Трактор в поле дыр-дыр-дыр.
Все мы боремся за мир.
Между девятым и десятым классами, летом Черный полковник привез нас в Таманскую дивизию на недельные сборы. Первое, что запомнилось в казарме это совершенно неповторимый и до невозможности устойчивый, смешанный с чем-то сладким, запах прелых портянок.
Это была образцовая гвардейская дивизия. Нас поселили в трехэтажной казарме со спальным помещением раза в три меньше, чем в Суворовском училище. Под окнами было хорошее футбольное поле и плац. Черный полковник, которого мы к тому времени повысили в чине и стали называть Канарисом, жил с нами, но был только наблюдателем, для непосредственного командования нам выделили двух курсантов: один командовал взводом красных (класс «а»), второй взводом синих (наш класс «б»). В каких-то полях мы окапывались, а потом штурмовали укрепления вражеского взвода. Курсанты при этом забрасывали нас взрывпакетами. Весело было.
В Таманской дивизии в то время был кавалерийский полк, для нужд батального киноискусства. Ничего интересного в кавполку мы не видели. Лошади стояли в конюшнях, а солдаты, в основном киргизы, тупо ходили строевым шагом по плацу и отдавали честь столбам. Для нужд того же искусства один танковый полк был частично укомплектован Тридцатьчетверками военных времен и немецкими Тиграми.
* * *
Мы в танковом парке. Солдаты драят танки, офицеры кучкой в сторонке. Нам позволяют полазить по одному из танков Т-55, находящемуся в ремонте и, якобы совсем не функциональному. Делайте, дескать, что хотите. Я сначала забираюсь на место командира и кручу башней, потом выбираюсь на броню и сползаю на только что освободившееся место водителя. Наш Черный полковник, он же адмирал Канарис, с дежурным по парку офицером сидят у танка, почти под гусеницами и курят.
Испытываю какое-то непонятное, но явственное удовольствие. Я всегда любил танки и берусь за рычаги с приятным трепетом, пусть даже танк не функционален. Приборный щиток висит на проводах, чтобы он не мешался, ставлю его на место. Пытаюсь закрыть люк, но это у меня не получается, голова мешает – видно механик-водитель здесь слишком мелкий – сиденье отрегулировано под него. Бог с ним с люком. Всё здесь понятно: сцепление, тормоз газ, переключение передач чудное, но тоже понятное. Нажимаю кнопку выключателя массы, стрелки на приборах дергаются и встают на место. Ого!
Я забываю про Канариса и вообще, про всех, жму на сцепление, стартер и газ. Танк задрожал и окутался сизым дымом. Пацаны попрыгали с брони в разные стороны, Канариса с дежурным офицером из-под гусениц как ветром сдуло. Проехал я совсем немного – мотор заглох. Как только машина остановилась, ко мне бросились со всех сторон. Понимаю, что будут бить, ныряю под сиденье и захлопываю люк. Не открывая люка, объясняю дежурному, что нечего было называть танк сломанным и разрешать делать что угодно. Простили меня моментально и даже объяснили, что нужно было немного прогреть мотор и выровнять какое-то давление – тогда бы не заглох.
Все время пребывания в дивизии мы целыми днями ходили с оружием, приэтом автоматы были совсем не учебные. В последний день на полигоне мы стреляли из своих автоматов по стандартным мишеням. Трехсотметровое пулеметное гнедо я положил сразу, а вот на двести метров бегущую – никак. Чувствую, попадаю, а она не падает. Встаю, докладываю – у вас де мишень сломана, нам, временным тут разрешались всякие вольности. Мне говорят, что стрелять нужно уметь. Докладываю вторично, что я участвовал в Спартакиаде дружественных армий в Киеве (привирая совсем немного – в зачет я не стрелял).
Дежурный офицер хулиганит, бьет двумя длинными очередями по моей мишени, стоя, от бедра. Вторая очередь явно цепляет мишень, но она остается стоять. Мне дают полный магазин патронов, раз уж такой Ворошиловский стрелок. Я ложусь на линии огня, даю несколько коротких очередей – мишень стоит. Тогда я сильно вбиваю магазин в бруствер и нажимаю спуск. Длиннющая очередь раскалывает мишень пополам, от плеча до плеча.
После этого случая Канарис назначил меня заведующим школьным тиром.
В то лето мы вдвоем с матерью отдыхали на турбазе Боровое. Это недалеко от Ногинска. Мне было хорошо с первого дня, а мать смотрю, загрустила. Я давай расспрашивать – она чуть не плача за завтраком призналась мне, что её поселили в плохой комнате, непонятно с кем, спать не дают.
Я втихаря сходил, позвонил отцу. На обед мать пришла довольная и немного удивленная – за ней пришли, перенесли вещи в новый корпус, соседка замечательная и т. д. и т. п. А ничего удивительного, начальник турбазы был приятелем отца по Ленинграду. Регистраторша же этого не знала, ей никто не сказал. Турбаза вообще была замечательная, я там бывал неоднократно и до и после того. Она располагалась в сосновом бору, посредине которого было изумительно чистое озеро. Дно можно было рассмотреть на глубине не меньше десяти метров. На озере в тот год жил лебедь Борька, кусавший женщин, катавшихся в лодках, за ноги и за юбки. К мужчинам он был равнодушен.
Но мне сидеть с матерью на базе было не с руки – я ходил в походы. Я могу сказать, почему в СССР такой популярностью пользовался туризм – негде было заниматься «этим самым». Квартирный вопрос был слишком напряженным, гостиниц было мало и селили только по паспорту и только в чужом городе. Квартира уехавших куда-нибудь друзей? Хлопотно все это было. А тут палатка, спальный мешок, гитара, красота. Подмыться если что, правда, только в речке, но уж тут не до комфорта – не графья, перебиться можно.
В пешем походе я наметил себе одну круглолицую девушку, всего Окуджаву и Визбора наизусть знала, настоящее «Солнышко лесное», но она попала под инструктора. Зря я четыре дня потерял. В лодочном походе повезло больше. То ли инструктор был не так привлекателен, то ли выбор больше. В походе мы с курсантом подводником по имени Рустэм подружились с двумя медичками из Минска.
Мы шесть дней плавали на тяжелых четырехвесельных Ялах по речке Шерне. У меня в лодке сидел ребенок с мамочкой, поэтому греб я все время в одиночку. Шерна речка неширокая, кое-где со своеобразными перекатами. Пока плыли вверх, я, конечно, уставал здорово, но усталость компенсировалась красотой природы и ночными купаниями с девочками. Если б еще не водка, по крайней мере, не в таких количествах, было бы совсем правильно. Однажды я под утро уже забрался в свою палатку спать. Укладываюсь в спальник и никак толком не получается, и так и сяк. Так и промучился до подъема. Оказалось, что проспал я всю ночь в рюкзаке.
И еще в этих походах мне жутко надоела тушенка. В магазинах тогда её было не достать, её выбрасывали иногда в испачканных густым машинным маслом железных банках. Она поступала в торговлю из спецзапасов на случай войны, когда уже заканчивался срок хранения. Этикетки выдавались отдельно. Народ расхватывал на ура. А здесь же турбаза министерства обороны – снабжение с армейских складов. Ну, и в походе, естественно: на первое с тушенка с водой, на второе тушенка без воды, на третье вода без тушенки.
Первый раз за долгие годы первого сентября я с удовольствием пришел в школу. Выпускной класс. Все собрались нарядные. Шика пришел в шикарных белых джинсах. Он съездил в стройотряд УДНа (как он туда попал не понятно) заработал денег и принарядился. На удивление дружно всем классом мы гульнули до позднего вечера.
В сентябре была прекрасная теплая погода. В один из этих солнечных дней мы хоронили географичку Анну Ивановну, ту самую грубую, но добрую. Учебу в тот день отменили, и почти вся школа собралась проститься. На Головинское кладбище поехали не все, но старшеклассники были нужны, чтобы нести гроб и вообще помогать, особенно я, как знаток похоронного обряда. Я еще возле школы начал давать советы, кому и где стоять, что делать, а на кладбище Директор совсем передал руководство в мои руки. Во время похорон многие вполне серьезные и ответственные люди становятся беспомощными и наивными, все спрашивают: «А как по обряду-то полагается?» – будто имеет какое либо значение, как понесут венки и кто где будет стоять. Всё уже, человек ушел и надо зарыть его тело.
Вечером мы с СС и Художником как-то сами собой оказались в школе. Я так понимаю, главное рассуждение наше было: «… Денег нет, а выпить надо». На наше удивление Директор школы нас встретил, как родных, нисколько не смущаясь тем, что мы вроде, как бы ученики. Нас посадили за общий поминальный стол, СС сказал речь от имени учеников, хотя, как я теперь только понял, он покойницы даже не знал – география у нас закончилась в восьмом классе, а он пришел в девятый.
Тризна проходила в школьной столовой, водки, по русскому обычаю, было много. Женщины долго не засиживались, расходились по домам, остались самые выдержанные. Физкультурник, Владимир Иванович всё подносил откуда-то бутылки, разговор пошел совсем задушевный, но всей водки мы так и не одолели.
