В этом разделе речь пойдет исключительно о тех людях святой жизни, которые хотя и не имеют достаточно талантов, чтобы это служило оправданием их содержания со стороны общества, все же абсолютно искренни в своей убежденности, что их нищета и принесенные самим себе несчастья поднимут их в глазах Бога. Восточные нищие отличаются от западных тем, что культивируют крайнее убожество. Правда, христианская церковь всегда поощряла самоистязание, однако умерщвление плоти никогда не практиковалось там с таким массовым энтузиазмом, как в Индии. И хотя лежащая в основе истязания плоти теория и тут, и там одна и та же, все-таки на Западе существует гораздо больший разрыв между теорией и практикой. Христианские миссионеры в Индии неожиданно для себя обнаружили, что повествование о страданиях и смерти Иисуса Христа не произвели особого впечатления на азиатский ум. Один благочестивый индус как-то заявил, что мученичество одного еврея вряд ли можно рассматривать событием космической важности, когда в Индии сотни тысяч набожных людей замучивают себя до смерти и навлекают на себя все мыслимые страдания — и все это только ради возвеличивания собственного духовного состояния. Более того, муки Назорея оказываются равными, если даже не уступают, тем изощренным пыткам, которым эти святые подвергают собственные тела. И если бы боль и страдание действительно помогали достичь спасения, небеса были бы до отказа заполнены индусами! Однажды некий ученый брахман, покачав головой, сказал: «Мудрец знает, что путь к совершенству не проходит через страдание, но только непросвещенные неспособны это понять, и их награда будет измеряться искренностью их побуждений; страдание — вот молитва Индии»
Святой с горы Лбу
Размышляя об аскетизме, практикуемом восточными святыми, Фрэнк Дж. Карпентер замечает: «У них целый легион методов самоистязания. Мне приходилось видеть таких, кто сидели или стояли в полной неподвижности, пока их тела не коченели и они не теряли способность владеть мышцами и суставами. Некоторые держали плотно сжатые в кулаки руки над головой до тех пор, пока ногти не прорастали сквозь ладони наружу. В Бенаресе живут йоги, из которых одни никогда не сидят, а другие лежат на ложе, утыканном железными шипами, или на слое битого камня». Но это еще далеко не все. Некто, прогуливаясь как-то днем вдоль ступенчатых пристаней на берегах Ганга, увидел множество изуродованных человеческих существ, представлявших собой весьма жалкое зрелище: там был святой, который выглядел как подушечка для булавок, ибо он утыкал свое тело таким количеством палочек, что стал похож на дикобраза; у другого руки полностью отсохли, а на их месте остались только огрызки костей; третий висел головой вниз на специально приспособленной для этого стойке до тех пор, пока не потерял сознание от прилива крови к голове; четвертый ослепил себя раскаленным докрасна железом; пятый ходил, повернув голову назад, пока она не закрепилась в таком положении, и он уже не мог более принимать обычную пищу, кроме нескольких капель жидкости. Остается только спросить, каким эти люди должны представлять себе Бога, если они воображают, что всемилостивый Отец находит удовольствие в подобном зрелище. Многие из этих святых делают все это во искупление какого-нибудь греха. Они становятся «чистыми», становясь бесполезными. Что за странная идея, — полагать, что кто-то может стать ценным для Божества, став бесполезным для себя и обузой для своего общества! Множество индусов поклоняется Божеству в образе Великой Матери. Но какая же мать смогла бы без слез смотреть на своих искалеченных детей, к тому же зная, что они изуродовали себя, чтобы заслужить ее любовь?
Единственным оправданием подобных действий можно признать утверждение, что они служат ступенями к достижению контроля над собой и что монах нищенствующего ордена добивается твердости воли, «демонстрируя» муки плоти. Но даже это вряд ли можно посчитать достаточным объяснением, поскольку люди, по-настоящему просвещенные, находили Бога в красоте, служении и воплощении в жизнь высоких идеалов. И хотя все мы уважаем таких добровольных страдальцев за праведные побуждения, толкающие их на подобные поступки, мы все же надеемся, что придет такое время, когда люди будут поклоняться Богу в радости, а не в печали.
У религии мало законов, и все они просты и великодушны, у теологии, напротив, законов — тьма, и все они сложны и жестоки. Задавленные на протяжении веков тяжестью запретительных законов, люди стали ошибочно принимать дискомфорт за добродетель. Согласно уставу ирландского Святого Коломбана, монах, который не сказал «аминь!» в конце молитвы, разговаривал в трапезной или чихнул в начале псалма, получал шесть ударов монастырской плетью. За другие провинности — от икоты до забывчивости на исповеди — его могли приговорить к наказанию до двухсот ударов плетью, а применять наказание поручали самому сильному и усердному монаху. Не так давно стало известно об одном фанатичном божьем человеке, сожалевшем о прекращении практики истязания плоти. Он считал порку хлыстом весьма эффективным способом внедрения в сознание человечества величия Бога и даже намекнул, что нынешняя тенденция к отступлению от правой веры возникла в основном из-за отмены такой цивилизованной формы наставления. В Средние века церковь доказала, что если человека достаточно долго пороть плетьми, то его можно заставить сказать практически все, чего пожелают его мучители. В своей книге «Жизнеописание отцов церкви» Батлер описывает один случай покаянного благочестия. Петр Алькантарский, умерший в 1562 году, желая, чтобы его глаза «проще было бы держать под контролем разума и чтобы они не могли по причине излишнего любопытства нарушить внутреннюю сосредоточенность его ума, наложил на них такое ограничение, что, будучи монахом, лишь спустя долгое время узнал, что в церкви его монастыря сводчатые своды. <…> А дело было в том, что он никогда не поднимал глаз к потолку. <…> Он прожил в монастыре четыре года, ни разу не обратив внимания на дерево, которое росло у входа». Р.С.Харди по поводу того же монаха замечает, что тот рассказывал св. Терезе, как он прожил в обители своего ордена три года, не видя ни одного из монахов, а зная их только по голосу, так как никогда не поднимал на них глаз; и если бы он не следовал по пятам за другими монахами, он не смог бы найти дорогу во множество мест, которые ему часто приходилось посещать. Он был человеком, который прожил жизнь в созерцании пяток окружавших его людей, боясь, что, если он посмотрит на их лица, его ощущение величия Бога сразу же испарится! Ему никогда и в голову не приходило, что, если бы он наконец поднял лицо и посмотрел на окружавший его мир и раскинувшиеся над ним небеса, он смог бы с гораздо большей пользой узреть чудеса своего Творца. Что за странная психология, когда человек должен бояться смотреть на жизнь, потому что иначе его Бог улетучится!
Св. Симеон Столпник являл собой еще один пример условного прилежания. После того как он до блеска истер вершину столба в Ливийской пустыне, он наконец был представлен к награде, а его пьедестал тут же занял другой энтузиаст, просидевший там гораздо дольше св. Симеона. Но даже столб высотой примерно 18 м едва ли был способен вознести св. Симеона над скверной, и поэтому он запретил кому бы то ни было, особенно лицам противоположного пола, подходить к его колонне ближе, чем на 30 м. Чего боялся этот добрый человек? Боялся ли он других или себя? Историки не дают ответа на этот вопрос, однако мы понимаем, что он сидел там, эгоистично добиваясь божественности только для себя, пока его ученики посылали ему наверх пищу в корзинах. Подобные поступки свидетельствуют скорей о слабости, чем о силе. Большинство людей, живя в этом мире, могут сражаться с жизненными проблемами и оставаться при этом достаточно добродетельными; ведь даже на вершине столба св. Симеону было весьма трудно сохранять нетронутой свою чистоту. Если бы он изучал Сократа, он бы осознал, что духовность определяется не тем, где вы находитесь, а тем, что вы собой представляете.
Все это подводит нас к необходимости решения более практического вопроса современности — об отношении современного человека, изучающего философию и оккультизм, к его жизненным обязанностям. Нам столько времени твердили о том, что в уходе от земных забот заключена особая заслуга, что дух нищего попрошайки прочно въелся в нашу плоть и кровь. Почти каждый, кто заинтересован в развитии собственных потенциальных способностей, сожалеет о том факте, что неизбежные обязанности в какой-то степени свяжут его с мирским окружением. Кроме того, весьма живучей оказывается вредная идея, что в благочестии есть что-то вызывающее неловкость. Очень немногие люди подходят к проблеме религии с нормальных позиций. Большинство же просто вообще разочаровывается в жизни. Одна дама как-то сказала мне: «Моя жизнь была одним сплошным несчастьем, и поэтому я, разочаровавшись во всем, в конце концов обратилась к Богу».
