В-третьих, мы знаем, что проблемы и препятствия, возникающие на пути науки, разрешает сама наука. Если, скажем, нужно выяснить устройство отдельной атомной системы, наука изобретает электронный микроскоп. Если нужно уяснить структуру далекой и невидимой обычному телескопу галактики, создается радиотелескоп, и т. д. и т. п. Любой участок нашей реальности достигаем тем или иным способом, не сегодня так завтра, — вот вера, порожденная современной наукой.
Одновременно мы обрели бесконечную пустоту внутри, одиночество (о котором нам еще говорить и говорить) и неистребимую тягу к развлечениям, удовольствиям — тому, что скрашивает одиночество и заполняет пустоту временными, бессмысленными в конечном счете играми.
Мы перестали чувствовать мир — словно все высохло под палящим зноем неистощимого интеллекта и превратилось в значки, схемы, алгоритмы, модели, штампы и тому подобное. Перцептивное оскудение повлекло за собой оскудение эмоциональное, и даже чувственность наша превратилась в своего рода игру — объект вожделения доступен, как мартини в приличном супермаркете. Обладание приятно, но бутылка опустошается на удивление быстро. Стихия стала обыкновенным продуктом потребления.
Такая картина мира уродлива, и человек, всеми силами ее укрепляющий, так же уродлив. Мы даже не заметили, что вместе с чувством утратили силу, и полиэтиленовый пакет — самый лучший способ хранения рациональных уродцев.
Любопытно, что все попытки описать человеческую психику не проясняют ровным счетом ничего. Станислав Гроф увидел в этом бессилии психологической науки некий порядок, который, на его взгляд, внушает надежду. Он заметил, что теоретическая психология поэтапно следует за экспериментальной, всякий раз объявляя окончательными структурами то, что открыли экспериментаторы на данный момент. В Дальнейшем исследователь погружается глубже, вслед за чем возникает Новая психологическая теория. Двадцатое столетие, развивавшееся так стремительно, дает этому положению дел яркую иллюстрацию:
"В самом начале психоделических исследований я обнаружил, что средний пациент во время курса психолитической терапии с применением ЛСД склонен переходить с фрейдистской стадии на стадию Ранка-Рейха-экзистенциалистов, а затем на юнгианскую стадию (Grof, 1970). Названия этих стадий отражают тот факт, что соответствующие концептуальные схемы лучше любой другой структуры описывают явления, которые происходят на последовательных этапах терапии. Мне стало очевидно, что ни одна западная система психотерапии не годится для описания определенных явлений, происходящих на продвинутых стадиях терапии или на уровнях психоделического опыта. Здесь следует обращаться к античным или восточным духовным философиям, таким, как веданта, разные системы йоги, кашмирский шиваизм, буддизм махаяны, ваджраяна, даосизм, суфизм. И вместе с тем я убедился, что полный спектр человеческого опыта невозможно описать с помощью какой-то одной психологической системы и что каждый из главных уровней эволюции сознания требует самостоятельной структуры объяснения".
По крайней мере ученый убедился, что плоский рационализм не поможет постичь нашу собственную психику. К несчастью, мы можем свидетельствовать только возрастание психологических проблем и отчужденность от вскормившей нас почвы Реальности.
Вот краткий перечень симптомов той духовной болезни, от которой страдает весь мир, построенный по проекту нашей евроамериканской цивилизации:
1) отсутствие смысла жизни;
2) отсутствие радости жизни;
3) отсутствие любви в самом широком смысле этого слова;
4) отчужденность от рода (социальной среды, в которой человек прошел период социализации);
5) отчужденность от природы как стихии, питающей нас и материально, и духовно, и эмоционально.
Список можно продолжить, но уже сказанного более чем достаточно. За каждым пунктом лежит целая тема для размышлений и анализа. За каждым пунктом — сочленение, конфигурация элементов описания мира, имеющая многовековую историю и только в новейшие времена проявившая свой ядовитый аспект. Виктор Франкл, много лет изучавший психологическое состояние социума, пожалуй, первым обратил внимание на трагическую бессмысленность современного человека. Он, будучи психотерапевтом, лечил невротиков, а наткнулся на целый «провал» в описании мира, развившемся по стандартам нашего тоналя. Утрачены структуры, обеспечивавшие связность таких элементов, как «я» в картине и самой картины. Смысл жизни обретался через мифологическую причастность к мирозданию — пусть эта причастность была наивной и во многом детской, но каждый держал у сердца горсть матери-Земли, каждый чувствовал себя чадом — недостойным, заблудшим и т. п., но верил, что в любом случае он укрепляет своим присутствием мир, а мир укрепляется им как своим продолжением. От этого взаимного безмолвного сочувствия рождалась тихая радость совместного бытия — радость осмысленности и сопричастности.
Род ощущался как ветвь на общем дереве, произрастающем из глубинной почвы всего материнского, мягкого, земного — из суши и океанов, из ручьев, рек и болот, где Великая Богиня (прародительница живого, земля, но не в виде абстрактного понятия о ней, а в виде живой плоти, дышащей, растущей, со своим глубоким, таинственным сердцем, пульсирующим в корневищах Мирового Дерева, по которому только шаманы могли взбираться на небо) омывала свое бесконечно раскинувшееся тело и каждой веточке (каждому роду) могла подарить свою животворящую чистоту и оживляющую влагу. Именно через род можно было соединиться с другими ветвями, расти в этой почти лесной совокупности, и страшнейшее наказание — отторжение от рода, остракизм, равное смертельной казни не потому, что без рода нельзя было выжить физически, а потому что без рода все интенции субъекта теряют смысл, и радость жизни, возникавшая от свободного дня, от свободного скитания в природном уединении, вдруг становится скорбью, если ты знаешь, что никогда не сможешь вернуться в общее гнездо и разделить с другими только что обретенное счастье уединения.
Любовь вольного существа, еще не опутавшего себя громоздким и безрадостным описанием мира, была сродни уважению. Каждый знал, что живое чувствительно к внешнему — будь то ласка или удар каменным топором. Каждый знал, что человек не составляет исключения, что его можно искалечить словом или безразличием, и любовь людей начиналась с безмолвной прелюдии: каждый из двоих спрашивал у возлюбленного прежде всего, не принесет ли он боль или страдание в другое чувствующее существо, будет ли радостно ему (или ей) проводить вместе дни, собирать еду, слушать легенды вечером у костра, растить совместное потомство? Это естественное уважение к другому человеку, выросшее из уважения к живому, к природе, к Земле, было задушено, забыто; им пренебрегли, как и всем тем, что возвращало человека в гармонию шаманизма — гармонию раннего, догосударственного язычества.
Описание мира изменилось: краски стали грубее, чувства — проще и эгоистичней, вожди утратили мудрость (она оказалась ненужной), но приобрели алчность, поскольку территория обрела стоимость вместе с первыми попытками государство строительства. Мудрые проигрывали в этой схватке, побеждали жадные и эгоистичные.
Мы взглянули на истоки современной картины мира. Она рождалась 7-10 тысяч лет назад. Именно тогда точка сборки сдвинулась в сторону самоизоляции и личного преуспевания — с каждым поколением она сдвигалась в эту сторону все больше. Мы одновременно обретали силу технического эго и теряли мягкую всепроникновенность почти безличного и радостного единства.
В настоящий момент тупик мировоззрения настолько очевиден, что даже самые неповоротливые из нас ощутили тревогу и приближение опасности. Человек, вопреки мнению некоторых мыслителей, никогда не стремился к самоуничтожению. Правда, он в тяжелой форме страдал легкомыслием. И сейчас, когда разогнавшуюся машину психического омертвления остановить невероятно трудно, возникла плеяда энтузиастов: шарлатанов в поисках легких денег, юродивых, полагающих, что они живут все еще две тысячи лет назад, "учителей жизни", которые делятся мудростью веков и ждут, что просветленные объединятся, вдруг регрессировав на несколько тысяч лет назад, и т. д. и т. п. Подобные веяния порождают общины, церкви, сообщества магов против злых сил — причем возрождение (мессианский ренессанс) повторяет древние схемы и комплексы, возрождает идеологические системы совсем других времен — и все это превращается в маскарад.
Вполне достаточно одного примера. Судите сами: всякий раз, когда цивилизации предлагается тот или иной рецепт спасения, мы находим в нем основательный шаг назад. Все самодельные учения отражают состояние тоналя в доисторическую эпоху, простое дублирование мифологических идей вуалируется новой псевдонаучной терминологией, что, разумеется, не заменяет подлинного прорыва в разрешение экзистенциальных проблем, опутавших человека. Выходит, что мы не знаем никакого пути, кроме пути назад, — если не в состоянии обойтись без антропоморфных, антропоцентристских представлений. Мировой Разум — непременный атрибут в ситуациях, когда разум бессилен. Однако разум, как и всякая абстракция, согласен брать на себя любые универсальные качества — и тогда описание мира вновь восстановлено, главные принципы соблюдены.
