Погода в наших краях не всегда баловала. Бывали среди лета сильные дожди. Тогда наша речка немного увеличивалась в размерах и становилась мутной, красноватого цвета от обилия глины в ее берегах, а также от грязных ручьев, сбегавших с горки со стороны села.
Тогда не только купаться, но даже рыбу было ловить невозможно. Но все равно, даже в это время на речке было хорошо. Можно было сесть под ивой и смотреть, как красноватые потоки воды бурлят, закручиваются в глубоких местах, нагибают ветки торчащих из воды залитых прибрежных кустов.
Когда дожди прекращались, то нужно было подождать хотя бы дня три, пока эта муть уляжется. Но нам не терпелось, и мы купались, не дожидаясь ее полного осветления.
Став чуть постарше я пристрастился ловить рыбу. У меня была своя удочка, и даже намет. Намет – это такой сачок на длинном шесте, для ловли рыбы в мутной воде. Особенно часто его используют сразу после того, как сойдёт лед.
Наметы у взрослых были большими, а у меня был маленький как раз по мне. Но как не старался я повторять все в точности движения, что делают при ловле наметом взрослые, ни разу в свой намет ничего не поймал.
Но зато на удочку я ловил. В основном гольянов, это мелкая рыбёшка без чешуи, иногда пескарей и уж если совсем повезет, то окуня. Но это было не часто, так как окуня нужно было еще вытянуть из воды, а он мог завести в кусты, запутать там леску и тогда приходилось обрывать крючок и идти домой. Запасных крючков я с собой не носил, так как не умел их привязывать.
Пойманную рыбу я складывал в маленькую стеклянную банку, сейчас их называют майонезные. Но тогда в наших краях майонеза еще не знали, и она была просто маленькой банкой.
Когда я приходил домой с уловом, несколькими гольянами и парой пескарей, бабушка меня очень хвалила, чистила мою рыбу и жарила на сковородке с яйцом. Мне больше нравились жареные яйца без рыбы, так как в ней жареной ничего кроме маленьких колючих косточек не было. Но я не возражал, ел свой улов, терпеливо выбирая косточки.
Рыба в нашей речке водилась и довольно крупная. Я слышал рассказы об огромных щуках, поросших мхом от старости, о голавлях, не свойственных, для них размеров и иногда даже побаивался этих гигантов, когда купался.
Примерно в километре выше по течению нашу речку перегораживала деревянная плотина и мост. С боку на плотине стояло деревянное здание, это была когда-то водяная мельница.
Мельница в ту пору уже не работала, но плотину поддерживали в должном порядке, ремонтировали, сливали излишнюю воду во время паводка. Потому выше плотины был пруд и по нему уже ездили на лодках и ловили рыбу сетями.
Ниже плотины, падающая через слив вода, стекала по скользкому деревянному настилу и образовывала довольно широкую заводь. Эта заводь станет излюбленным местом рыбалки и купания для меня, когда я уже пойду в школу.
Тогда я буду ходить туда с товарищами. А до школы я в основном бегал на речку один, в соседних домах мальчишек моего возраста не было. Тогда я довольствовался мелководным участком реки и меня это вполне устраивало.
Зимой, мне ребенку дошкольного возраста, также было чем заняться. Зимы были длинные и холодные. В самые холодные дни я сидел дома. А вот когда было теплее, то лазил на лыжах по многочисленным сугробам вокруг дома. Лыжи одевались на валенки, которые вставлялись в петли, а потом привязывались веревками. Валенки часто соскальзывали с лыж, и приходилось вынимать лыжу из сугроба и снова надевать.
Иногда я выходил на улицу с санками, но с ними было одному не интересно. На санках хорошо, когда тебя кто-нибудь везет, или еще на них интересно скатиться с горы. Но до накатанных горок было далеко, и я туда один не ходил.
Как-то раз, возвращаясь, домой с прогулки, открывая калитку, я обратил внимание на большую круглую часть металлической щеколды. Вспомнил, что мне строго настрого наказывали ни в коем случае не касаться языком металлических предметов. Но надо было исследовать это дело, и я ее лизнул.
День был очень морозный, и мой язык приклеился намертво к языку щеколды. При попытке его оторвать было очень больно, и я заплакал. Но видимо так громко плакал, что из дома выскочила бабушка с чайником горячей воды и, поливая воду выше языка на щеколду, освободила меня.
Потом еще несколько дней на щеколде был белый след от моего языка. Так я получил очень ценный для себя опыт и на всю жизнь запомнил кованую щеколду в подробностях. Почему вы думаете, я и в рассказе о доме упомянул, о ней несколько раз.
Еще что хорошо было зимой, так это то, что включали электрический свет. Центрального электроснабжения тогда в нашем селе не было. Но в здании старой мельницы, что стояла на плотине, был установлен тракторный двигатель и он крутил генератор.
Оттуда по всему селу шли столбы с проводами. Шум от этого двигателя был далеко слышен, и от его стрекотания было как-то радостно и спокойно. Заводили этот двигатель, с наступлением сумерек, начиная с поздней осени, когда день уже становился заметно короче.
На один дом разрешалось иметь, только одну лампочку. Я помню эту лампочку на длинном шнуре, ее перетаскивали из комнаты в комнату. Но зато вся семья была в сборе. Вначале мы всем семейством ужинали, а потом лампочку переносили в большую комнату и вешали там, на крюк в потолке над столом.
Каждый находил себе занятие. Бабушка пряла из шерсти нитки или уже вязала что-то нам из них. Мама штопала или гладила, большим чугунным утюгом на углях. Царила атмосфера добра и радости, особенно когда был дома отец. Он нам читал детские книжки с картинками, их у нас было много. И хотя я все их помнил наизусть, но все равно было интересно и весело. Еще я помню состояние безмятежного счастья от того, что все любимые люди вместе.
Но хотя бы раз за вечер, нужно было идти в туалет, а он находился во дворе. Для этого надо было надеть валенки, накинуть на себя пальто и бежать через двор по протоптанной тропинке.
Обратно уже можно было не спешить и посмотреть на звезды. В морозные ночи они были особенно яркими и манящими, и я стоял и смотрел на них, не знаю почему, но они меня завораживали. Правда мороз долго на звезды смотреть не давал, и надо было бежать в теплый дом.
После рассматривания звезд меня тянуло на различные вопросы к отцу, связанные с мироустройством. Особенно меня волновали вопросы возникновения человечества. Меня, конечно, волновали вопросы и моего возникновения, но эта тема была какая-то скользкая и могла закончиться, ранней отправкой спать.
Потому я ее избегал. У меня была младшая сестренка, поэтому я знал, что детей рожают мамы. Но меня интересовали еще кое, какие подробности, но об этом-то, как раз со мною говорить не хотели. Поэтому я спрашивал за всё человечество.
Выяснив, что Земля круглая, а звезды – это как наше Солнце и вокруг них тоже есть планеты, я интересовался, откуда на Земле появились люди. Оказывается, люди, произошли от обезьян. Меня это несколько смущало, но авторитет отца был непререкаемым.
А вот откуда появилась самая первая обезьяна я выяснить так и не смог. Несколько раз повторив попытку, я прекратил эту затею. Настаивать на ответах было опасно, а то придется раньше времени идти спать. Однако этот неразрешенный вопрос потом еще долгое время меня волновал.
Так мы коротали зимние вечера. Днем же я находился дома с бабушкой, родители, сколько себя помню, были на работе, а садика в нашем селе не было. Если на улице было холодно, то я устраивал себе развлечения в комнате, вывалив свои нехитрые игрушки на пол из большой картонной коробки.
Бабушка все разрешала брать, при условии, что я потом поставлю на место. И хотя она меня очень любила, ей было не до меня, работы по дому и по хозяйству всегда хватало. Я устраивал, то самолет из стульев, то играл на отцовской гармони, растягивая меха изо всей силы и нажимая на как можно большее количество кнопок, потому что так легче было ее растягивать. Еще я любил рисовать, да мало ли занятий, можно найти в доме, где тебя любят и где ты счастлив.
В своем раннем детстве я спал в большой комнате, на маленьком диванчике с высокой спинкой и круглыми валиками по бокам. Хотя для меня тогда этот диван был вполне достаточных размеров.
Над диваном на стенке висели настенные часы в деревянном футляре. Они мелодично били по прошествии каждого получаса, один раз, а по прошествии часа по-разному в зависимости от того на какую цифру показывала большая стрелка. Но о том, как разбираться во времени и в часах я узнаю несколько позже, а тогда меня время совсем не интересовало.
В тот день проснулся я рано от какой-то возни в комнате и оживленного радостного шепота. Свет горел, а напротив меня у противоположной стенки в углу, рядом с комодом и этажеркой на месте фикуса, стояла большая елка, привязанная за крестовину к табурету. А мои папа и мама развешивали игрушки на этой елке.
