В кладовке был небольшой стол, а над ним частенько свисал ком свежего взбитого сливочного масла в марле. С него стекали остатки жидкости в подставленную кастрюльку.
Масло взбивалось вручную, в деревянной цилиндрической чашке, называемой ступой, деревянным же пестиком, который называли мутовкой. Эти нехитрые инструменты тоже всегда стояли здесь.
Самое интересное в кладовке было то, что в солнечный день, через дырки от выпавших сучков в дощатой стене пробивались лучики солнца. Эти лучики падали на стену, оклеенную вместо обоев плакатами по гражданской обороне.
На этих плакатах люди в противогазах копали землю, ходили строем, спасали друг друга, перевязывая раны, носили друг друга на носилках и что-то еще делали, но при этом оставались все время в противогазах.
Но самое интересное, было смотреть на лучики. В них плавали маленькие пылинки, которые светились на солнце, как маленькие планеты. Они плавно опускались и выходили из зоны луча, но появлялись новые и этот процесс был бесконечный.
А ещё можно было дуть на пылинки, и они взмывали обратно вверх. Меня всегда удивляло, откуда берется эта пыль, ведь я лежу не шевелюсь на кровати, и больше никого в этом темном чулане нет.
Направо из сеней дверь вела в клеть, в довольно большую комнату с одним маленьким окошком под потолком. Там стояло две кровати. Одна большая деревянная с резными спинками, по краям которых были круглые набалдашники. Другая кровать маленькая металлическая, детская. В клети всегда летом, даже в самую жару, было прохладно, это и было основное ее предназначение. Она служила летней спальней.
Еще в клети на старом комоде стояла радиола, называвшаяся «Родина». Я не помню, чтобы она, когда-либо, работала, хотя возле нее всегда стояли большие электрические батареи. Центрального электроснабжения тогда еще в нашем селе не было.
Про эту радиолу рассказывали, что она появилась, чуть ли не первая в селе и в свое время возле нее собиралось много народу, чтоб послушать. Для этого ее выносили на крыльцо. Но в мое время она бездействовала, так как радио было в каждом доме. Я любил крутить черные пластмассовые ручки настройки радиолы, что-то себе воображая.
Еще в клети в углу стоял большой фанерный ящик, а на дне его рядами были уложены коробки со спичками. Легенда гласила следующее – когда моего отца в 1943 призвали в армию, в возрасте 16 лет, он в то время работал продавцом в сельпо. И перед уходом умудрился купить моей бабушке, своей маме, ящик со спичками и мешок соли.
Это тогда было большим дефицитом. Соль, по всей видимости, к тому времени закончилась. А этими спичками мы пользовались, сколько жили в этом доме. Спички размерами были больше обычных и всегда хорошо зажигались. Но ввиду своей доступности они меня мало интересовали.
А сейчас вернемся в сени и откроем дверь, обитую войлоком, обернутым клеенкой. Эта дверь вела в отапливаемую часть дома. Сразу напротив двери стояла большая русская печь, впрочем, других тогда мы не знали, и то, что она называется русской, я узнал много позже.
Печь была большая и стояла посредине помещения, но ближе к входной двери. Сразу же при входе справа были вешалки для одежды. А напротив, умывальник, называемый рукомойником с металлической раковиной и помойным ведром под ней.
Направо шторка отделяла своеобразную прихожую от столовой – кухни. Посредине столовой стоял большой деревянный стол с лавками вокруг него. Позднее лавки поменяют на стулья.
Топка печки с шестком, также выходил на кухню. Шесток, это площадка, накрытая чугунной плитой перед топкой. Через него в топку закладывались поленья дров и печь топилась. Когда основной огонь прогорал, в печку ставили чугунки, в которых готовилась еда или грелась вода.
Кроме того, могла топиться не основная печь, а подтопок, для этого дрова закладывались справа в нижнюю топку и тогда шесток превращался в плиту. Можно долго описывать многофункциональность русской печи, но тогда меня это мало занимало.
Интересовал, разве что огонь в печке или угли, сгруженные в кучу. Они светились и переливались различными огоньками, от желтого до синего, постепенно затухая. Еще у печки были полати, это настил из досок между печкой и потолком. Они у нас были с левой стороны от печки. Но полати хороши зимой, на них всегда тепло. Летом они без надобности.
На стенах кухни – столовой висели полки с посудой, в правом углу бабушкина икона с лампадкой и еще там стоял посудный шкаф. Прямо из кухни дверь, завешенная шторкой в дощатой перегородке, вела в спальню родителей, небольшую комнату с кроватью, столиком и парой стульев.
Слева спальня отделялась дощатой перегородкой от большой комнаты, или горницы. Прохода в перегородке не было, и что бы попасть туда, нужно было пройти обратно через кухню, обойти вокруг печки, потом через прихожую и еще одну совсем маленькую с низким потолком комнатку, потому что сверху располагались полати, и тогда попадаешь в горницу.
Слева при входе в главную комнату – горницу стоял комод, на котором было трюмо и стояли разные шкатулочки и слоники. Дальше этажерка с книгами. В углу был высокий до потолка фикус с мясистыми толстыми листьями. Потом стоял стол со стульями по бокам. На столе самовар. В углу ножная швейная машинка, а возле правой стенки, диван. Над диваном висели большие часы в деревянном футляре.
С каждой вещью в этой комнате связаны различные воспоминания, но об этом, возможно, расскажу в другой раз. Еще при входе на стенке висело радио, которое никогда не выключалось, потому вещало, и пело целый день.
В этой комнате было три небольших окна. В простенках между окнами висели в рамочках фотографии родственников. Мужчин на этих фотографиях, как правило, уже не было в живых. Они все погибли на войне. Справа висел большой портрет еще совсем молодых бабушки и дедушки. Деда я не знал, он тоже погиб на фронте.
Дом наш назывался пятистенок, это какие-то особенности в строительстве, которых я не знаю и теперь. Но слово пятистенок всегда произносилось уважительно, что говорило о больших размерах дома по тем временам.
Когда я начинал этот рассказ, то думал, что он будет очень короткий. Но воспоминания нахлынули волной, и мне пришлось даже сдерживать себя, чтобы не вдаваться в еще более мелкие подробности.
На втором месте для меня после дома и двора где я жил, была речка. Мой мир, после того как был изучен двор и его окрестности, расширялся дальше. Не могу сказать точно, во сколько лет я самостоятельно стал убегать на речку, но это произошло довольно рано. По крайней мере, задолго до того, как я начал ходить в школу. А в школу я пошел шести лет. Плавать научился также очень рано, по крайней мере, сколько себя помню.
Чтобы пойти на реку, нужно было предупредить об этом бабушку. Бабушка всегда отпускала, перекрестив на дорожку и сказав при этом: «С Богом». Для того что бы попасть на речку, нужно было перейти улицу напротив нашего дома и дальше по тропинке между грядок пройти метров пятьдесят.
Потом тропинка уходила резко вниз. Необходимо было сбежать по ней и при этом не упасть, так как спуск был очень крутой. Дальше начинался заливной луг и там уже никаких построек ни огородов не было. Наша река весной разливалась до самого этого спуска, по которому я только что сбежал.
На лугу всегда росла сочная трава, и на нем паслось стадо колхозных коров. Поэтому нужно было быть осторожным, чтобы не наступить на жирные лепешки навоза, разбросанные тут и там. Коровы со временем выедали почти всю траву, не трогали только конский щавель, свечки которого торчали над лугом, становясь со временем сухими и рыжими. Почему он назывался конским, для меня было не понятно, потому что лошади его тоже не ели.
Пробежав по лугу еще метров шестьдесят, я оказывался у цели. Наша речка была очень небольшой и достигала в самой широкой ее части не более двадцати метров. Но тогда я другой не знал и меня она вполне устраивала.
По нашей стороне росли ивы и немного кустарника, а противоположная сторона была глинистая и обрывистая и на ней ничего не росло. Речка была извилистой и вот как раз примерно напротив нашего дома она резко начинала забирать влево, и уже не так близко было бы до нее добраться, живи мы дальше по улице.
Местами река была мелкой, и по каменистым перекатам можно было легко перейти на другую сторону. Но мелкие участки чередовались с глубокими. В глубоких местах, течение замедлялось, а ширина реки в этом месте увеличивалась. Такие места назывались омутами.
Один такой омут как раз находился чуть ниже по течению. Берег и дно в этом месте было песчаное, идеально приспособленное для купания. Что мы детвора и делали, когда вода в речке становилась относительно теплой. Но этого еще нужно было дождаться.
