В последние столетия единственным общественным институтом на Западе, сохранившим видение нефизической духовной вселенной, была религия: христианство, иудаизм и ислам. В то время как метафизический натурализм все глубже проникал в западную культуру, они одни продолжали учить нас, что, когда тело перестает существовать, нужно ждать неожиданностей. Только они сохранили взгляд на человеческую жизнь как на нечто большее, чем физическое существование, и не ограничивали ее роль во Вселенной цепью превратностей судьбы. К сожалению, их мировоззрение не настолько широко, чтобы вместить в себя реинкарнацию. Вместо возрождения западные религии учат, что хотя мы и бессмертны, но лишь несколько десятков лет из этого вечного существования живем на Земле. Как бы то ни было, но настоящие жизни — эти, и то, как мы проведем вечность, всецело зависит от нашего поведения здесь и сейчас. Однако не все верующие на Западе разделяют такой подход. Есть побочные течения, которые находят реинкарнацию самым подходящим для себя взглядом на жизнь. Это хасидизм внутри иудаизма, суфизм внутри ислама и гностические секты внутри христианства. Тем не менее, в основном западная религиозная мысль поддерживает философию одного жизненного отрезка.
Неудивительно, что многие люди, воспитанные в западной религиозной традиции, настороженно относятся к реинкарнации. Обнаружив, что светские исследования убедительно свидетельствуют в ее пользу, они с беспокойством воспринимают необходимость приведения своих верований в соответствие с новыми открытиями. Я наблюдал метания многих моих студентов, прошедших через это суровое испытание. Чем глубже были их религиозные корни, тем больший дискомфорт они испытывали. Многие предполагают, что реинкарнация — это восточная концепция и, следовательно, неизбежно противоречит западной теологии. Иногда у них появляется неприятное ощущение, что, просто рассматривая свидетельства возрождения, они предают свою веру и, возможно, рискуют своим спасением, хотя как студенты не могут не чувствовать потребность изучать любые гипотезы, возникающие на основе свидетельств. Ирония заключается в том, что чаще всего и сильнее всех страдают те, кто сочетает изрядные интеллектуальные способности с естественной духовной приверженностью идеям той веры, в которой они родились и воспитывались.
Вопросы, возникающие в аудитории, повторялись из семестра в семестр: доказывают ли свидетельства реинкарнации, что истинными являются восточные религии, а западные — ложны? Буду ли я вынужден под давлением этих свидетельств выбирать между западной и восточной интерпретациями жизни? Предаю ли я свою веру, допуская существование реинкарнации?' Совместима ли реинкарнация с христианством? Что представляло бы собой христианство, если бы включило в свою концепцию реинкарнацию?
Хотя в моей группе были представители всех трех западных религий, большинство студентов все же воспитывались в христианских традициях. Следовательно, чаще всего обсуждалось христианство. Поскольку многие читатели данной книги являются приверженцами христианской веры, эта глава посвящена проблеме “христианство и реинкарнация” и рассматривает возможности, которые открывает реинкарнация для этой религии. Я считаю себя более компетентным в этих вопросах, хотя изучал не только христианство, но и иудаизм, неплохо знаю ислам. Однако по своему воспитанию и образованию я все же лучше всего знаком с христианской теологией и христианскими чувствами.
Позвольте мне вначале заявить: я верю, что реинкарнация вполне совместима с христианской верой и что христианство может включать в себя реинкарнацию без всякой угрозы утратить свои отличительные признаки. Более того, я не сомневаюсь, что это только укрепит и усилит христианскую мысль.
На мой взгляд, реинкарнация представляет собой важное недостающее звено в западной теологии. Несмотря на вековые теологические дискуссии, проблема страдания, по сути, на Западе так и осталась неразрешенной. Теологи никогда не могли удовлетворительно объяснить, ни зачем существует страдание в созданной милосердным Богом Вселенной, ни почему оно так неравномерно распределено. С другой стороны, несправедливость жизни продолжает подтачивать нас изнутри и подрывать доверие к христианскому видению мира. Хотя, полагаю, эти проблемы возникают в первую очередь от приверженности философии “одноразовости жизни”. Когда христиански теологи приняли точку зрения, что не существует исторического прецедента нашей настоящей жизни, они отбросили причинные связи, придающие жизни многозначительность. В результате они оказались не в состоянии понять смысл страданий в пределах единственного жизненного цикла, и у них не оставалось другого выхода, кроме как возложить бремя этой непостижимости на плечи Бога, где оно покоится до сих пор.
Не правда ли, какая горькая ирония: христианство учит, что Бог — это любящее, великодушное и заслуживающее безграничного доверия существо. И все же именно Он отбирает у нас ключ, помогающий осознать эту любовь. Мы искренне хотим доверять иудео-христианскому Богу, но нам очень трудно избавиться от скребущего душу сомнения. Как может бесконечно любящее и могущественное существо причинять человечеству боль, обрекая многих на мучения? И не имеет никакого значения, избавлен ли от трагедии лично я, — даже если одна человеческая жизнь испорчена, такому Богу нельзя полностью доверять.
Если мы проживаем только одну жизнь, как можно назвать Бога, создавшего такие чудовищные условия, справедливым? Аргумент, что наши судьбы отражают предвидения Бога и, следовательно, оправданы, совершенно неубедителен, поскольку приводит к безнадежно замкнутому кругу. Наши выборы отражают личность, которую — в схеме одной жизни — Бог создал из “ничего” и за которую ответственен именно Он. Не слишком убеждают и утверждения, что все мы заслужили проклятие за некий первородный грех. Тогда почему не все искупают его? Если Бог защищает и спасает от рока только некоторых, где же его справедливость, не говоря уже о сострадании? Наши чувства оскорблены такой несправедливостью, — так неужели Бог менее чувствителен?
Пока мы ограничиваем себя рамками мировоззрения одной жизни, иудео-христианский Бог остается для нас загадкой. Бремя непостижимости Бога настолько тяжело, что грозит расколоть всю теологическую иудео-христианскую доктрину. Возможно, по этой причине, несмотря на отсутствие официального одобрения, 24 % протестантов и 25 % католиков, опрошенных в Америке в 1981 году, уже приняли идею реинкарнации[121].
Мои студенты-христиане, выступавшие против реинкарнации, знали, что исторически христианство отвергало эту идею, но только немногие знали, когда и почему это произошло. Однако большинство считали, что события прошлого не могут помешать им вернуться к этой теме. Когда же они столкнулись с многочисленными свидетельствами в поддержку реинкарнации, то ключевой проблемой для них стали не исторические прецеденты, а вопрос, совместима ли реинкарнация с главными догматами христианской веры. Не вступает ли она в противоречие с чем-то важным, не ослабляет ли чего-то существенного, укрепляет ли христианское восприятие того, что есть конечная истина и жизненные ценности?
Ответ на эти вопросы во многом зависит от того, что мы считаем главными христианскими принципами. Любая религия содержит набор основных принципов и менее важных. История периодически перетасовывает последние без вреда для сердцевины. Будут ли когда-нибудь посвящать женщин в сан католического священника? Воссоединятся ли протестантские вероисповедания?
И тут опять встает вопрос об основных принципах христианства. Какие из них отражают вечные истины, а какие — лишь преходящие культурные ценности? Любая религия, которая существует настолько долго, что переросла культуру места своего рождения, должна задать себе этот вопрос. Чем дольше она живет и чем более разнообразной становится ее история, тем чаще она должна отделять то, что для нее по-настоящему существенно, от того, что можно изменить без всякого ущерба.
Я верю, что реинкарнация совместима с основами христианства, хотя эта уверенность появилась не сразу. Когда я впервые убедился, что реинкарнация — факт жизни, мне казалось, что если объединить две концепции, то христианству придется радикально пересмотреть свои основные доктрины. Сегодня мне кажется, что эта ревизия должна быть намного скромнее. Несомненно, подобное изменение связано с тем, что теперь я иначе оцениваю основы христианской веры, а также с моим интересом к более глубоким темам, просматривающимся в христианской символике. Концепция реинкарнации неизмеримо расширила понимание того, как действует жизнь и почему она действует именно таким образом. Благодаря этому я начал распознавать и в христианских источниках архетипические темы поисков душой Бога на протяжении многих жизней. За теологическими деталями слышалось эхо истории душ, потерявших свое Богосознание и постепенно затерявшихся в физическом существовании, рассказа о причинах, приведших к этому, космических и личных инициативах, необходимых для изменения этих условий.
