А потом он что-то сказал. И вместо того, чтобы нарушить мерцающую между нами тишину, его слова прозвучали как часть этой тишины.
Он сказал:
— Это начинается с детей.
Я смотрел на него, жмурясь от нестерпимой яркости полуденного солнца на Острове Солнца. Это начинается с детей. Он сказал мне это еще пять лет назад, в эхо-комнате в задней части Храма Полета Духа в Мачу Пикчу. Там есть такая комната, прямоугольная камера, где слова, произнесенные шепотом в одном конце, хороню слышны в другом и даже за стеной, на кафедральном возвышении. Это начинается с детей.
Пять лет назад мы там беседовали с ним о судьбе; мы говорили тихо, и наши голоса разносились, отражались от стен комнаты. Не надо пытаться управлять судьбой, сказал он. Управление судьбой есть бессмыслица, оксюморон, внутренне противоположное понятие. Он сказал тогда, что человек силы может влиять на судьбу, может «научиться танцевать с ней, вести ее через танцплощадку времени». И я спросил его, откуда начинать.
«Начинать с детей», — ответил он. И тогда же он постучал себя по темени указательным пальцем и сказал, что расщелина между мирами — это источник, родничок в черепе, мы с ним рождаемся, но вскоре он заростает…
Затем он махнул рукой, как бы прекращая нашу беседу, и добавил, что мы умеем расщеплять атомы и сращивать цепочки генов, что нити судьбы в наших руках, что у нас есть способность найти дорогу в благородное будущее, но нам недостает мудрости.
«И это начинается с детей?» — спросил я, и он кивнул.
А потом он взял меня за руку и сказал мне, что мы еще встретимся, что нам хорошо было путешествовать вместе и что есть места, куда он не может пойти один. И вот теперь он стоит передо мной. Его тело обнажено до пояса — он снял рубашку, когда я лежал на столе, — и его темная кожа загорает под жестокими лучами, приближаясь к цвету открытого треугольника под горлом.
Серебристо-седые волосы откинуты со лба, небольшие усы прячутся под крючковатым носом кечуа, в распутинских глазах появилось что-то новое — какая-то нешуточность.
— Вы подумали, что я имею в виду, что мы должны учить детей, — произнес он медленно, отвечая моим невысказанным воспоминаниям. — Что мы должны научить их питаться от Земли. Вы подумали, что я имею в виду, что хотя расщелина между мирами находится здесь, — он поднял руку и сделал жест, будто собирается постучать себя пальцем по голове, — и заростает вскоре после рождения, мы все же должны настойчиво работать, чтобы держать их души открытыми, научить их смотреть во все глаза, с тем чтобы в свое время они смогли пристально взглянуть на мудрость, которая нам не далась, — которую вы и я увидели лишь на мгновение. Я не отрываясь смотрел на него, хотя глаза мои были почти зажмурены от Солнца.
— Вы подумали, что с детей начинается наша обязанность учить. И вы не ошиблись. Но дело в том, что это не все.
Он помолчал. Обычно во время беседы он держал голову слегка набок, словно внимательно наблюдая за действием каждого слова; теперь он выпрямился и смотрел мне прямо в глаза.
— С детей начинаются и наши уроки. Вы можете учить правдиво, только если вы найдете правду. Вы можете найти правду, только если вы ее ищете сами, — ибо правда истории есть правда других людей. Наша способность постичь правду не постоянна, потому что непостоянны мы, и мы должны искать правду для себя и для наших братьев.
— Но правда подобна миражу в пустыне. Для нас задача состоит не в том, чтобы догнать и поймать правду, а в том, чтобы создать ее. Правда — это позиция, это акт силы, которую вы вносите во все свои действия. Правда — это то, что человек знания вносит в каждое мгновение.
Он замолк и едва заметно наклонился вперед: он ожидал, что я скажу. Я опять был студентом, и не хватало времени. Именно таким было мое ощущение: не хватает времени. Я знал, откуда это ощущение. Я знал теперь, почему часы, как мне казалось, тикают быстрее, чем обычно. И все же я должен был быть здесь все это время и полностью присутствовать теперь. Было огромное искушение просто слушать последовательность, запоминать диалог. Я все еще старался сосредоточиться на его словах, а не на своей будущей памяти о том, что я запоминал сейчас. Мне хотелось протянуть руку и коснуться его, убедиться в его реальности. Я не могу избавиться от своей привязанности — я таки не нахожу лучшего слова — к реальному. Я должен был забыть и не знать ничего из того, что я знал о последовательных вопросах, ответах и событиях.
— Как… — я запнулся, — как нам это делать? Он закрыл глаза и кивнул с облегчением.
— Это начинается с детей, — сказал он. — Еще не рожденный ребенок не знает ничего о мире, он знает только мир утробы, которая окружает, защищает и питает его; если бы у него был выбор, он мог бы оставаться в идеальном комфорте и полной безопасности привычного ему существования. Но ритмы Природы толкают его на неизведанный путь, в эпическое странствие: воля матери заключается в том, чтобы привести его в следующий, новый мир. Каждый ребенок начинает жизнь как эпическое путешествие от известного, безопасного и удобного в неизвестное, неопределенное, враждебное. Неизвестное больше всего страшит нас, и наше общество и культура защищают нас то него; и все же мы начинаем нашу жизнь с прямого с ним столкновения — а затем проводим всю эту жизнь, стараясь избежать его. Мы совершаем путешествие из одной утробы в другую, и счастливы в ней оставаться — потому что у нас есть выбор.
Я открыл рот, чтобы что-то сказать; я не помню, что именно, зато помню, что он не стал ждать, пока я заговорю.
— Земля — наша мать. Ритмы Природы толкают нас, поощряют идти напрямую, оставить комфорт утробы, встать лицом к лицу с неизвестным, — и тогда мы найдем мудрость. Таков урок. И он начинается с детей.
Я взглянул на него, и меня поразила его совершенная красота. Я отвернулся и стал смотреть на великое озеро, окружавшее нас. Я медленно оборачивался, впитывая в себя блеск воды, загадочные острова, странные формы вулканических скал над сверкающей поверхностью моря, перистые облака на горизонте, мерцающий воздух, — я описал полный круг, чтобы напомнить себе, где я нахожусь: я стою на вершине Острова Солнца, среди обломков коричнево-серых камней и мелких черепков, в заброшенном, бесплодном месте, наедине с этим человеком, моим другом. Мы единственные живые существа на какой-то странной планете, стоим и смотрим друг другу в глаза в этой высшей точке земли, камней, воды и солнечного света.
Я помню, что было дальше. К счастью, волнение захлестнуло меня и подавило хаос рассуждений.
— Вам пора уходить, — сказал он.
— Что?
Вся его фигура исказилась, лицо и руки, и озеро, и небо над ним, — все поплыло в моем поле зрения; мои глаза наполнились слезами, я вытирал их пальцами.
Он повернулся и пошел к столу. Обойдя его вокруг, он вернулся со своей теsа, завернутой в скатерть и обвязанной веревкой, которая служила также наплечным ремнем.
— Пожалуйста, окажите мне милость… — Он протянул мне сверток. — Возьмите это с собой в Куско. Выберите день и поезжайте поездом к аltiplanо. Поднимитесь на холм. Когда Солнце зайдет, обратитесь к Четырем Сторонам; держите теза вот так и через нее брызните изо рта душистым маслом на юг, запад, север и восток, подуйте, пусть ее жизненная сила, расhа, летит обратно к ариs — Аусангейту, Салкантаю, Хуанакаури и Саксайхуаману. После этого похороните в земле — пусть вернется на свое место.
Я смотрел на него и испытывал нечто большее, чем жуткое предчувствие. Это была моя любовь к старику. Я ощущал ее так же сильно, как ощущал ранее переполнявшую меня благодарность, когда поднимал глаза к небу и видел падающие звезды.
Я сказал:
— Вы просите меня, чтобы я оставил вас здесь? — Лодочник отвезет вас обратно в Копакабану… Я повторил вопрос. Он кивнул утвердительно.
Это было похоже на повторение вопросов и ответов, которые мы отрепетировали заранее. Но это уже ничего не меняло. Он сказал:
— Чем я был, как не тенью, которая следовала за вами всюду, где бы вы ни были? Мы — мысли; мысли, которым дана форма. Вы начали это новое путешествие в Перу благодаря вашему сновидению. Мой друг, у меня тоже были сновидения. Две ночи в апреле я сновидел себя вместе с вами, я шел с вами рядом по горам и рассказывал сказки об истории и легендах. А когда вы были в джунглях, я провел всю ночь во времени сновидения. Я бежал рядом с вами и ощущал ваш страх.
Кампас увидели ягуара с вами: я всегда мечтал вселиться в эту форму, и мне это удалось. Именно в ту ночь. Но вы увидели того юношу. — Он пожал плечами, посмотрел на искрящуюся воду и снова обернулся ко мне. — Я не претендую на то, что я понимаю вас, что испытываю. Я слишком стар, чтобы быть таким глупым. Но все-таки я думаю, что это был я. Возможно, это тот я, которым я стану. — Он дважды резко выдохнул, как бы задувая свечу. — Теперь вы все это знаете, правда?
