывел в сад, где, как надеялся, прохладный ветерок из пустыни освежит моего друга и развеет его печаль. Попросил для Рувима виски «Лафройг», а себе бутылку «Стеллы» — самого известного египетского пива. Сад был украшен китайскими фонариками. Некая игра света позволила мне заметить, что морщины на лице Рувима стали глубже, чем год назад, когда я видел его в последний раз на тель-авивской квартире. Волосы на висках начали седеть.
Глядя куда-то в сторону пустыни, Рувим неожиданно заявил:
— Мы с Кларой на какое-то время уедем в Индию. Частично это связано с бизнесом, частично с моей основной целью. — И он улыбнулся, словно извиняясь.
— Да какое отношение имеет Индия к твоим поискам? — рассмеялся я. — Или ты собираешься искать свой чертов Ковчег в Индии?
— Дело не только в Ковчеге. Так, всякие мусульманские дела. Моя главная цель. В Индии и Пакистане полно огромных мусульманских библиотек: в таких местах, как Люкнов, Лахор, Алигарх. Я решил вложить в свой проект еще больше денег и нанимаю людей, чтоб прочесывали весь Ближний Восток в поисках разных документов. Мы с Кларой займемся делами в Индии. Она очень волнуется. Она сейчас в Лондоне, закупает для поездки всякую всячину. В Иерусалиме ей боязно, и на Западном берегу тоже, а в Индию она поедет. Туда ей не страшно.
Я чувствовал, что перестаю понимать.
— Так Ковчег ты уже бросил? — оцепенело спросил я. — Тогда я уж совсем ничего не понимаю. Ты всерьез говоришь, что в конце концов бросил искать Ковчег, потому что Клара боится собственной тени?
Рувим на миг отвернулся, потом заглянул мне в глаза. Впервые я видел в его взгляде выражение вины и стыда.
Год назад, в Иерусалиме, он довольно много рассказывал мне о детстве Клары. Сейчас он добавил еще кое-что. Она тоже немало пережила во время войны, даже больше, чем сам Рувим. Он упомянул кое-какие страшные подробности о том, как маленькой девочкой Клара попала в концлагерь. Она выжила, но какой ценой! По словам ее нью-йоркского психоаналитика, Клара человек неуверенный и, как все неуверенные люди, жаждет доминировать в своем ближайшем окружении. Кроме того, она сильно боится за мужа.
— Когда Клара узнала о вмешательстве «ХАМАСа», — сказал Рувим, — она перепугалась. А на прошлой неделе в Тель-Авиве ей кто-то угрожал по телефону. Говорили по-еврейски с арабским акцентом. Клара даже не понимает, откуда они узнали наш номер. Она считает, что это люди из «ХАМАСа». И она мне заявила: если я не брошу затею с Ковчегом, она от меня уйдет. Клара не возражает, чтоб я занимался изучением исламских рукописей, но после угрозы «ХАМАСа» она не хочет иметь дела с Ковчегом. Она поставила меня перед выбором, и простить такое нелегко. Но если она меня бросит — я не переживу. После моей Цели, она для меня — все.
— После твоей Цели… то-то и оно, — тихо молвил я. Из головы у меня не шла Мария. — Женщины всегда хотят занимать первое место в жизни мужчины.
Рувим протестующе махнул рукой:
— Глупости все! Пойдем ко мне в номер, я тебе кое-что покажу.
В одном углу его роскошных апартаментов стояла тумба красного дерева, а на ней — сверкающий чемодан от Луи Вюиттона. Рувим открыл его — внутри штук десять книг, несколько старых номеров египетской газеты «Аль-Ахрам» и несколько карт. Рувим свалил все на стол возле стеклянных дверей и развернул карту Африки и Ближнего Востока.
Заговорил же Рувим о том, что давно уже волновало мою душу: о связях между Африкой и древним Израилем. Он говорил о путях по морю и по Нилу, о направлении ветров, о тропах в пустыне, которыми ходят контрабандисты и работорговцы. Показал мне статью из «Аль-Ахрам», где описывалось, каким образом при соответствующих климатических условиях и направлении ветра могли расступиться воды Красного моря. Я даже и не думал, что Рувим так глубоко изучил этот вопрос. Свернув карту, он пристально посмотрел на меня, и его лицо казалось изможденным. Разложенные на столе книги в ярких обложках все были про Эфиопию и весьма далеки от серьезных, мудреных еврейских и арамейских текстов, в которых Рувим копался в прошлом году.
— Сейчас полно всяких теорий, утверждающих, что Ковчег вывезли в Эфиопию. — И, с энтузиазмом указывая на стопку книг, Рувим добавил: — Тут об этом полно написано. Нужно только почитать.
Взглянув на золотые часы от Картье, Рувим зевнул и, потирая висок, сконфуженно улыбнулся. У него начинался приступ головной боли, и ему нужно было посидеть одному, в тишине и темноте, пока боль не пройдет. Предложив встретиться на следующий вечер, Рувим проводил меня до выхода из гостиницы, где ждал водитель, чтоб отвезти меня в город.
Мы обменялись рукопожатием.
— Никак не верится, что ты отрекаешься от своей страсти.
— Да, отрекаюсь! — резко ответил Рувим. — Лично я искать отказываюсь. Вот так обстоят дела. Люди, как ты понимаешь, делают в жизни то, что им по силам, а потом передают факел следующему поколению. Так я и поступаю. Передаю факел тебе.
В мою белую комнатку проник серый рассвет. Было еще очень рано, город только начинал пробуждаться. Поспать мне удалось лишь несколько часов, но я все же заставил себя — чтоб убедиться, что я опять в Египте, — подняться и посмотреть на Нил в свете восходящего солнца. С балкончика я видел великую реку и большой кусок проходящей по берегу дороги. Ярдах в двухстах от гостиницы прогуливались, погрузившись в беседу, двое: хромой человечек в черной рубашке, чем-то похожий на Дауда, и другой, повыше, в светлом костюме. Думать об этом я не стал, вернулся в постель и с удовольствием отключился.
Несколько часов спустя меня что-то разбудило. Через внутреннюю дверь я увидел Дауда, который тихонько топтался в моей гостиной, колдуя над медным подносом.
— Какого черта ты тут делаешь, негодный маленький копт, и кто тебя впустил? — вяло спросил я, пытаясь продрать глаза.
— Сабах эльхер! Доброе утро. Завтрак твой готов, эфенди, — добродушно произнес Дауд. — Портье — копт, и когда я ему сказал, что несу завтрак для важного британского эфенди из шестого номера, он был только рад дать мне ключ. — Дауд ритмично постукивал ключом по своему золотому кресту.
Я кое-как вытащил себя из постели и сел на диван в гостиной. Через несколько минут разговора стало ясно: утром я видел на улице именно Дауда. Он тут, оказывается, с кем-то встречался. А потом решил устроить мне приятное пробуждение. Ссутулившись и поглаживая пальцем крест, Дауд рассказывал мне, как ему неловко из-за последнего нашего разговора и его поведения на пути из Города Мертвых.
— Забудь об этом, — попросил он. — День прогоняет прочь ночное слово, — есть такая арабская поговорка.
Дауд принес обычное египетское блюдо — горячий салат из бобов, под названием «фуль мдаммас»: бобы по-дамасски. Мы поглощали фуль, сидя на балконе, под жаркими лучами позднего утреннего солнца, а потом с удовольствием выпили отличного египетского кофе. Дауд был в прекрасном настроении; тихое отчаяние, которому он раньше предавался, исчезло без следа.
— Я слышал, ты обедал вчера в «Мена-Хаус», — заметил он. — Это место не для таких, как ты. Там живут только богатые туристы.
Я поленился выяснять, откуда он знает. Вечно у Дауда находятся какие-то надежные источники информации обо всем на свете. А сам подумал — если «Мена-Хаус» не для меня, то его-то приятель что там делал? Желая сменить тему, я рассказал Дауду про Наки и передал письмо с кучей вопросов по лексикографии. Дауд загадочно улыбнулся и убрал письмо в карман черной рубашки.
В тот день ближе к вечеру я попросил Дауда устроить для меня частный просмотр кое-каких экспонатов в Египетском музее древностей на площади Тахрир, неподалеку от восточного берега Нила. Я уже и раньше хотел посмотреть на предметы, которые соответствуют библейскому описанию Ковчега. Меня заинтересовало предположение Фрейда, что Моисей — египетский царевич, увлекшийся еретическим монотеизмом Эхнатона, и мне не терпелось изучить артефакты этого периода. Я читал, что некоторые ларцы и сундуки, найденные в гробнице Тутанхамона, очень напоминают более сложное из двух библейских описаний Ковчега. Быть может, экспонаты музея помогут мне лучше понять суть предмета, который я ищу.
— Теперь ты увидишь, что такое коптская цивилизация.
— Ты с ума сошел, Дауд. Помешался на своих коптах. Побойся Бога, это ведь музей египетских древностей!
— Одно и то же, эфенди, — упрямо сказал Дауд.
Для Дауда Египетский музей — великое хранилище истинного доисламского наследия Египта, наследия его народа. Здесь содержится, без сомнений, лучшее в мире собрание сокровищ эпохи фараонов.
Мы потихоньку обошли очередь измученных туристов, и нас провели в прохладное помещение с высокими потолками — кабинет одного из кураторов музея, где угостили крепким египетским кофе. Дауд немного поболтал со своим приятелем-куратором, который и повел нас по залам.
