Тод устремил на мать взгляд, полный тоски и печали.
— Так поступать мужчине не должно, — тихо отозвался он, — но, к великой горечи своей, я не могу усмирить свое сердце.
— Сердце твое усмирит время. Оно унесет с собой твои печали, и когда-нибудь ты лишь с грустной улыбкой будешь вспоминать об этих тревожных и безрадостных днях. Все проходит, и это пройдет.
Осознавая, что наступил последний его день, Тод смотрел на мать и сердце его обливалось слезами. Он не хотел причинить боль Нефрит, не хотел, чтобы ее прекрасные глаза наполнили горькие слезы, но остаться он не мог. Он снова и снова возвращался мысленно в тот день, когда, беспечный и радостный, стоял у фонтана и разговаривал с красивой девушкой, не понимая, что в этот самый миг, такой, казалось бы, обыденно земной, он положил на алтарь Бога любви свою жизнь. Если бы знать, если бы видеть последствия сии утраченным навеки глазом Богов, бежать следовало бы ему от того страшного места, прочь от фатального часа, чтобы спасти свое право на счастливое земное существование.
— Я принесла тебе сладкий нектар, встань и выпей его, — печально сказала сыну Нефрит.
Тод медленно поднялся с постели. Он не хотел тревожить Нефрит, и потому решил по возможности казаться спокойным и благоразумным. Он выпил ароматный напиток и улыбнулся матери, стараясь быть, как обычно, внимательным и послушным сыном. Но сердце матери не обмануть, Нефрит видела, что все попытки Тода развеять ее тревоги, не более, чем игра: если и избавится он от своей сердечной болезни, такой сильной и разрушительной, то не теперь, а через года и даже, может быть, через века.
— Где отец? Он еще дома? — спросил Тод Нефрит, стараясь говорить непринужденно.
— Отец, братья твои и работники с раннего утра занимаются посевами. Ты же знаешь, в это время года работу надо успеть закончить, пока еще не стало палить солнце. А ты пойдешь сегодня в мастерскую? Ты не был там уже несколько дней. Сходи, с работой печальные думы отойдут и покинут тебя.
Тод не собирался в ЭТОТ день идти в мастерскую, но, поразмыслив, он решил сходить, наверное, ему все-таки надо проститься с учителем и со всеми, кто был с ним рядом.
Он шел по залитой солнцем улице устало и тяжело, силы покинули не только его душу, но и молодое, наполненное жизнью тело. Каждый шаг давался ему с большим трудом, с великим преодолением навязчивого желания остановиться, и, испытывая усталое блаженство, опуститься прямо на согретый солнцем гранит дороги, замереть, углубиться в немое созерцание своего внутреннего мира, отдаться воспоминаниям уходящей жизни. Но он не хотел привлечь к себе ничье постороннее внимание, и потому через силу продолжал шагать по дороге.
Впрочем, в этот час, когда солнце щедро дарило земле свой жар, улица была пустынна, лишь редкие прохожие спешили куда-то по безотлагательным делам. Горожане предпочитали провести полуденное время в уединении тенистых садов, где под шелест прохладных фонтанов они пили ароматные напитки и нектары. Так что Тод на пути к мастерской встретил лишь нескольких человек, почти не обративших на него внимания. Когда до мастерской осталось лишь несколько шагов, ноги перестали ему повиноваться и силы окончательно покинули его, он устало опустился на горячую от солнца скамью, одну из многих окруживших площадь. Здесь любили бывать шумные ученики в перерывах между занятиями, и он сам не раз с другими приходил сюда. Здесь повсюду слышался веселый смех и оживленный гомон молодых людей. Все скамьи, да и сама площадь перед большим, величественным зданием мастерской искусств были заполнены веселым, беззаботным людом, болтающим о пустяках и беззлобно подтрунивающим над сотоварищами. Тод вспоминал прошедшие дни, грустил, что возврата им уже не будет. Ему было странно видеть безлюдье этого места, мерещилось, что и здесь, как в его страдающем сердце, наступило вечное безмолвие и пустота.
Но вот отворилась дверь и на площадь вышли несколько молодых людей, в них Тод признал своих соучеников. Было видно, что те тоже узнали его, они с радостными возгласами со всех ног кинулись к нему. На краткий миг Тоду вдруг стало смешно, ему почудилось, что все произошедшее с ним страшный сон, вот сейчас его товарищи подойдут к нему и станет ясно, что не прошло и дня, как он покинул их, что все его беды просто привиделись ему. Но юноши, выглядевшие обеспокоенными, засыпали его потоком вопросов, и Тод, вздохнув печально и тоскливо, вновь осознал, что все случившееся с ним произошло наяву, и значит, отстраниться и забыть, словно, дурной сон, не удастся.
Молодые люди говорили без умолку, перебивая друг друга, начиная сначала, повторяя уже сказанное. Наконец один из них, по своему обыкновению немногословный, Рикар, молчавший доселе, вдруг выступил вперед и решительным жестом руки заставил товарищей замолчать.
— За пустой болтовней вы так и не сказали Тоду главного, — сказал он, — вы забыли сказать, что учитель уже не один день ищет его.
Молодые люди вновь загалдели все разом, выражая, тем самым, раскаяние за свою забывчивость.
— Что хочет от меня учитель? — спокойно спросил Тод. — Зачем он ищет меня?
— Этого он не сказал никому, — пояснил Рикар, — но он выглядит обеспокоенным, значит, имеет к тебе какое-то важное дело. Тод, зайди, обязательно зайди к нему!
Нескоро Тод насмелился подняться со скамьи, чтобы войти в мастерскую и предстать пред мудрыми очами своего учителя. Он еще долго внимал речам товарищей, из всех сил стремившихся разговорить его, но не было им отклика в его душе. Только тоску и великое разочарование ощущал Тод в своем сердце. Лишь одно удерживало его в их беззаботном кругу — ясное осознание прощания и с ними, и с собственной жизнью. Но непросто оказалось проститься навеки, трудно ему было встать и уйти, понимая, что уже никогда не вернуться ему сюда вновь, не увидеть их радостных лиц и сияющих глаз. Они останутся здесь, а его самого уже сегодня не будет на этой цветущей и вечной земле.
Архонт Гродж праздновал победу. Все намеченное им свершилось легко и просто, неприступная доселе крепость, поверженная его нежданным, решительным наступлением, сдалась без борьбы на милость победителя.
Последнее время Гродж почти не покидал Аталлы. Лишь иногда он отлучался в свои пенаты, чтобы посмотреть, все ли там подчинено заведенному им порядку. Но не успев прибыть в свои владения, он сразу же возвращался в столицу, справедливо полагая, что успех его рискованного дела возможен лишь при неотступном его присутствии подле царя Хроноса и его дочери. И действительно, для Хроноса архонт теперь стал самым близким человеком, с которым он встречался теперь каждый день, с ним он делил все свои трапезы и вечера. Впрочем, посвящать свое время лишь беседам с царем Гродж не мог, он должен был видеться и с Лессирой, ведь она, оставленная надолго без его общества, могла отвыкнуть от него и вновь вспомнить о молодом наглеце, дерзнувшим посягать на чувства дочери самого Хроноса.
С течением времени уже ни у кого не возникало удивления по поводу обоснования архонта в царском дворце. Мало помалу, но всем стало ясно, что Гродж намерен породниться с царем. Эта событие, еще некоторое время тому назад дерзкое и удивительное, теперь уже многими воспринималось, как само собою разумеющееся. Действительно, дочери Хроноса уже пора подумать о замужестве, и почему бы ей не стать супругою одного из архонтов. Не за мастерового же ей выходить, в самом деле.
Конечно, многие приближенные к царю какое-то время пребывали в большом недоумении, отчего вдруг избранником стал Гродж, до последнего времени самый нежеланный для царской власти архонт. Откуда у Хроноса взялись сердечные и трепетные чувства к человеку, в распрях с которым было сломано немало копий. Можно было предположить истинные и высокие чувства Гроджа к дочери царя, сыгравшие главенствующую роль в выборе жениха для Лессиры, но в это и вовсе не верилось, ведь Гродж слыл хладнокровным и суровым человеком. Лишь самые наивные и легковерные могли поверить в истинность пылкой страсти, вдруг вспыхнувшей в безжалостном сердце архонта.
И только Хронос, однажды вдруг уверовавший в добросердечие сурового и воинственного архонта, не задавал себе вопросов, не мучился сомнениями. После судьбоносного разговора с Гроджем, когда тот, преклонив колени и смиренно опустив долу очи, поведал царю о высоких чувствах к прекрасной Лессире, сжигающих всю его душу, и попросил благословения, Хронос пребывал в слегка опьяненном состоянии.
Под влиянием новых ощущений, связанных, должно быть, с переменами в судьбе любимой дочери, столь желанных для сердца отца, ему казалось, что все страшные тревоги последних дней и месяцев были тщетными. И в самом деле, жизнь продолжается, разве же могут наступить фатальные перемены? Нет, это просто безумие! Как он мог поверить Микару, да тот просто выжил из ума! Нет, нет и еще раз нет — жизнь в его Атлантиде будет вечной. Его дочь после того, как Хронос отойдет от власти, станет правительницей страны, и в этом ей поможет ее супруг, столь решительный и мужественный. Да, и вправду, лучшей партии для его дочери и не найти.
