Австралийские аборигены настолько остро почувствовали вторжение разума в свой мир, что разделили историю мира на собственно историю и время сновидений; другие народы ощущали это не менее остро, но их катастрофа случилась на несколько тысяч лет раньше и Время стерло из памяти этносов трагедию "перехода".
Возникновение государственного института стало завершением этого периода на «политическом» уровне. Тщательно разработанная теократия и есть воплощение интеллекта на уровне социальной структуры. На подобную тему много рассуждал Камю. Все тоталитарные режимы (начиная с самых ранних теократий и т. п.) противостояли по природе своей безъязыкому, аморфному опыту Духа. Когда европейское умствование докатилось до марксизма, другие философские школы уже понимали, что тоталитаризм и духовное развитие — вещи несовместимые. Камю написал: "марксизм требовал покорить иррациональное начало в человеке… <…> Марксизм стремился к завоеванию тотальности, а сюрреализм, как всякий духовный опыт, стремился к единству. Тотальность может потребовать повиновения от иррационального, если рационального достаточно для обретения господства над миром. Но жажда единства более требовательна. Ей недостаточно, чтобы все было разумным. Она стремится к тому, чтобы рациональное и иррациональное были уравновешены на одном и том же уровне. Нет такого единства, которое предполагало бы саморазрушение". Упоминаемая Камю "жажда единства" подвигала человека к религии, мистике, ко всеобщему порыву в над-человеческое, где огромность Божественного уничтожает мелкие различия — национальные, традиционные, этнические, политические и проч.
Как видите, интересы духовного развития и интересы государства ни в чем не пересекаются. Государственная идеология поддерживается вполне определенной картиной мира. Картина мира служит, с одной стороны, почвой для идеологии, а с другой — совокупным результатом повседневно используемого режима восприятия.
Таким образом, картина мира питает государственную идеологию, общественный порядок, т. е. в целом каркас нашей цивилизации. Одновременно картина мира есть стихийно проникшая в общее сознание масса идей, имеющих целый ряд источников — от архетипических образов, превратившихся в бытовые предрассудки и банальности, до предельно упрощенных философских максим, давно утративших автора и время своего возникновения. Общая цель этих совершенно разнородных сентенций и логических оснований — сотворение непротиворечивой модели, внятной как идиоту, так и ученому-естествоиспытателю.
Надо отдать должное науке. Она немало свершила для закрепления фундаментальных понятий о мире и человеке, чтобы все дальнейшее развитие естественнонаучных идей было последовательно и во многом предсказуемо (за исключением некоторых взрывоопасных теорий XX века, яростно перечеркнувших все предыдущие).
Что же касается нынешних научных идей, под натиском которых с треском лопается картина мира всех предыдущих веков, то они по-прежнему пребывают в пространстве чистой науки. Потребуются века, чтобы картина мира, которую разделяет человечество, приобрела такой вид, где нашлось бы место Эйнштейну, Гейзенбергу, Куну, Уорфу, Мамардашвили, Грофу и — наконец — Кастанеде.
В настоящий момент общее сознание человека изживает ньютоно-картезианскую парадигму. В целом человечество отстает от своих передовых представителей на 1–3 века. Чтобы проиллюстрировать такую дистанцию, довольно привести цитату из современного научного труда, отражающего поиски новой научной парадигмы:
"Для телепатии, психодиагностики, видения на расстоянии или астральной проекции вопрос уже не в том, возможны ли такие явления, а в том, как описать барьер, не позволяющий им происходить в любое время. Другими словами, новая проблема такова: что создает видимость плотности, отдельности и индивидуальности в пустой по существу и нематериальной Вселенной, истинная природа которой — нераздельное единство?" (С.Гроф. За пределами мозга.)
Ньютоно-картезианская парадигма уступила, в первую очередь, теоретической физике — чему свидетельство теория относительности и другие откровения А.Эйнштейна. Человек как существо, явившее во плоти экстремум разнообразных качеств, явлений, странное уже потому, что существует и этим создает "антропный принцип", к несчастью, играет все большую роль в физической картине мира, оставаясь при этом объектом, плохо поддающимся анализу и, тем более, не желающим превращаться ни во что Иное. Человек — самое устойчивое звено в цепи картезианских рассуждений. И именно человек является ключом к радикальному пересмотру ньютоно-картезианских воззрений.
Современный экспериментатор, для которого старая парадигма по-прежнему нерушима, оказывается в тупике, если принимается за серьезное изучение психики, пользуясь современными методами. С.Гроф рассуждает следующим образом: "Наиболее серьезный вызов ньютоно-картезианской механистической парадигме вселенной исходит от последней категории психоделических явлений — целого спектра переживаний, для которых я подобрал термин трансперсональные. Общим знаменателем этой богатой и разветвленной группы необычных переживаний является ощущение индивида, что его сознание расширилось за пределы Эго и трансцендировало границы времени и пространства".
Психологи-экспериментаторы, получив в руки новые методы исследования, заимствованные из передовых технологических разработок как в области непосредственного наблюдения за работой головного мозга и ЦНС, так и в области обработки больших объемов информации, а также — семантический подход, разработанный целым рядом ученых-семантиков, оказались в любопытном положении ребенка, которому разрешили возиться с мощным компьютером и научили лазерному фотографированию в разных участках спектра — как видимых, так и невидимых, но при этом так и не разъяснили, чего искать в собственной голове и как теперь быть с теми представлениями о реальности, что внушались им с детства.
Именно здесь, в психологии, картина мира менее всего склонна к метаморфозам.
Мы совершенно бессильны, когда некий шарлатан или гений (черт их разберет!) рушит традиционные представления о психике, психических процессах, о природе стабильности самосознания и т. п. Академическая наука утратила твердую почву. Мы сознаем, что картина мира, которой веками придерживались ученые, явственно заводит в тупик, что больные вопросы философии, разрешенные в свое время однозначно и неверно, теперь, совместно с психологическими украшениями, подчеркивающими ошибки (выдавая их за самую подлинную истину) и затушевывающими несоответствия, ведут к повальной невротизации общества и гибельному стремлению использовать природную среду в качестве свалки и ремесленных цехов, где продукт и отходы неразделимы, а главное — одинаково ядовиты для человека.
Рационализм завел нас в технологическую пустыню — это стало ясным давно и теперь скорбно обсуждается. Реже мы слышим о другом — не менее страшном — вреде, произошедшем от рационалистского эволюционизма. А этот вред гораздо сложнее исправить, поскольку он наиболее прочно закрепился в человеческом мировоззрении.
Во-первых, мы поверили в силу разума, а это не столь уж безобидная вера. Если интеллект в самых мощных своих порывах требует "убей!", мы убиваем — поскольку это разумно. Мы готовы, подобно известному литературному персонажу, превратить весь мир в гладкую площадь для маршировки. С точки зрения разума очень неудобно, что в наших широтах Солнце то движется низко, то приближается к зениту — это мешает производству и стабильности наблюдений. Мир чистого интеллекта абсурден, но мы не желаем задумываться — поскольку если это не кощунство, то глупость, способная помешать триумфальному шествию науки.
Во-вторых, уверившись в крайне высокой эффективности разума, мы автоматически пришли к выводу, что он питается подлинными впечатлениями из внешнего мира. Процесс восприятия перестал оспариваться; конечно, философы могут сколько угодно твердить о непостижимости мира, о том, что человеческая психика имеет дело только с опытом, т. е. с собственными переживаниями, а источник переживаний столь же темен, как и во времена Дионисия Ареопагита. Но каждодневный маленький триумф ratio происходит у всех на глазах, а не в объемных томах безусловно великих, но далеких от нас ученых. Подлинность впечатлений, т. е. восприятии и их интерпретаций, можно оспаривать либо с философской кафедры, либо в психиатрической клинике (кому как повезет).
В-третьих, мы знаем, что проблемы и препятствия, возникающие на пути науки, разрешает сама наука. Если, скажем, нужно выяснить устройство отдельной атомной системы, наука изобретает электронный микроскоп. Если нужно уяснить структуру далекой и невидимой обычному телескопу галактики, создается радиотелескоп, и т. д. и т. п. Любой участок нашей реальности достигаем тем или иным способом, не сегодня так завтра, — вот вера, порожденная современной наукой.
