Кивнул.
Тут стало слишком светло, Жанна мужа больше не видела, только саму себя. Лицо у нее было не такое, как во все предыдущие дни, а счастливое.
Зазвонили в дверь, настойчиво. Потом начали стучать. Жанна, напевая, пошла в коридор.
Николь ворвалась в прихожую, чуть с ног не сшибла.
– Я глаз не сомкнула! Домашний телефон отключен, портабль тоже! Еле дождалась, когда метро откроют. Хотела сразу в службу спасения, чтобы дверь ломали! .. .Ты улыбаешься? – изумилась она, глядя на подругу. – Что это с тобой? Ну-ка дай свет включу. Э, да ты на человека похожа…
Повертела Жанну за плечи. С удовлетворением констатировала:
– Вот что значит месса, и пусть мне говорят что хотят! Факт налицо: кризис миновал. Теперь, когда твое психическое здоровье пошло на поправку, можно заняться физическим. Скажи, у тебя цикл восстановился?
– Нет.
– Когда в последний раз была менструация?
Жанна подумала и улыбнулась.
– Давно. В Таиланде еще, когда только приехали.
Улыбнулась, потому что вспомнила, как Жан сначала расстроился, а потом сказал: плевать, нас это не остановит.
– Я тебе говорила, у меня гинеколог классный, доктор Кант, – стрекотала Николь. – Запишу тебя на прием. Пусть сделает анализы, пропишет курс гормонов… Ты чего ржешь?
Жанна прыснула, потому что Жан ей шепнул:
"Подходящая фамилия для гинеколога".
– Подходящая фамилия для гинеколога, – сказала она.
Подруга пожала плечами.
– Фамилия как фамилия. Еврейская, наверно.
Николь не знала английского языка. И вообще, как у большинства отзывчивых людей, с чувством юмора у нее было не очень.
Картина десятая
Кузя
Вблизи подворотня оказалась большими пребольшими воротами, облицованными сверкающей плиткой. Это напоминало кафельные стены служебной кухни, где Кузя съедал свой казенный обед, только там плитка была белая, а здесь зелено-голубая.
Сенбернар прошествовал в густую тень прохода первым. Боксер за ним, но от нерешительности и волнения немного замешкался. Когда же, проскочив через арку, сощурился от яркого света, своего покровителя уже не увидел. Тот успел куда-то удалиться, странным образом не оставив ни следа, ни запаха.
Кузя был один. Перед ним, сколько хватало глаз, простирался зеленый, цветущий мир, который, безусловно, следовало назвать "парком". "Парк" – самое лучшее место на свете. По воскресеньям утром, когда Хозяин говорил: "Ну, Кузнечик, идем гулять в парк", пес, несмотря на солидный возраст, начинал прыгать и повизгивать от возбуждения.
В парке простор, множество волнующих встреч и новых знакомств, тысячи интереснейших запахов, а в белом киоске у пруда Кузе всегда покупалось мороженое пломбир.
Но этот парк был еще чудесней воскресного. Его так и следовало назвать – Чудесный Парк.
От деревьев, кустов и трав тянуло такими ароматами, что, вдохнув их, Кузя перестал быть прежним. У него закружилась и немножко отяжелела голова, но совсем не так, как от "ерша", который однажды для прикола налил ему в миску Тухлый. На боксера снизошло Знание. Понять и объяснить, что это такое, было невозможно. Кузя не обучился чему-то новому, не запомнил какие-то команды или правила. Но теперь ему было достаточно посмотреть на предмет, принюхаться, и он Знал. Просто Знал, и все.
Например, что в Чудесный Парк он приведен не просто так. Нужно сделать Выбор. Это совсем не страшно, но очень и очень важно.
Ах, если бы рядом был сенбернар! Он показал бы, как себя вести и что делать.
Кузя неуверенно поозирался и вдруг заметил, что глазурованные врата, через которые он попал в Чудесный Парк, украшены выпуклыми изображениями животных. Обычно пес не обращал внимания на картинки, они для него ничего не значили. Когда был совсем молодой дурак, бывало, лаял на свое отражение в зеркале, не понимая, как это собака может не издавать запаха. Потом привык, принял эту странность к сведению и потерял к ней интерес.
Но изображения на стене были настоящие. С запахами и двигались, достаточно было лишь взглянуть и потянуть носом.
В самом низу, по обе стороны арки, поблескивая и переливаясь, стояли синий бык с огромными глазами и золотой лев.
Бык, от которого пахло сеном, теплым хлевом, неспешной силой, покосился на боксера спокойным круглым глазом, шумно вздохнул и тронул низ кладки лазоревым копытом.
Лев разинул пасть и по-кошачьи зевнул. Он не проявлял враждебности, но смотреть на его острые клыки было жутко. В первый миг лев Кузе чрезвычайно понравился, обрубок хвоста сам собой завилял туда-сюда. Но все же чего-то в золотом звере не хватало. Боксер не понял это, а почувствовал. Почтительно осклабившись, он попятился, развернулся и побежал по желтой песчаной аллее, где меж кустов, в ажурных беседках, были расставлены картины и статуи.
Внимание собаки привлекла большая тряпка, чуть колеблемая ветерком. На ткани многоцветная вышивка: женщина с зеркалом в руке, и рядом с ней невиданный зверь – похож на белого коня, но с длинным рогом во лбу и козлиной бородой. Зверь, про которого боксер Знал, что имя его Аликорн, смотрел на женщину, не сводя с нее глаз, и сразу было видно, что такая у него Служба: смотреть на женщину и любить ее всей душой. Пахло от женщины пряными духами, от Аликорна – вереском и мятой.
Рогатого-бородатого, который не удостоил Кузю внимания, боксер облаял. Женщина чуть поморщи shy;лась, надменный же Аликорн и ухом не повел. Ну и провались ты пропадом.
В следующей беседке стояла обрамленная золотом картина, еще удивительней той, что была вышита на ткани. Сначала Кузе показалось, что там нарисована гора, но горы не шевелятся, эта же вдруг взяла и задвигалась. Тогда стало видно, что на картине изображено исполинское животное. Оно медленно переставляло гигантские ноги-тумбы, и от каждого шага вздрагивала земля. Животное паслось. Верхушки деревьев оно щипало так, как корова щиплет траву, а когда захотело пить, то отпило из озера, и озеро обмелело.
Про живую гору боксер Знал, что ее имя Бегемах. Лаять на этакое чудище не осмелился. Поглядел немного и прошмыгнул дальше.
Возле узорчатой ротонды он задержался дольше. Там, не подвешенный ни на чем, покачивался холст с морским пейзажем. Среди плавных волн, взбивая хвостом пенные гребни, скользила рыба с головой слона. Поскольку океан безразмерен, определить, насколько велико это создание, было невозможно, но Знание подсказало Кузе, что Макара (так звали чудо-рыбу) не меньше Бегемаха. Пахло от ушастой, длиннохоботной диковины не слишком приятно – водорослями и рыбными очистками, но очень уж привольно барахталась она среди зеленого простора! Кузя долго колебался, не прыгнуть ли ему в соленую воду. Он Знал, что запросто может это сделать.
Не стал. Потрусил дальше.
И увидел мозаику с тремя небывалыми птицами. Посередине двуглавый орел, повернувший два своих царственных клюва в разные стороны и учтиво внимающий тому, что толкуют ему соседи. То, что птицы именно разговаривают, Кузя понял сразу и преисполнился завистью. Даже в новом своем состоянии дара речи он не обрел.
Слева от орла восседала птица, на которую было трудно смотреть, ибо вся она состояла из языков яркого пламени. Когда уронила перышко, оно искрой упало на землю и долго еще догорало в траве.
Крылатое существо, находившееся справа от орла, при ближайшем рассмотрении оказалось не птицей, а скорее львом, но еще более грозным, чем первый, украшавший собою ворота. Этот второй лев имел птичью голову с огромным острым клювом и перепончатые крылья. Пахло от него отвагой. Кузя так залюбовался этим гордым зверем, что забыл о его собеседницах. И все же что-то во втором льве было не так. Если в предыдущем чего-то недоставало, то в этом, клювастом, имелось что-то излишнее.
Стараясь ступать потише, боксер двинулся вперед по аллее и вскоре оказался на бескрайнем лугу или, вернее, у большого полотна, изображавшего луг, где обреталось бессчетное множество невиданных животных. Все они были разные, но каждое обладало спокойной величавостью движений, и многие были осенены крылами.
Невозможно сказать, сколько времени провел Кузя у края волшебного поля, рассматривая его обитателей, каждый из которых был по-своему прекрасен.
Особенно понравилась боксеру золотистая лошадь с радужными крыльями. Она взлетела к нарисованному солнцу и опустилась на ближнем конце картины, у источника. Пес хотел подбежать к коню, обнюхать его и тоже напиться из журчащего родника, но сделать это помешала какая-то непонятная сила, заставившая Кузю покинуть луг, лучше которого, кажется, ничего и вообразить нельзя.
За ближайшим поворотом, посреди благоухающей клумбы, белела статуя, увидев которую Кузя замер как вкопанный.
Гуляя в парке с Хозяином, он никогда не обращал внимания на бессмысленные каменные изваяния – если, конечно, снизу они не были помечены кем-нибудь из знакомых или незнакомых собак. Но эта статуя была живая.
