Ознакомительная версия.
– Так и есть, – подтвердил монах. – Странствуют с места на место по горам. Бросают старые поля, что перестали родить, создают новые…
Выжженный участок кончился, но за следующей горой мы наткнулись на новый, прилепившийся к еще более крутому склону. И вот тут обнаружились люди, мужчины в широкополых шляпах и женщины в цветастых юбках и головных уборах, похожих на черные кастрюли.
Завидев нас, они радостно завопили и двинулись навстречу.
Один из мужчин затрубил в трубу, другой принялся бить в барабан, третий затряс бубном.
Это что, нас тут ждали? Или мео-мон всякого чужака встречают вот так?
Я изумленно поглядел на брата Пона, но тот лишь улыбнулся и покачал головой: он то ли не знал, в чем тут дело, то ли просто не собирался прямо сейчас развеивать мое любопытство.
Когда мы подошли ближе, встречавшие отвесили дружный поклон, а затем старший из мужчин произнес речь.
Монах ответил на нее благосклонным кивком, и среди мон это движение породило взрыв радости. Они заплясали вокруг нас, а из музыкальных инструментов было извлечено то, что могло сойти за мелодию.
Я так же изображал убогого, таращился на горных кочевников с открытым ртом.
Дальше нас повели, указывая дорогу, едва не подхватывая под руки и постоянно кланяясь.
Путь наш закончился у небольшой деревушки, и лишь увидев ее, я понял, что брат Пон не преувеличил – строения ничуть не напоминали капитальные дома луа, более походили на шалаши, какие можно возвести за один день и без сожаления бросить, когда придет время перебираться на новое место.
Посреди селения торчал грубо обтесанный чурбан, изображавший то ли Будду, то ли духа окрестных гор. Перед ним лежали увядшие цветы и плоды, над которыми лениво жужжали толстые пчелы.
Нас с песнями и танцами проводили до самого большого из «шалашей».
– Здесь мы и остановимся, – сказал брат Пон, когда мы зашли внутрь.
Земляной пол, два набитых соломой тюфяка вместо постелей, огороженное камнями место для очага – раньше я бы посчитал такую обстановку убогой, но после двух месяцев странствия в компании неправильного монаха она показалась мне чуть ли не роскошной.
Как же, крыша над головой! А вон и одеяла!
Я не успел как следует обрадоваться, как предметы в поле моего зрения начали дрожать, сделались зыбкими, и вот я уже воспринимаю не их, а потоки крошечных обрывков-впечатлений.
Но через подобное состояние я в этот раз проскочил в одно мгновение и вновь оказался там, где не существовало даже дхарм. Я был чем-то и в то же время ничем, понимал, где я нахожусь и что делаю, и в то же время не обладал умом в обыденном понимании, находился в покое и постоянно изменялся, нечто текло через меня, трансформировалось, превращалось, зарождалось и умирало.
Наверное, так может чувствовать себя поток… не воды, а огня…
Такого, что впереди себя сжигает растения, а позади выращивает новые.
– Садись сюда, – сказал брат Пон, за руку подводя меня к стене.
Я осознал и его слова, и то, что он взял меня за предплечье, затем на миг потерялся и очнулся уже сидящим. Перед собой обнаружил деревянное блюдо, на котором лежала аккуратно порезанная на дольки и очищенная от семян папайя, а рядом – глиняный кувшин без ручки.
– Теперь ты понимаешь, что дхармы – это тоже иллюзия, порождение сознания, – проговорил расположившийся напротив монах. – Исчезает оно, исчезают и дхармы. Хозяева принесли нам поесть, и я думаю, в ближайшее время никто нас не потревожит. Жуй и задавай вопросы, если хочешь.
Земляной пол, набитые соломой тюфяки – раньше я бы посчитал такую обстановку убогой.
Тишина в моей голове сменилась обычным бормотанием мыслей лишь после того, как мы закончили трапезу.
– Что… это… было? – осведомился я, с трудом ворочая языком.
– Технически говоря, это называется «поворотом в основании», – ответил брат Пон. – Момент, когда алая-виджняна, сознание-сокровищница, оказывается направленной сама на себя.
– А до этого?
– До этого оно функционировало через другие семь видов сознания, начиная с ума. Исчерпывало энергию одних событий, порождало другие, проявляло себя мыслями, эмоциями, телесными ощущениями… а вот сейчас оказалось очищено от всей шелухи. Понимаешь теперь, что нет ни личности, ни дхарм, есть лишь некий способ восприятия личностью дхарм?
Я кивнул…
Да, осознание того, что так дело и обстоит, было в этот момент кристально ясным. Похоже, что только оно и являлось тем, что я мог бы назвать «собой», все остальное, начиная с тела и заканчивая мыслями, мне не принадлежало, существовало как нечто внешнее.
Хотя ведь нет ни внешнего, ни внутреннего…
Я ощутил, как ясность, только что бывшая такой всеобъемлющей, начинает таять, словно попавшее в лапы урагана облако.
– Сознание-сокровищница похоже на мозг человека, что видит сны, и объекты во снах принимает за реально существующие, и материал для следующих сновидений черпает из предыдущих… Ты же заставил этот мозг встрепенуться, на миг проснуться. Осознать, что он есть на самом деле.
– А он есть? – требовательно спросил я. – Алая-виджняна – реальна?
Брат Пон глянул на меня задумчиво, огладил подбородок.
– Относительно реальна, – сказал он. – Но с абсолютной точки зрения – иллюзия. Просветление-бодхи в конечном итоге состоит в том, что деятельность сознания-сокровищницы останавливается, что она оказывается как бы в замороженном состоянии. Но не исчезает окончательно, ведь только с ее помощью может просветленный явиться в этот мир снова, обзавестись умом и телом.
Он говорил еще что-то, но я уже не слушал, поскольку под ногами у меня разверзлась бездна. Я ощутил, что стою над краем обрыва, а внизу нет ничего, даже дна, о которое можно удариться.
Брат Пон мгновенно осознал, что со мной творится, и прервал объяснения.
– Похоже на то, что я переборщил, – сказал он мягко.
– А что за алая-виджняной? Что за ней? – спросил я, цепляясь за последнюю надежду получить четкий и ясный ответ, найти хоть что-то, на что можно опереться.
– Нирвана, истинная реальность.
– Но какова она?
– Ты же знаешь, что я не отвечу, – тут монах развел руками. – Никто не ответит. Любые попытки описать нирвану приведут к тому, что мы будем описывать наши мысли о нирване… Вместо луны будем говорить о том пальце, что указывает на луну. Хочешь?
Я помотал головой.
Честно говоря, в этот момент я сам не знал, чего именно хочу, ощущал лишь отчаяние и тотальную неуверенность в себе, в самом факте собственного существования. Тоскливое желание обрести опору, вернуть приятную картину стабильной реальности мешалось с четким пониманием того, что это невозможно, что опоры прежнего бытия разрушены бесповоротно.
– Помнишь, с чего началось твое обучение? – спросил брат Пон.
Конечно, я помнил – ват Тхам Пу, я сам, ощущающий себя неловко с обритой головой и в одежде послушника, тащусь по жаре через джунгли, а потом орудую лопатой, окапывая небольшое дерево.
– Ты лишился тех корней, что держали тебя, – тут в голосе монаха проскользнула печаль, или мне это только почудилось? – Теперь обратного пути для тебя не существует.
– А раньше он был? – проворчал я.
– Конечно, – брат Пон заулыбался и понизил голос до заговорщицкого шепота. – Только не забывай, что все пусто и бессущностно и на самом деле не имеет значения. Особенно твои собственные мысли и ощущения.
Я криво улыбнулся, но настроение мое не улучшилось.
Накатила усталость, накопившаяся за те дни, когда мы шли и шли, продираясь через чащобу, карабкаясь по горам. Я лег, не обращая внимания на то, что солома из тюфяка нещадно колется, а одеяло из грубой шерсти слишком короткое и не в силах закрыть меня даже до груди.
Ведь брат Пон прав – все это тоже не имеет значения.
Я сам не заметил, как уснул.
Проснулся от боли в ногах и в первый момент не смог понять, где нахожусь и что происходит: в жилище нашем царили сумерки, то ли вечерние, то ли утренние, я был один, от брата Пона осталась лишь сумка для подношений.
Сев, я попытался разобраться, что происходит с моими конечностями.
Лодыжки и ступни горели так, словно я держал их над огнем, но выглядели при этом нормально. И боль ползла вверх, перемещалась к коленям, нещадно хрустевшим при каждом движении.
И еще, судя по ломоте во всем теле и ознобу, меня мучила высокая температура.
Снова лихорадка?
Или еще какая заразная дрянь, которую в тропическом лесу подцепить проще чем высморкаться?
И монах пропал, ровно в тот момент, когда он нужен больше всего…
Я рухнул обратно на тюфяк, обливаясь потом, стараясь укрыться куцым одеяльцем. Подумал о том, что могу застонать – ведь такой звук в состоянии произвести даже немой! Только воплотить этот план в жизнь я не успел…
Ощущение возникло такое, что из меня рывком, без боли выдернули позвоночник. Последовало мгновенное головокружение, и конфигурация того, что я считал своим существом, резко изменилась.
Ознакомительная версия.
