За несколько дней до официального открытия мюнхенского института, которое состоялось 16 января 1943 года, произошла встреча Гиммлера и Ламмерса. Эти два политика должны были снять все возникшие вопросы. Ламмерс рекомендовал отложить открытие института, к которому накопилось очень большое количество претензий. Гиммлер «с уважением отнесся к прозвучавшей просьбе», но заявил, что это невозможно, так как Свен Хедин, который должен был присутствовать на торжественном открытии, уже выехал из Швеции в Германию. Такую мировую величину и уже немолодого по возрасту человека нельзя было заставлять ждать.
Единственное, что мог сделать в данной ситуации Ламмерс, так это удовлетворить просьбу Штутгерхайма, чтобы институт Свена Хедина не имел статуса имперского. Но сделать это надо было в весьма вежливой форме. Так, руководству СС было рекомендовано, чтобы новая структура носила название «Исследовательский институт Центральной Азии имени Свена Хедина». Гиммлер решил пойти на уступки. Именно под таким названием институт и вошел в историю.
Чтобы окончательно вытеснить «Фонд Фильхнера» с «игрового поля», Шефер приложил немало усилий, но при этом, руководствуясь своим честолюбием, не забывал и о научной работе.
Если рассматривать сюжет с возникновением института, то возникает вопрос: была ли вообще договоренность о том, что он не будет носить привилегированную приставку «имперский»? Якобы об этом смогли договориться Гиммлер и Штуттерхайм. Последний в разговоре с штурмфюрером СС Майне возмущался, что в приглашениях на открытие вопреки всем договоренностям значился именно Имперский институт. Впрочем, Гиммлер никогда не уделял внимания подобным мелочам. Скорее всего, приглашения были напечатаны именно таким образом по инициативе самого Шефера. Но в имперской канцелярии не оценили столь дерзкого поступка Шефера. В итоге Гиммлеру пришлось одернуть исследователя, дабы тот дал гарантии, что в будущем «он будет действовать в общенаучных интересах дела исследования Центральной Азии, способствуя сближению двух структур, несмотря на возникавшие ранее противоречия».
Как уже говорилось выше, 16 января 1943 года, «Исследовательский институт Центральной Азии имени Свена Хедина» был открыт при Мюнхенском университете Людвига Максимилиана. Шефер достиг своей заветной цели — после многолетних усилий он получил в свое распоряжение научно-исследовательский институт. Отношения же с «Фондом Вильгельма Фильхнера» и дальше оставались весьма напряженными. Эта история показательна тем, что личные амбиции, которые вылились в споры, а затем в противостояние в очень специфической, если не сказать экзотической, сфере деятельности, едва не привели к столкновению весьма влиятельных политических фигур Третьего рейха. Формально был найден компромисс, но фактически в данной «схватке» победил Шефер. Предполагавшееся изначально сотрудничество с «Фондом Фильхнера» никогда на деле не осуществлялось. Собственно, этого не желали обе стороны. Гремер не хотел работать с молодым карьеристом, каковым он считал Эрнста Шефера.
В итоге даже после открытия деятельность мюнхенского института не была безупречной. Впрочем, иногда противоборствующие стороны проводили формальные встречи, как того требовало навязанное их покровителями соглашение. Но все эти встречи заканчивались ничем. Шефер хотел подчинить себе фонд, а Гремер полагал, что надо было объединиться на паритетных началах и создать новую структуру.
После того как был открыт институт имени Свена Хедина, Гремер попросил Ламмерса в срочном порядке провести очередное заседание попечительского совета. На самом деле совет в полном его составе собирался впервые за все время его существования. Уже одно это обстоятельство показывает, насколько серьезно относились к институту, возглавляемому Эрнстом Шефером. Во время своего выступления Гремер открыто высказался против сотрудничества с Шефером, так как у него имелись все основания в его целесообразности. «Обстановка складывается таким образом, что во время войны и в условиях отсутствия профессора Фильхнера какое-либо продуктивное сотрудничество является невозможным». Против подобных формулировок решительно высказался Макс Ильгнер (ИГ-Фар-бен), который именно в долгосрочном сотрудничестве видел единственную возможность сохранить для общественности доброе имя Вильгельма Фильхнера («что собственно и является главной целью фонда»). К нему присоединился Штуттерхайм. Таким образом, Гремер остался в меньшинстве, ему пришлось смириться с тем, что изредка надо было проводить формальные встречи с «выскочкой» Шефером. Об итогах заседания попечительского совета Ламмерс официально уведомил Генриха Гиммлера.
Далее уже никто не призывал Гремера к тесному сотрудничеству с Шефером. Представители двух организаций встретились в имперской канцелярии 12 января 1944 года. Тогда произошло условное разделение сферы деятельности. «Фонд Фильхнера» должен был заниматься исследованиями в сфере неорганических наук, а Институт — всеми остальными проблемами. Все зарубежные экспедиции должны были планироваться и готовиться совместно. С учетом подобного разделения сфер влияния был сформирован общий рабочий комитет. Казалось, все вопросы были урегулированы. В случае возникновения конфликтных ситуаций в роли третейского судьи выступал сам Ламмерс.
Как видим, традиционные научные структуры (в данной ситуации — «Фонд Фильхнера») мешали Шеферу в его деятельности. В итоге этот конфликт разгорелся не из-за частных научных вопросов, а из-за желания приобрести научно-политическое влияние в национал-социалистической системе. Но отвлечемся от данного сюжета и обратимся к собственно исследовательской деятельности Шефера в данный период.
Из тибетской экспедиции 1938–1939 годов Шефер кроме всего прочего привез огромную коллекцию уникальных растений и зерновых культур. После возращения в Германию они были рассортированы и подробно описаны. Исходя из этого, в 1943 году Шефер в обобщающем докладе ставил перспективные задачи своих дальнейших исследований: «Наши устремления всегда были сопряжены с целью собрать все то, что могло быть полезно для собственного народа. Упоминавшиеся здесь полторы тысячи образцов ячменной культуры, которые по большей части являются результатом примитивной селекции, могут иметь целый ряд очень важных наследственных факторов, как сопротивляемость засухе или устойчивость к морозам». Если Шефер понимал Тибет как анклав растительного мира, который идеально приспособился к враждебной для жизни среде, то с научной точки зрения скрещивание тибетских культур с европейскими было не просто логичным, но и весьма выгодным занятием. Следуя наследственным законам Менделя, надо было скрещивать европейские и азиатские растения, что с одной стороны, должно было привести к большим урожаям, а с другой, к неприхотливости и простоте их обработки. В конце лета 1942 годадляосуществленияданногопроектабыла найдена специальная территория, находившаяся под открытым небом. С учетом оккупации восточных территорий Европы мысль о возделывании тибетского ячменя, который созревал за 60 дней, приобретала не просто научный, а даже стратегический характер. В случае получения культуры хорошо переносящей жару и мороз, ее предполагалось распространить по всей Европе.
Никто не ставил под сомнение, что данное начинание имело едва ли не военное предназначение. Руководство СС ожидало от Шефера появления на свет «чудо-сортов» ячменя и пшеницы. Их культивирование позволило бы начать «германизацию» (или, другими словами, немецкую колонизацию) Восточной Европы, в основе которой должны были находиться сельские поселения. Но для начала руководству СС требовались зерновые культуры, которые могли без проблем использоваться в новыхклиматических условиях. Гиммлер ожидал, что скрещивание различных культур позволило бы в будущем немецких крестьянам получать по несколько урожаев за один год. Hq дело было не только в колонизации Востока. Гиммлер не мог отказаться от тщеславной и честолюбивой мысли, что именно под его патронажем оказалась бы решена продовольственная проблема Германии. Именно СС и их структуры должны были вывести обеспечение Германии зерном на принципиально новый уровень. Как видим, даже ботаника могла служить агрессивным военным целям Германии. Это был двоякий процесс. С одной стороны, сотрудники «Аненербе» осуществляли важную для государства деятельность, а стало быть, не призывались на военную службу, с другой стороны, само естествознание было поставлено на службу войне.
Еще во время своей тибетской экспедиции 1938–1939 годов Шефер уделял при сборе зерновых культур внимание тем образцам, которые хорошо прорастали на высоте более чем в 3 тысячи метров над уровнем моря. Шефер почти сразу же сообщил об этом Гиммлеру. После нескольких военных зим, связанных с немалыми волнениями, весной 1942 года глава СС отдал Шеферу как начальнику отдела экспедиции и Центральной Азии «Наследия предков» приказ готовиться к созданию Института сортов диких растений. Но осуществить данный проект было затруднительно. В те дни на работу отдела Шефера оказывало очень сильное влияние противостояние с «Фондом Фильхнера». Появление нового института грозило не меньшими проблемами. На этот раз против эсэсовских ученых могли «восстать» ботаники. После длительных переговоров и консультаций в местечке Туттенхоф (окрестности Вены) было решено ограничиться организацией специального учреждения, действовавшего при Берлинском обществе кайзера Вильгельма. Новой структурой, которая гордо называлась Институтом изучения растительных культур, руководил профессор фон Веттштейн. Гиммлеру пришлось смириться с корректировкой своих честолюбивых планов, так как профессор напрямую подчинялся имперскому министру продовольствия и сельского хозяйства. Понимая, что справиться еще с одним конфликтом ему не по силам, Шефер попытался избегать конкурентной ситуации с ученым, который вдобавок ко всему уже собрал богатейшую коллекцию зерновых культур со всей Европы. Более того, тесное сотрудничество с Веттштейном было санкционировано самим Гиммлером.
