И вот малыш, закутанный от мороза до самых глаз, стоял и любовался на этот закат. При этом он уже тогда уверенно знал, что запомнит этот момент надолго. И действительно запомнил, и часто вспоминает об этом закате, по сей день, наряду с другими подобными, но не очень многочисленными случаями. И задает себе вопрос: «Почему, такие с виду неприметные ничем происшествия, запоминаются на всю жизнь?»
И сейчас мы ответим на это. Такая память от того, что в этот момент твой Ангел смотрит твоими человеческими глазами и любуется, в данном случае, закатом. У Ангела нет другой возможности, кроме как через глаза человека видеть красоту нашего мира. В то же время, это как намек в будущее, о постоянной связи с ним.
Много позднее, когда Влад – человек, разбудит в себе творческие способности и начнет писать. Наряду с эзотерическими темами, которые его тогда интересовали больше всего, из него будут буквально изливаться иногда рассказы из той поры его детства. Именно из дошкольного детства и он к своему удивлению вспомнит очень многие подробности того времени. По этим рассказам видно, насколько на ребенка было сильно тогда влияние Духа. Потому что запомнить такие вещи можно было только благодаря ему.
При этом Владислав также будет задавать себе вопрос: «Почему именно тот период? Почему, практически не вспоминаются, также тепло, школьные годы? Там вроде бы тоже все было хорошо, но не вспоминаются».
Ответ очень прост. Связь с Ангелом, такая явная и четкая оборвалась. Потому и нет таких ясных и главное светлых воспоминаний. Восприятие изменилось, чувственность ушла. Как мы уже упоминали, к семи годам у обычных детей эта связь прекращается. Человеческая Душа поглощается земными вибрациями. Человек погружается в физическую реальность и начинает проживать свою жизнь.
Потом будут только иногда всплески таких небольших контактов с Духом, которые и запомнятся. Задача человека снова выйти на уровень общения со своим Духом – Ангелом, но уже сознательно, по своей человеческой инициативе. Но не будем забегать вперед.
А сейчас я предлагаю вашему вниманию некоторые из тех самых рассказов, написанные Владиславом, которые очень хорошо передают атмосферу детства нашего нового героя.
До семи лет я с родителями, бабушкой и двумя сестрами жил в одном из сёл, средней полосы России. Село было большое и чистое. Даже проезжая часть улицы была заросшей зеленой невысокой травой и лишь посредине две неширокие колеи, наезженные редкими тракторами и автомобилями.
Техники в колхозах тогда было еще мало. Но во дворе нашего дома автомобиль стоял. Находился он там, в основном только ночью, так как поздно вечером на нем мой отец приезжал, а рано утром уезжал. Автомобиль назывался Газик (ГАЗ 69), служебный автомобиль отца. Мой отец был председателем колхоза. Позднее, после укрупнения колхозов, он будет работать парторгом.
Я плохо помню те времена, по причине малого возраста, но я отлично помню наш дом. Дом был бревенчатый под крышей покрытой тесом с большими глухими дощатыми воротами и калиткой, которая закрывалась на кованную металлическую щеколду.
Дальше за калиткой был двор, поросший травой, всегда зеленой с ранней весны до поздней осени. Траву звали топтун. Она не росла большой, и ее не нужно было косить. Эту траву никто никогда не сеял, она росла сама по себе, и по ней было приятно ходить босиком.
Но по нашему двору так ходить было рискованно, потому что у нас были куры. Они вечно бродили по двору, что-то искали постоянно в этой траве, не забывая после себя оставлять следы своей жизнедеятельности.
Еще у нас были гуси, но с ними проще. Они утром уходили к речке под предводительством большого и важного гусака, а вечером возвращались. У них был свой вход в углу двора, и они жили до глубокой осени своей жизнью.
Гусака я побаивался. Он иногда расправлял свои большие крылья, вытягивал шею параллельно земле в мою сторону и шипел. Если зазеваешься в этот момент, то он мог и ущипнуть своим клювом, больно до синяка. Так он защищал свою стаю. Я, правда, не помню, что бы он меня ущипнул хотя бы раз, наверное, с детства я хорошо бегал.
Рядом с курятником у нас жил поросенок. Его никогда не выпускали во двор. Он лежал и хрюкал в своем хлеву или ковырялся в земле в небольшом загоне возле него.
А еще у нас была корова, с огромными умными глазами и звали ее Зорька. Рано утром Зорьку выводили за ворота, когда вдоль села гнали стадо коров, телят и телок, а также там были овцы, бараны и козы с козлами.
Стадом руководил пастух, матюгливый мужичок. Он пронзительно кричал на своих подопечных и щелкал своим очень длинным хлыстом, который назывался бичом. Пастух чаще всего щелкал просто в воздухе, для острастки животных, демонстрируя жителям села свое умение обращаться со стадом.
Меня эти щелчки приводили в восторг и немного пугали, одновременно. Когда он не щелкал бичом, то тот волочился сзади за ним, и я с опаской смотрел, как он извивается, словно змея, по траве и пыли.
Впрочем, утром я всего этого видеть не мог. Стадо гнали довольно рано с рассветом, и я спал в это время. Только иногда, сквозь сон мог слышать пронзительные выкрики пастуха, мычание коров и щелканье бича.
Вечером, все жители села встречали своих животных, сидя на лавочках или на завалинах, перед своими домами. Мы тоже всегда встречали Зорьку, но с ней никаких проблем не было. Она приветственно му-кнув, сама заходила в заранее открытые для нее ворота. Но пока она не зашла, нужно было следить, чтобы кто ни будь чужой и глупый, на вроде соседских овец, не завернул в наш двор.
Но это было еще не все. В стаде был бык, огромный и всегда чем-то недовольный. Он шел, низко наклонив голову и с его морды на землю капала тягучая слюна. Если он шел по нашей стороне улицы, то я со страхом забирался с ногами на скамейку и сердце мое замирало.
Когда бык проходил, и Зорька зашла домой, больше смотреть было не на что, разве что дождаться внимания проходящих овец или баранов. Они могли подойти совсем близко, поднять голову и заблеять прямо тебе в лицо, но это зрелище меня уже не захватывало.
Вернёмся в наш двор. Над всеми хлевами и загонами для птиц, сверху был сеновал, и к нему была приставная лестница. Там складировалось на зиму сено для Зорьки. Зимы у нас были длинные, потому сена требовалось много.
Слева шел навес, под которым хранились поленницы дров, и стоял отцовский мотоцикл ИЖ 49. Я уже не помню тех времен, когда он ездил на нем. Мотоцикл был поломанным и стоял накрытый дерюжкой, обсиженной курами.
Рядом с мотоциклом был огромный деревянный ящик с поднимающейся крышкой и назывался он – ларь. Там хранились отруби для Зорьки, но иногда доставалось и хрюшке, а также зерно для птиц. А рядом с ларем был вход в хлев, где жила Зорька. Там всегда, стараниями бабушки, было чисто и убрано.
Двор по другую сторону также заканчивался воротами и калиткой и если пройти через них, то выходишь на наш огород, где росли разные овощи и картошка. Прямо перед воротами в десятке метров, стояла баня по белому. Тоже бревенчатый сруб, крытый тесом.
Справа от бани, ближе к дому был наш колодец. Колодец казался очень глубоким. Можно было отодвинуть крышку и с опаской заглянуть в него. На дне чуть различимо, в темноте поблескивала всегда холодная и чистая вода.
Теперь вернёмся обратно к главной калитке. Нажимаем на круглую часть металлической щеколды и снова войдем во двор. Но сейчас идем прямо по небольшому деревянному тротуару и попадаем на крыльцо, ведущее в дом.
Крыльцо покрыто крышей от дождя и обычно в летнее время на крыльце мы оставляли свою обувь перед входом в дом. Открываем деревянную дверь и попадаем в просторные сени. Это ещё не сам дом, это своеобразная прихожая.
Сени всегда сияли чистотой и на полу были постелены половики, сотканные бабушкой. Еще я помню, что пол в сенях, как и на крыльце не красили краской, а периодически скоблили добела большими тупыми ножами, которые назывались косарями.
В сенях было три двери, и еще лестница на чердак. Дверь слева вела непосредственно в отапливаемую часть дома. На бревенчатой стене по обе стороны от нее были вешалки для одежды.
Прямо была дверь в темную кладовку. В кладовке стояла кровать, резервная для гостей. Еще там хранились разные не портящиеся съестные припасы, типа муки и круп. На стене почти всегда висела связка с бубликами.
В кладовке был небольшой стол, а над ним частенько свисал ком свежего взбитого сливочного масла в марле. С него стекали остатки жидкости в подставленную кастрюльку.
Масло взбивалось вручную, в деревянной цилиндрической чашке, называемой ступой, деревянным же пестиком, который называли мутовкой. Эти нехитрые инструменты тоже всегда стояли здесь.
