Однако я отвлекся.
* * *
Я в подвале школы, в тире, с моим помощником Ёлкиным только что закончил занятия по стрельбе с малышами (третий или четвертый класс). Развлекаемся. Он ставит на полочку над мишенями стреляные гильзы от малокалиберного пистолета, а я их тут же сбиваю выстрелами из пневматической винтовки. Если будет стоять больше трех гильз, мы поменяемся ролями, но поменяться ему никак не удается, я выбиваю гильзы у него почти из пальцев.
Мы на Алабяна, дома у Ары. Его мама навертела нам в лаваш кусочки мяса с зеленью. Непривычно, но вкусно.
Вечер встречи выпускников. Мы, как выпускной класс – хозяева, с красными повязками. На лестнице Ара, очень маленький по сравнению с огромным бывшим выпускником в солидном сером костюме, стоящим чуть ниже. Бывший выпускник хамит. Ара делает крысиное лицо и в прыжке сверху бьет его куда-то в середину лица. Большой серый мешок катится вниз через два пролета.
Весна. Выходим с Художником с Новопесчаной на Ленинградку. В кулинарийке кафе Сокол берем большой пакет вареных раков и пиво. Еще совсем грязно, но уже тепло. Блаженствуем на спинке скамейки в Чапаевском. На обратном пути видим рядом с кафе Сокол страшную аварию – таксист въехал на остановку троллейбуса и сбил восемь человек. Прижатая бампером к стене дома старушка еще жива, хрипит, ноги её перебиты и загнуты вперед.
Мы в белых халатах всего человек пятнадцать, в небольшом цехе с дымящимися паяльниками над жгутами проводов. Художник читает стихи:
Служил Гаврила на заводе.
Гаврила делал У Пэ Тэ.
УПТ – это усилители постоянного тока, которые мы собирали два года (один день в неделю), в качестве производственного обучения на каком-то заводе у Сокола.
Там же около метро. Богатая квартира, вся уставлена дорогой старинной мебелью, увешана коврами. Свободного места мало, слева у стены фигура фавна в бронзе, над моей головой картина «Мальчик с лютней», вариант, подлинник. Напротив меня приятнейшая дама со старорежимными манерами. Я под её кивки повторяю французские неправильные глаголы. Мать наняла мне репетитора, чтобы уесть ОВ. Я хожу сюда нерегулярно, хотя деньги от матери сдаю полностью. Такие квартиры похожи одна на другую, дома попроще более оригинальны, хотя мебель там у всех одинаковая. Тогда я был равнодушен к интерьерам, а теперь, вспоминая, я называю такие квартиры «квартирами победителей», потому что всё это вывезено из Германии в 1945 году. Русская старая мебель сгорела в печках в революцию.
Теплый майский день. Последний звонок, Парк культуры. Только что построенные американские горки. Визг девчонок. Пикник во «Временах года».
Выпускной вечер. Директор в актовом зале раздает аттестаты. На четвертом этаже в коридоре большой стол с закусками и шампанским. Водка у нас припрятана в смывных бачках в туалете. Все знают про водку, но делают вид, что её не существует. Уже в разгар гулянки подошел Директор говорить тост и просит ему налить «чего-нибудь». Я еще зол на него за экзамен по литературе и наливаю ему лимонад.
Всё. Свобода!
И всё же, слово Директор я пишу с большой буквы из огромного уважения к этому человеку.
9. Учеба пополам с работой
Свобода оказалась не такой уж привлекательной, надо же было что-то делать. С Хохлом из параллельного класса мы договорились поступать в Станкин. Почему в Станкин? Потому что ближе него к моему дому была только Тимирязевская сельхозакадемия, но это уж был перебор по моим тогдашним представлениям.
Первым экзаменом, как всегда оказалась самая моя нелюбимая письменная математика, и опять я получил двойку, а Хохол вообще не пришел.
/Анекдот: Доктор: «Ну, как вам понравилась виагра?» Пациент: «Замечательно! Семь раз кончил!». Доктор: «А ваша дама?» Пациент: «А она вообще…не пришла». /
Тогда я решил вместе с Шикой пойти на военкоматовские курсы шоферов, отслужить и поступать в УДН. Уж очень аппетитно он рассказывал про этот ВУЗ после прошлогоднего стройотряда (соотечественников туда брали только после армии).
Мои планы разрушил отец. Он сильно завел меня, говоря, что я просто слабак и не в состоянии поступить куда-либо. В результате крупного разговора мы с ним поспорили на мотоцикл. Это была, конечно, уловка со стороны родителей, но я все принял за чистую монету. На другой день мать выслушала мой рассказ о споре с отцом, как будто бы не в курсе дела, и предложила поступить на вечерний в свой институт, в Текстильный.
Сначала я ни в какую – женская профессия. Потом, когда узнал, что все экзамены устные согласился. На самом деле мне было всё равно, хоть в Рыбный.
Время экзаменов на дневное отделение я пропустил, а для поступления на вечерний было одно препятствие. Тогда на вечерние отделения можно было поступать, только имея постоянную работу. К счастью, тогда это была не большая проблема. Мать устроила меня работать по специальности на опытно-техническую фабрику лаборантом испытателем.
Недавно я в своем архиве нашел свой первый пропуск на работу. С потертых корочек на меня смотрит очень удивленный мальчик. Помните, я обещал рассказать тайну глупой порнушки из поездов дальнего следования? Так вот, когда я пришел получать фотографии для этого пропуска в фотоателье на Бескудниковском бульваре, первый вариант я забраковал и переснялся. Опять вид у меня получился глуповато удивленный и тогда я понял, в чем дело. Фотограф в ателье, как и те распространители порнушки в поездах, был глухонемой. Перед съемкой он жестами и мычаньем пытается объяснить вам как сесть и правильно держать голову, вы почти безрезультатно пытаетесь понять эту пантомиму, и в ваших глазах в момент снимка остается недоумение и немой вопрос: «Что тебе от меня надо, сукин сын?».
На экзаменах в институт я получил две пятерки и две четверки. Этого было больше чем достаточно для поступления. Я далеко не сразу, а только через много лет понял, что экзаменаторы были ко мне особенно снисходительны. Если б мои дети в свое время захотели бы учиться в нашей альма-матер, они поступили бы также легко, как я. И никаких взяток для этого не надо, просто у нас поощряется преемственность поколений. Тем более что мою мать хорошо знали в Промышленности и меня сейчас знают не хуже, хотя и Промышленности уже никакой нет. Одна тень отца Гамлета. Тем не менее, я никогда не пожалел о том, что поступил сюда учиться. Это оказалась очень интересная профессия и хорошее общеинженерное образование.
Отец выполнил условие пари – купил мне, правда, не мотоцикл, а мотороллер, но это не имело значения. Сбылась мечта идиота! Через полгода я эту мечту обменял на дубленый полушубок, потому что, на мой взгляд, ездить по Москве на мотороллере, нужно быть, если не совсем идиотом, то хотя бы легко помешанным.
Я начал работать и учиться. Это оказалось нелегко. Четыре дня в неделю я уезжал из дома часов в семь утра и возвращался около одиннадцати. В среду занятий в институте не было, а суббота и воскресенье – рай земной, правда, курсовой по начерталке… Начерталку у нас вела и читала замечательная женщина – Милицца Дмитриевна. Добрая толстушка с всклоченными волосами, она выходила читать лекцию в черт знает в каком старом костюме, один из чулков на её ногах обязательно сползал, но она была настолько мила, что ей прощался и её вид, и предвзятость к её предмету.
В один из дней, помню, я вышел из метро и не спеша шел по тихой Донской улице к институту. Даже в пивной палатке было пусто, я заказал кружку. По случаю мороза пиво подогревали – добавляли из чайника кипящего. Спрашиваю у палаточницы:
– Где очередь-то? Почему так тихо?
– Так, хоккей же!
Быстро допиваю пиво и бегом в институт. Первая пара – начерталка. Сажусь на галерке аудитории и включаю приемник. Милицца Дмитриевна что-то рисует на доске, а мне не до неё – матч СССР-Канада, первая игра в Москве. В приемнике голос Озерова: «Харламов отдает Михайлову… Эх! Хендерсон успевает… нет, не успевает. Петров… опять Харламов, Гол!!!».
– Гол!!! – это уже я кричу, а не Озеров.
Милицца Дмитриевна быстро поворачивается в мою сторону.
– Кто забил?
– Наши… два один – ведут!
– Вы, молодой человек, сообщайте счет, когда опять забьют, а мы тут потихонечку проекции разберем.
После занятий еду в метро. Даже для кольцевой линии слишком много народу. Уже почти ночь – в это время обычно гораздо меньше. В вагон заваливаются огромные, шикарно одетые иностранцы и прижимают меня к борту, т. е. к межвагонной двери. Глазам своим не верю – меня прижал Хендерсон, рядом Фил Эспозито, остальных не могу разглядеть за их могучими плечами. Они вышли вместе со мной на Новослободской фотографировать витражи, почти вся канадская команда. Их ненавидели во время игры – болели за своих, а здесь их приветствовали, им улыбались. Если бы я знал тогда, что именно Хендерсон забьет решающую шайбу в серии… я бы… ничего, конечно, не сделал бы.
