Мы ищем счастья и избегаем несчастья; это ведет нас по лабиринту, состоящему из препятствий. Западная терапия и целение пытаются найти свое Эльдорадо духа в мягких виражах, в уютных купе, в обходительных разговорах. Что из этого получается? Размягченные чувственные люди, внутрь себя устремленные ученые, разнеженные эстеты! Шаман же — это естественный человек, нецивилизованный, жестокий по отношению к самому себе, часто жесткий в общении, бесчувственный в отношении своих учеников, но великодушный, мыслящий мировыми масштабами, порой исключающий из этого мира самого себя. Он заглядывает смерти в лицо, он сознательно отправляется в путешествие навстречу смерти. Он не разделяет нашего ненасытного стремления к жизни. Каждый день хорош, с его точки зрения, чтобы именно в этот день можно было умереть и нет в нем того, что заставляло бы «держаться за него»… Шамана отличает искусственное самокопание в собственных психических комплексах, с одной стороны, и естественное, близкое природе бытие — с другой. К этому следует добавить только одно: самоисцеление означает познание, трансформацию сознания — в этом и состоит парадокс шаманства.
В то время как мы, чтобы стать больше людьми, общаемся с другими, шаман постигает основы человеческого через одиночество. Будучи ориентированным лишь на самого себя, закрытым от общества, он аскетически восхваляет одиночество. Так как он оставил позади весь опыт существования других людей, сделался одиночкой, как зверь, живущий вне стаи, он и должен быть в одиночестве. Все его друзья и соратники принадлежат иному измерению: это духи, это усопшие, это персонифицированные силы земли и воды, это души животных, природные, не принадлежащие пространству, временные сущности. Он обладает духами-союзниками, возлюбленной сверхъестественного происхождения, женой-духом, он общается с умершими, как мы с нашими живыми соседями. Его контакты духовны, напоминают дневные грезы, он разговаривает с душой, прислушивается к иным мирам. То, что мы рассматриваем как мертвое, для него живо. Царство смерти является для него естественной, бьющей через край жизнью, а безмолвная природа становится желанным собеседником. Шаман открыт всему «мертвому» и живому миру. Этим объясняется его жизнерадостность, поразительная искрометность его существа. Этим объясняется парадоксальный перевернутый стиль его жизни! Конечно, по сути он ничего не перевертывает, — мы всего лишь создаем воображаемую модель, которая помогает нам понять его — просто его контакты с миром значительнее наших. Видеть — значит для нас смотреть вовне, для шамана — смотреть внутрь. В этом состоит основной парадокс шаманства: в возможности увидеть мир закрытыми глазами. Следовало бы добавить, внутренний мир. Но это всего лишь метафора, так как тут нет деления на внешнее и внутреннее. Все лежит перед нашими глазами — то видимым, то невидимым, всякий раз в зависимости от воззрений и конкретного опыта. То, что видим мы, видит и шаман, но острее, с большей долей сопричастности, отчетливее. Поэтому столь остр его душевный взгляд, поэтому он видит больше и совсем иначе. Восприятие является тем смысловым континуумом, за пределы которого всегда можно выйти. Наш мир не заканчивается на «ощущении», на «интеллектуалах», на «гении», на «организме», на «эстетике», на «музыке» — это не крайние его пределы, это вершины человеческого познания. Там, где кончаемся мы, начинаются наслаждения шамана…
Шаман остается чуждым нам, так как делает первый шаг там, где мы едва решаемся на последний. Его познания, его стремление к наслаждениям безгранично, его ощущения не знают предела, его восприятие становится истинным приобщением к расширяющейся в своих границах действительности. Наша культура принимает световой спектр за весь спектр вообще. Чем интересно для нас гамма— или рентгеновское излучение, чем ультрафиолетовое, кого беспокоит ультразвук? Это все словесные трупы на белой бумаге, прописная премудрость.
Шаман не размышляет, он не является ни примитивным мыслителем, ни поэтом-мечтателем, выдумывающим фантастический мир: он просто занят познанием расширенного мироздания. Он не является изобретателем изысканных внутренних миров, а самозабвенно осваивает то, что дается ему и включает это в свою культуру. Шаман не накапливает никаких выученных конкретных знаний, он не сидит на студенческой скамье, сила целителя приобретается им в общении с миром мертвых, он узнает о ее существовании в себе через видение, а персонифицированные силы природы нашептывают ему о ней. Шаман не заучивает никакого учебного материала, он преображается без участия своей воли, не за счет получения интеллектуального знания, но за счет психического «вывертывания наизнанку» по принципу — внутренним наружу. Поэтому он как бы «вывернутый наизнанку». Он является живым воплощением «нутра», скрытого, костной основы — по этой причине скелетный остов, начертанный на барабане и одеянии шамана, часто символизирует его собственную сущность. Шаман — это клоун, шут, он есть отображение антиматериального мира, зеркальное отражение, антиматерия. Шаман обладает иммунитетом от всякой болезни, которую умеет целить, — так логично и так непостижимо для нас. Какой врач мог бы сказать о себе подобное? Иммунитетом от чего он обладает, спрошу я? От внутреннего познания? Еще раз в самых общих чертах укажем парадоксы шаманства.
Страдания как путь познания; учиться, проходя через боль.
От духовного «распадения на кусочки» до духовного рождения заново и последующего развития. Он умирает, чтобы жить.
Он идет во тьму, в недра горы или земли, чтобы познать свет. Тьма как свет.
Он должен пожертвовать собой, жить умеренно, соблюдать табу, отдавать, чтобы иметь позже возможность взять. Он жертвует собой, чтобы сохраниться.
Он обладает двойными глазами, двойным зрением; он видит духовным телом.
Шаман говорит, но на архетипическом, полном намеков языке духовного мира.
Он совершенствует не тело — его он покидает и совершенствует дух.
Он обладает двумя телами, физическим и духовным.
Он много путешествует; его духовное тело проходит сквозь параллельные и духовные универсумы.
Его друзьями являются невидимые, «парящие образы» другого измерения. Он должен заболеть, чтобы стать здоровым.
Он умирает, чтобы стать целителем.
Он умирает ради своих пациентов.
Самоисцеление происходит с ним до того, как он начал целить другого. Он становится целителем, познавая болезнь, он преодолевает ее сперва В себе самом, а потом в пациенте.
Он исцеляет не симптомы, но само происхождение, саму «идею» болезни.
В конечном итоге мы называем его не целителем, но воплощением природной энергии, которая действует через него; она спокойно протекает по нему, потому что он открыт и является тем каналом, по которому природа проникает к нам. Он является окном в первозданный мир. Шаман является антиподом медика, врача. Шаман — античастичка, антиматерия, существо «черной дыры», духовное сопровождающее нашей материально-механистической плоскости бытия.
Исходя из всех этих определений, шаман является воплощением парадоксов. То, чему он нас учит, это путь отрицания шута, все выворачивающего наизнанку.
15. Энергетические силы жизни, силы универсума
Я не осуждаю белых за их искусство вырабатывать силу с помощью различных машин. Эти машины не производят, на меня большого впечатления. Это грубые механические аппараты, которые могут разрушиться. Мы, копи, в них не нуждаемся. Мы знаем, как производится сила, та же самая сила — без машины.
Дон Кохконгва, религиозный вождъ индейцев хопи
Все родовые культуры живут в единении с природой, в единении с универсальными законами. Их мироощущение рождается из соединения бога, Вселенной и собственного «Я». Это такое представление о мире, которое «наша высокая культура» еще не готова себе создать. Если симбиотический, синхронический, синэргетический универсум является высшей точкой природно-мистического видения человека родовой культуры, то вера в силу, проникающую во всякое бытие, является второй вершиной натурфилософии примитивных обществ. Каждое племя имеет для этой универсальной энергии свое собственное определение. Если население тихоокеанского побережья называет ее «мана», то индейские племена кро говорят о «макспе», факота — о «вакан», племя хидатса — о «хупа», алгонкин — о «маниту», племя хуронов — об «оки», племена Огненной Земли — о «вайю-Бен», африканские зото — о «мойя», племена массаи — о «нгай», банту — о «нцтби», пигмеи — о «мегбе», австралийцы — о «йейа», дайаки Индонезии — о «петара», племя батаки Суматры — о «тонди», малегассы — о «хазина»… Племена х'и и квигонг Китая, японские ки, израильские руах и индийские прана и акаша говорят о существовании «акаша», матрице универсума, великой мистерии, первоначальной субстанции. Эти понятия многозначны, они основаны на представлении о бытии как целом, на вере в духов-союзников, которые поддерживают шаманов во время их проникновения в другие области сознания или при целении. Южно-американские дезана характеризуют это явление как «тулари», Все, от психической силы до сверхъестественного «проникающего взгляда», которым обладает ясновидящий, называется «тулари», что означает «войти в транс» или овладеть искусством магического полета, умением покидать свое тело [259]. В каждом случае речь идет о неком энергетическом законе, который занимает более высокую ступень по отношению к механико-материалистическим законам эвклидовой геометрии.
