Для меня не совсем ясно, как это в институте Саша Миронов и Глеб были на одном курсе: ведь Глеб Бокий неоднократно подвергался арестам и ссылке, а о репрессиях, применяемых к Саше Миронову, я никогда не слышала. Он долго, этот «аякс Бокия», был отголоском последнего, долго был под его деспотическим порою влиянием и, женившись спустя много лет, назвал своего первенца Глебом, в честь друга. Горячо, с восторгом, рисовал он особые качества Глеба в разоблачении шпиков:
— Он этим славился на- весь институт. Положим, не так уж трудно узнать птицу по полету: многие у нас их сразу распознавали на улице. Но что делали Глеб и товарищ его студент Матвеев. Увидят шпика, идущего сзади, и быстро остановятся, давая ему пройти вперед, и тут уже сами идут за ним по пятам, да так близко к нему, что начинают нарочито наступать ему на пятки, до того, что снимаются калоши и пшик спотыкается, — ну, он и отстанет… Глеб достиг в этой области виртуозности: он избавил студентов от шпика внутреннего — знаменитого Пономарева.
— Тоже наступал на пятки?
Миронов смеялся:
— Нет, он его высмотрел внутри здания, проследил поведение во время сходок, в общении с товарищами, в речах с ярким свободомыслием, в том, как, после сближения Пономарева с тем или другим товарищем, бывали их аресты и, наконец, подсмотрел, как он, переодетый в партикулярную одежду, шмыгал к Цепному мосту.
«Цепным мостом» Миронов называл Охранное отделение, где на Фонтанке собирались все агенты Тайной полиции. Издавна ходили по рукам стихи об этом «милом» учреждении:
У Цепного моста видел я потеху:
Черт, держась за пузо, помирал от смеху,
«Батюшки… нет мочи… — говорил лукавый, —
В Третьем отделении изучают право?!
Право на бесправье?! Этак скоро, братцы,
Мне за богословье надо приниматься!»
Он подробно рассказывал, как Бокий, шаг за шагом, выслеживал шпиона Пономарева и, наконец, на сходке добился вынесения приговора Пономареву об исключении его из института.
— Не помню точно, был ли Пономарев исключен Советом профессоров или же должен был, под давлением приговора товарищей, добровольно покинуть Горный. Впоследствии при обысках у студентов не раз с полицейскими присутствовал и Пономарев, помогавший арестовывать своих прежних товарищей.
С каждым днем положение Бокия в институте все больше упрочивалось; авторитет его среди товарищества неизменно возрастал. За плечами, помимо разоблачения шпиков, были тюрьма и ссылка. Вместе с тем «маленький скунс» рос, вытягивался и превратился в высокого красивого парубка; парубка — я говорю потому, что он по происхождению украинец и в пору студенчества любил являться на вечеринки в землячестве одетым в смушковую шапку и серую свитку, из-под которой выглядывала искусно расшитая руками друживших с ним курсисток рубашка и красный с пестрыми концами кушак.
2. Секретарь П.К.
Тревоги, волнения, мечты и неудачи Горного института кончились; бывшие студенты стали инженерами. Пережили временное исключение из-за ноябрьской забастовки 1904-го года; пережили 9-е января, когда был убит у Зимнего дворца шедший с рабочими Лурье, один из наиболее радикальных студентов. Брожения среди рабочих и передовой части интеллигенции усиливались. Устраивались банкеты, маскарадные вечера, сборы с которых шли на поддержку политических организаций, на помощь заключенным и ссыльным. Эти вечера обыкновенно посещались людьми, принадлежавшими к передовой интеллигенции. Их любили художники, писатели, учащаяся молодежь.
…Прошли годы. Остались позади события первой русской революции. Третий год продолжалась первая мировая война. Снова, как и двенадцать лет назад, народ открыто проявляет свое возмущение политикой царизма. И теперь оппозиционные настроения среди интеллигенции проявляются, в частности, в организации вечеров и банкетов, подобных тем, какие я знала в пятом году.
На одном из таких вечеров, в студии художника Бернштама, я встретилась с Глебом Ивановичем Бокием, связь с которым у меня была потеряна. Он далек был от мысли, что может встретить меня в таком шумном, веселом месте, — он не знал о моей близости к миру художников и долго меня не узнавал под маской. Потом у нас обоих явилось желание возобновить знакомство, вспомнить старое время, связанное с милой студенческой средою.
Дело было в феврале 1917 года, на масленице.
В первое же посещение он в разговоре нарисовал свой новый, уже установившийся определенный образ. Это был теперь не прежний задорный мальчик, а отец двух девочек, женатый на дочери известной политической ссыльной, встреченной им в Сибири, Софье Александровне Доллер, красивой, живой, тяготевшей к эсерству курсистке. Чем он занимался? Где служил? Это была не геологическая работа и не работа в каменноугольном районе. Он не был причислен к Геологическому комитету, как многие горняки, ставшие чиновниками. Бокий побывал в отдаленных районах Казахстана и Сибири, где находчивость и упрямство в достижении цели проявились у него в практической работе. Увлекаясь археологией, он, на свой страх и риск, на сколоченные им самим деньги, затеял экспедицию по отысканию трона Чингисхана. Любовь к раскопкам впоследствии, много лет спустя, заставила его принять участие в большой экспедиции в районе Ташкента. Разрывая Кунигутскую пещеру, он обнаружил огромный камень с таинственными записями древних племен. Что нашел он, отыскивая трон Чингисхана, — не знаю.
Помню еще один его рассказ. Во время своей студенческой практики он попал в Киргизские-степи как раз тогда, когда там вспыхнуло восстание местного населения, возмущенного тем, что царские власти вторгаются в их быт и мешают их свободному кочевью. Бокий с маленькой группкой русских геологов был встречен враждебно. Население приняло их за представителей власти. Надо было принять срочные меры для спасения геологической партии. Находчивость и на этот раз пришла на помощь. Встретив большую отару овец, Бокий устроил что-то вроде знамени и смело двинулся вперед, возвестив о себе несколькими ружейными выстрелами. Испуганные овцы заметались, поднялась ужасная пыль, а за клубами этой пыли воображению кочевников представился большой карательный отряд, направляющийся прямо на них. Таким образом рассеяв собравшихся киргизов, Глебу Ивановичу удалось спасти жизнь нескольких товарищей.
Находчивость неизменно помогала ему в работе. Он рассказывал о том, как был отправлен Геологическим комитетом на алмазное бурение, не имея понятия о нем.
— Как же удалось в таком случае управлять рабочими, взятыми в экспедицию?
Он спокойно, с манерою несколько небрежно-ленивою, свойственной украинцам, отвечал:
— А просто. Я сказал рабочим: «Ну-ка, начинайте, я посмотрю, так ли вы работаете». Они работали, а я смотрел и наводил критику, а, наводя критику, сам учился. Вот и все. Меня интересовало, где он работает теперь, и я с изумлением услышала, что он — секретарь Петроградского комитета партии большевиков, помещающегося во дворце Кшесинской.
…Он бывал у меня часто. Мы как-то быстро и тесно сдружились в эти тревожные дни. Много раз по телефону он отдавал распоряжения в редакцию большевистской газеты «Правда», сообщая все, что касалось Петроградского комитета.
Раз я высказала ему, что мне не нравится выспренный, ходульно-лозунговый тон газеты «Правда»:
— По-моему, надо все проще, а то…
— А то?
— Получается неприятный крикливый тон.
Глеб усмехнулся.
— Может быть, тут есть зерно правды, но есть и объяснение: в «Правде» мало сотрудников, владеющих пером. Пишется все наспех и не столько обращается внимания на форму, сколько на суть, на направление.
— Агитация должна быть тоньше.
— Ах, хорошо, что заговорили о «Правде», — мне как раз надо туда позвонить.
И пошел к телефону.
…Глеб сказал мне о выступлениях приехавшего недавно Владимира Ильича Ленина. Я спросила, нельзя ли мне послушать Ленина.
— Конечно, можно. Я тебе это устрою.
В книге «Памятные встречи» я подробно описала впечатление от двух митингов, на которых я слышала впервые Ленина: в Морском корпусе и на Путиловском заводе. Выступления Владимира Ильича потрясли меня. Правда, которую я услышала, повернула мою жизнь на новые рельсы.
Как-то Бокий меня спросил:
— Тебе понравились речи Ильича: ты видела в них правду. Хочешь нам помочь? Хочешь? Ну, так приходи.
И он назвал день и час, когда мне явиться во дворец Кшесинской.
— Приду ровно в пять.
Он был немногословен, говорил коротко и ясно. Я спросила его:
— Чем я могу быть вам полезна?
— Пером. Ты вот критиковала, и правильно, язык «Правды». У нас, кроме «Правды», есть еще газеты для массового читателя. Ты поможешь нам своим литературным языком. У тебя же писательский опыт…
