Мой тёзка на него даже не взглянул. Он смотрел на меня.
Идти, разумеется, не хотелось. И без всяких там оживших бабушек кладбище находится в жутком месте. Там можно хоть из пушки палить — никто не почешется.
А с другой стороны, Саша был в состоянии, близком к истерике. Пока не завидит, что и могилка цела, и земля не разрыта, не успокоится. Ещё в самом деле рехнётся...
Справедливости ради должен заметить, что полдороги тёзка болтал как заведённый, — пока мы шли по Зорге и лавировали между панельными девятиэтажками.
Фонтан красноречия стал иссякать, когда мы, миновав дома, спустились в балку.
Справа и слева высились покосившиеся заборы садов. По дну балки журчал ручеёк. Мысль, что мы единственные люди в радиусе полутора километров, доставляла почти физическое неудобство.
— Ты уверен, что мы найдём могилу в этой полутьме? — поинтересовался я.
Моего намёка Саша не понял.
— Обязательно найдём, — сказал он. — Я все ориентиры помню. Пара пустяков.
— Ну-ну, — сказал я.
Интуиция подсказывала, что всё будет не так просто.
4
Сады закончились. Мы поднялись на холм.
Позади нас виднелись контуры девятиэтажек. В некоторые окнах горел свет.
Слева простиралось вертолётное поле, справа и слева из темноты выступали очертания надгробий и крестов.
Грунтовая дорога, по которой мы шли, пересекала кладбище, деля его на две неравные части.
По закону подлости, искать сашкину бабку нам предстояло как раз в большой части.
— Очень странно, — сказал вдруг Сашка, — что я её так хорошо помню. Она умерла более двадцати лет назад, а последняя фотография «испортилась» лет пять назад.
— «Испортилась?» — переспросил я.
На секунду мне показалось, что мой спутник пожалел, что заговорил об этом.
— Ну да, — вяло сказал он. — Видишь ли, моя бабушка была если не ведьма, то что-то очень близкое к этому. Что она вытворяла, на ночь лучше не рассказывать.
Фотографироваться она не любила. Впрочем, фотоплёнка её тоже «не любила».
Однажды ей была нужна фотография на пропуск, так бабушка раз десять ходила в ателье фотографироваться — кадровичка не находила сходства между оригиналом и теми снимками, которые она приносила.
А после смерти бабушки фото начали портиться: желтеть, выцветать...
В средние века её сожгли бы на костре.
— Тогда не было фотографий, — возразил я.
— И без фото поводов нашлось бы предостаточно. По наследству кое-что перешло к моей маме.
Как-то раз она торговку на рынке сглазила.
Торговка была слишком наглая и развязная.
Ну, ма ей и пожелала: «Чтоб ты всё продала!..».
Через пару дней шла через рынок, торговка её вспомнила.
Оказывается, за весь день она ничего не продала — покупатели словно обходили её стороной, хотя лука на рынке было мало.
— М-да, — сказал я. — Такие байки хороши тем, что концов не найдёшь. Ищи-свищи ту торговку.
— Почему же, бывало и при свидетелях...
Чашечку она как-то взглядом разбила — человек шесть это видели.
У нас был ремонт, мы перетаскивали мебель из одной комнаты в другую и сели перекурить.
Тут появляется ма — очень не в духе.
«Куда сервиз поставили? — сказала она. — Ведь разобьётся же!..».
А сервиз у нас был роскошный, чешский фарфор.
Отец сказал:
«На шкафу стоит. И хорошо стоит — не упадёт...».
«Какое там хорошо!» — возмутилась ма и кивнула в сторону шкафа.
Чашка, которая стояла к нам ближе, вдруг дёрнулась, упала на бок и покатилась, описывая полукруг.
Когда шкаф закончился, упала и разбилась...
— М-да, — сказал я. — Слава Богу, я за тобой чертовщинки пока не замечал. Далеко ещё?
— Нет, мы уже почти пришли. Вот аллея, напротив ивы. Бабушкина могила седьмая по счёту.
Аллея была узкая, заросшая травой. Я шагнул вперёд, старательно отсчитывая: «Первая... вторая...».
Зацепившись руками за ржавую ограду, оглянулся и обнаружил, что иду я, оказывается, уже один.
— Э, а ты чего? — негромко окликнул я.
— Посмотри, пожалуйста, сам, — сказал Саша. Он стоял у ивы и нервно курил — красный огонёк то становится ярче, то тускнел. — Я подожду здесь.
— На могилке хоть табличка есть? — спросил я. — Как фамилия твоей бабушки?
Он ответил, и я отправился дальше. На седьмой ограде остановился.
В памяти всплыла сценка из какого-то американского боевика: гнилая рука с окровавленными пальцами выныривает из-под земли и хватает за щиколотку...
Не без содрогания я открыл калитку и вошёл.
Как и ожидалось, свежей земли или разрытый не было, дёрн не повреждён.
Щёлкнув зажигалкой, я осветил табличку.
Фамилию разобрать было трудно, но она явно была не та.
5
— Саша! — крикнул я. — Ты уверен, что бабкина могила именно седьмая?
— Чёрт! — сказал он, подойдя ко мне. — И ограда совсем другая...
— Может, не седьмая, а шестая или, например, восьмая?
— Я точно помню. Седьмая.
— Может, здесь несколько ив?
Этого Саша не знал, и мы прогулялись по грунтовке через кладбище, аж до гаражей кооператива, освещённых прожекторами.
Ив больше не было, зато на обочине мы обнаружили несколько берёз, тополей и даже один кипарис.
На всякий случай (а вдруг моего тёзку подводит память?) мы проверили и их. Без каких-либо результатов.
На часах уже была половина третьего. Мне надоело с умным видом ходить-бродить меж оград, продираться сквозь заросли чертополоха и бурьяна и рассматривать таблички на крестах с таким усердием, словно от этого зависит спасение души.
Кроме того, я чувствовал сильную усталость.
— Я ж тебе говорил, — пробормотал я. — Ничего мы не найдём в этой темноте.
Саша уныло кивнул.
— А я ещё где-то сигареты посеял, — сообщил он. — Полпачки. Жалко.
Не сговариваясь, мы повернули обратно — в мир пустых асфальтовых улиц и ритмичного перемигивания светофоров.
Я шёл, погружённый в мысли, и, наверное, поэтому не заметил то, отчего щёки у Саши вдруг покрылись смертельной бледностью.
Честно говоря, я заметил это, когда мы вышли на проспект, пустынный и залитый светом натриевых ламп.
— Что-то мне паршиво, — признался Саша. — Съел, наверное, что-то несвежее.
Потом я остановил тачку, и мы сперва поехали ко мне.
— Может, зайдёшь? — предложил я. — Полежишь немного. Что-то мне твой вид не нравится.
— Ничего страшного. Через десять минут я дома буду.
И когда я уже вылез из салона, он вдруг спросил негромко:
— Ты ничего не слышал и не видел?
— Где? Когда?
— Ну... когда мы обратно шли.
— Нет. А что?
— Ничего. Мало ли что примерещится в полнолуние...
Я подождал немного, но он больше ничего не сказал. Я пробормотал: «Пока!..» — и захлопнул дверцу.
Такси почти сразу тронулось с места.
6
Смутно помню, как я поднялся на третий этаж.
Снова навалилась усталость. Меня шатало, перед глазами плыло.
Кое-как добравшись до дивана, лёг и сразу отключился, а проснулся от телефонного звонка.
Было раннее утро, за окном расцветала сизая мгла.
Чувствуя себя разбитым и усталым, как будто не спал, я посмотрел на часы (начало седьмого) и снял трубку.
Женский голос, взволнованный и какой-то сдавленный, извинился за столь ранний звонок и спросил, не было ли у меня вчера Саши.
Несколько напрягшись, я понял, что разговариваю с сашкиной женой.
— Он был у меня весь вечер, — сказал я. — Потом взял тачку и поехал домой.
— Во сколько это было?
— Ну-у... — Я подумал немного. Мысли путались. — Часа в три приблизительно. А что?
— Его до сих пор нет...
7
Всё выяснилось в течение ближайшего часа.
Оказывается, прямо в такси, на заднем сиденьи, Сашке стало совсем плохо.
Обхватив руками живот и почти мыча от боли, он свалился на резиновый коврик в проходе.
У таксиста хватило ума без промедления доставить его в больницу.
Язвенное прободение желудка и внутреннее кровотечение чуть не отправили Сашку в гости к любимой бабушке.
К счастью, операция прошла удачно. Он лишился четверти желудка, но зато остался жив.
Через несколько дней, когда доступ в больницу разрешили, я увидел его — бледного, небритого, с чётко обозначившимися скулами.
Поболтали о том о сём...
А когда я был уже в дверях, Сашка вдруг сказал:
— Больше не ходи туда. Плохое место.
— Может, ты, наконец, скажешь, что услышал там или увидел? — спросил я.
Он долго молчал. Потом всё-таки сказал;
— Когда мы возвращались, слева я вроде бы слышал... шаги. Как будто кто-то шёл параллельно нам. А пару раз... не буду утверждать это со всей определённостью... мне показалось, будто я заметил силуэт, скользнувший между крестами. Силуэт этот принадлежал кому-то тучному, грузному, как... как... как моя покойная бабушка.
